Глава шестнадцатая
Конец апреля 1911 года
Василий шел долго и его цепкий взгляд все замечал на своем пути - прекрасные почвы, смешанные леса и таежную глухомань, обилие пушного зверя и копытных - марала и косули, которой было великое множество. Что касается рыбы, то протоки, которые он миновал на своем пути, буквально кишели представителями водного царства.
А травы! По разнообразию трав место было редкостное! Василий еще не знал, что по мощи и величине растений не так просто сыскать подобные места. Позже он узнает, что лошадь вместе с всадником скрывается в местных травах запросто.
В спокойном созерцании природы дошел Василий до поселка староверов, когда солнце уже коснулось багровым краем дальнего от него увала. И сердце его болезненно сжалось… От поселка мало что осталось. Лишь пепелища и закопченные огнем русские печи свидетельствовали о том, что когда-то здесь жили люди. Он шел по единственной улице когда-то довольно большого поселка и видел, что каждая семья его единоверцев, покидая это дорогое для нее место, где родились, где выросли дети, где похоронили своих близких, либо разбирала свой дом и сплавляла вниз по реке, либо сжигала. Знать, не по доброй воле уходили отсюда люди! Сохранились лишь бани, скотные дворы, клетки, в которых содержали каких-то пушных зверей, и другие нужные в хозяйстве постройки. Сохранилась поскотина, и постоянно теперь открыты ее ворота…
Вид покинутого поселка, вернее, того, что от него осталось, изрядно заросшего бурьяном, с покосившимися от времени сараюшками производил на Василия какое-то неприятное, тоскливое и даже жутковатое впечатление. Но возвращаться в ранее обнаруженный им скит до наступления ночи времени уже не доставало. Чтобы найти место для ночлега, Василий стал обходить сохранившиеся бани, выискивая баню почище и попросторней.
В облюбованной им бане было чисто и уютно. Срубленная из толстых стволов лиственницы, она, казалось, все еще хранила тепло, накопленное ее прежними хозяевами. Стена в предбаннике была обвешана вениками, от которых остались лишь жесткие ветки, а листья давно осыпались на пол, превратившись в труху. Однако, каким-то непостижимым образом стены бани все еще сохраняли благостный дух березовых веников… Печка, как положено, выходила топкой в предбанник, и на полочке у печи лежали трут и огниво. Здесь же он обнаружил две свечи в резных деревянных подсвечниках. У топки аккуратно были сложены нарубленные полешки и березовая кора. Зная, что ночью будет холодно, Василий разжег печь и долго сидел на корточках, заворожено глядя на огонь. Тем временем, на улице стало совсем темно, и он, запалив свечу, открыл дверь парной. Маленькое окошко, затянутое бычьим пузырем, было открыто, и он закрыл его. Широкая лавка, сбитая из лиственных плах, была чисто выскоблена и накрыта полуистлевшим рядном. Василий аккуратно собрал рядно и вынес его на улицу.
С гор тянуло прохладой и, немного постояв в раздумьях у двери, Василий плотно притворил ее, поставил свечу на полку и, взяв со стены остатки веника, смел с лавки остатки рядна. Василий улегся на лавку, с головой укрывшись зипуном, чувствуя, как благодатное тепло обволакивает его, склоняя в сон.
За два дня пути Василий изрядно притомился, да и тепло от печки сыграло свою роль. Словом, сморило Василия так скоро, что он не задул свечу, и это едва не стоило ему жизни.
Завидев огонек свечи в мутном оконце бани, туда направились двое беглых каторжан. Они так давно пребывали на каторге, что уже не помнили своих прежних имен – только клички.
Тихо, без скрипа отворив дверь, они прошли в парную, где и обнаружили спящего мужика, укрытого зипуном.
- Бродяга, што ль? – спросил один – огромного роста и телосложения детина.
- Не-е, - протянул второй – мужик лет шестидесяти, обликом похожий на лешего из-за огромной клочковатой бороды и растрепанных, давно не мытых волос. – Зипун, вишь, чистый и у костров не прожженный. Этот мужик домашний.
- Тогда какого же хрена он в бане спит, а не с бабой на печи?
- Резонно! – глубокомысленно произнес старый. – Ну-ко, разбуди его!
Сдернув с мужика зипун и отшвырнув его в темный угол, детина слегка приложился пятерней к телу спящего.
Почувствовав резкий толчок в плечо, Василий открыл глаза. В мерцающем свете свечи увидел он двух мужчин, и внезапная радость мигом прогнала остатки сна.
- Слава те, Господи! – Василий перекрестился. – Привел все ж…
Договорить он не успел – страшной силы удар в грудь опрокинул его на лавку. Он лежал, будто рыба, выброшенная на берег, раскрывая рот и пытаясь вздохнуть полной грудью, но это ему никак не удавалось.
- Ты кто такой будешь? – тихо и почти ласково спросил мужик постарше. – Откуль тута взялся?
Василий и хотел бы ответить, да все не мог отдышаться. И это разозлило детину. Он схватил Василия за бороду и рывком поставил на ноги.
- Отвечай, сука, когда тебя Доля спрашивает! – и замахнулся своим пудовым кулаком.
Тот, которого он назвал Долей, едва успел перехватить его руку, когда кулак был уже у головы Василия.
- Ва-ва-ва-силий я! – прохрипел, страдальчески сморщившись, Василий. – Лаптев!
- Да мне плевать – Лаптев ты или Петров! – осклабился, показав черные корешки зубов, Доля. – Ты мне скажи, кто ты по жизни!
- Крестьянин – переселенец с Дона, - Василий наконец-то смог вздохнуть. – А сюда пришел место для усадьбы сыскать.
- Для усадьбы-ы… - многозначительно протянул Доля. – Стало быть, ты из богатеньких мужичков, Василий. Деньжата у тебя водятся, али, скажем, золотишко… Верно?
- Да откудова… - ему снова не дал договорить детина, сбив его с ног ударом в лицо.
Василий отлетел в угол, больно зашибив локоть о лавку. Он попытался подняться, но новый удар, на сей раз ногой в бок, опрокинул его на пол.
- Ну, хватит, Амбал! – крикнул Доля. – Убьешь его, с кем мне беседы беседовать за золото?!
- Нет у меня никакого золота! – утирая кровь с бороды, сказал Василий. – Я его и в глаза-то никогда не видел. Слыхал только, что есть такое на свете…
- А как же ты без золота хотел на новом месте обустраиваться? – голос Доли зашипел. – Ить немалые деньги нужны, чтобы на новом месте хозяйство поднять! Ну?!
- Нас везли на судне «Илья Муромец». Судно затонуло в шторм. А там все было для нас по указу государя-инператора – и живность, и инструменты, и зерно посевное, и…
Амбал не стал дожидаться конца фразы, ударив Василия сапогом в грудь.
Его били долго и жестоко… Несколько раз Василий терял сознание и его отливали водой из колодца, который стоял около бани. Его раздели догола и прощупали всю невзрачную одежонку, что была на нем…
- Не брешет он, Доля! – Амбал вытер пот с лица и тяжело опустился на лавку. – Ежли б чего у него было, он бы сказал. Никто еще не выдерживал мой кулак! Говорили все!
- Да ить он старовер, Амбал! – сказал Доля. – А энтот народ хоть убей, ничего не скажет!
- Дык я его и так почти забил! – гулко захохотал Амбал. – Сейчас приложу головой о лавку, и кончится мужик…
- Ладно, ежели выживет, нехай живет! Чего лишний грех на душу брать… Пошли отседова!
Василий, лежа на выстуженном полу в луже собственной крови, пришел в себя от лютого холода. Тати, уходя, бросили дверь открытой, и баня очень быстро остыла. Он с трудом поднял голову и увидел сквозь распахнутую дверь утреннее небо и угасающие звезды на нем… Значит, били его всю ночь до утра. Василий попытался подняться, но боль нещадно рванула все его тело, и он вновь провалился в забытье. Когда он пришел в себя, солнце стояло уже высоко, и в бане стало немного теплее.
Василий долго собирался с силами, и все же смог встать на четвереньки и попытался собрать свою одежонку. Он подобрал исподние порты и рубаху, разорванную на груди, и с трудом, превозмогая боль, натянул на себя исподнее. Верхние порты были сплошь покрыты запекшейся кровью, и он не смог их одеть. Такая же участь постигла и косоворотку, которая была еще и изорвана в лоскуты. И лишь зипун, которым он укрывался ночью, и был сброшен с него татями, сохранился. Василий укутался в зипун и на четвереньках отправился в предбанник.
В печи еще тлели угольки, и он, сунув в топку пару свитков березовой коры, разжег огонь.
Потом долго лежал около печки, согреваясь. Но когда вновь попытался подняться, голову разорвал огненный шар, и он провалился в какую-то черную липкую пропасть…
Продолжение следует -