Часть 1. От Екатерины до Александра
Адмирал Александр Семенович Шишков... Фигура в нашей истории очень любопытная. Он не забыт, он... осмеян. Вольно ж было юному Пушкину посмеяться над шишковской «Беседой любителей русского слова», назвав ее «Беседой губителей русского слова» – и готово, приклеился к адмиралу шутовской колпак замшелого ретрограда, боящегося всего нового, а пуще всего – новых слов.
Не будем отрицать – было такое. Любил Александр Семенович русский язык, но «странною любовью». Любил он чеканный слог екатерининских манифестов и указов, торжественное величине од Ломоносова и Державина. Любил настолько, что счел их идеалом, которому должно следовать везде и всегда. В этом он был убежден искренне и отстаивал свое убеждение со всей страстью, на какую только мог. Но что же осталось от сей борьбы? Изобретенная им пословица «В зимний холод всякий молод» да смешное словесное «импортозамещение»? Вместо горизонта – окоем, вместо галош – мокроступы, вместо геометрии – мирословие, вместо бильярда – шарокат, вместо бильярдного кия – шаропих...
Эх, Александр Семенович, Александр Семенович, сколько же сил положили вы на эту борьбу, сколько бумаги извели! Затмили вы своей борьбой все свои заслуги – и по морской части, и по государственной. И кажется нам теперь ваш адмиральский чин смешным и нелепым.
И зря кажется. Ибо литература – это не вся жизнь адмирала Шишкова. Были и другие жизни. Была жизнь государственная, служба двум императорам, жизнь, в которой вся Россия плакала и «воспламенялась патриотизмом» над его произведениями, а потом, через 12 лет, проклинала Шишкова, называя его опус «чугунным». Была морская жизнь, в которой были дальний поход в Средиземное море, кораблекрушение, сражения. Адмирал Шишков эскадрами не командовал, новых земель не открывал. Радел он о флоте отечественном по-другому – старался порядок навести, технические новинки внедрять. Разве ж сие не полезно?
Начало
Надо сказать, что флотскую службу Александр Семенович выбрал не потому что сильно море любил. Просто... Ну куда же еще в России середины XVIII века мог пойти учиться сын небогатых помещиков из тверской губернии? Выбор был очень невелик. Вот и поступил Саша Шишков в Морской Шляхетный Кадетский Корпус. Родился он 9 марта (ст.ст.) 1754 года, а зачислен в Корпус 17 (ст.ст.) сентября 1767-го. Стало быть, прибыл он в Петербург 13-летним. Сейчас бы сказали – ребенок, ну а тогда – почти юноша.
Служил Шишков честно, товарищей во время кораблекрушения осенью 1771 года у берегов Швеции спасал, к знаниям тянулся (во время средиземноморского похода 1776-1779 гг. итальянский язык изучил). В Ревельском и Выборгском сражениях (1790 год) под пулями не трусил, за что командующий адмирал Василий Яковлевич Чичагов оказал ему честь сообщить о выборгской виктории государыне императрице Екатерине II. (Согласно традиции Шишков получил чин капитана 2-го ранга, золотую шпагу с надписью «За храбрость» и золотую табакерку с 500 червонцами). А то, что покровительства искал – ну так это многие тогда делали. Да и не своим умом до сего дела дошел, а по совету приятеля – Григория Григорьевича Кушелева, впоследствии графа. Служил тогда Шишков преподавателем тактики в том самом Морском Кадетском корпусе, который окончил (факт примечательный, абы кого учить гардемаринов не пригласят) и перевел с французского книгу некоего Ромма «Морское искусство» (снова факт примечательный, не всякий преподаватель станет свое свободное время тратить на переводы). Кушелев был близко знаком с наследником Павлом Петровичем и посоветовал Шишкову преподнести свой перевод цесаревичу, который был по должности генерал-адмиралом, да и вообще мнил себя продолжателем дела своего прадеда – Петра I, а значит должен был любить море.
Первый историограф флота российского
Кушелев не ошибся. Перевод был принят с благодарностью, а тут еще Шишков спросил у наследника разрешения, чтобы перейти на Черноморский флот... Так что неудивительно, что после воцарения Павла Шишков (уже капитан 1-го ранга), как тогда говорили, «в случай попал». Почти сразу же – орден Св. Анны 2-й степени и 250 душ в подарок. О преподавании уже и речи нет. Шишков теперь при императорской особе, выполняет поручения государя.
А поручений было много... То во время морской экзерциции был эскадр-майором, то во время дежурства (уже будучи генерал-адьютантом) ходить на какой-то двор и заглядывать в какой-то подвал, то ехать в Вену (по другим данным – в Германию), чтобы принять (но не вышло) на русскую службу голландских моряков, бежавших от Наполеона, то во время отдыха в Карлсбаде шпионить за проживающими там русскими, особенно за князьями Зубовым, Орловым, Разумовским...
Но царская милость оказалась скоротечной. Шишков и от военных смотров с парадами всячески уклонялся (не умел ездить верхом), и недостаточно ярко описал морской поход государя императора (а вот зачем упомянул про приключившуюся с ним морскую болезнь), а потом – о, ужас! – заснул в кресле во время дежурства (измучился во время обратной дороги из Карлсбада и не успел отдохнуть). Оргвыводы последовали незамедлительно. 24 октября (ст.ст.) 1798 года на следующий день после сего происшествия Шишков отправлен чиновником в Лесной департамент Адмиралтейств-коллегии. Павел, правда, пилюлю подсластил, дав ему чин контр-адмирала и правом заседать в коллегии.
Но и опала тоже скоротечной оказалась. Ввел император в 1797 году новый устав для военного флота и появилась новая должность – историограф. Должен был историограф ежегодно составлять «порядочное описание всей компании», то есть готовить ежегодный доклад о действиях флота для государя и Адмиралтейств-коллегии. Стало быть, историографа скорее можно было секретарем назвать... Однако по неизвестным причинам место это «пребывало впусте».
Сюда-то 18 февраля (ст.ст.) 1799 года Павел и назначил Шишкова, который таким образом стал первым историографом отечественного флота. Можно сказать, что с этого момента начинается наша военно-морская история. Ведь первый историограф должен был не только ежегодные доклады составлять, но и готовить различные исторические материалы – справочники, списки кораблей и т.д.
По павловскому Уставу на должность историографа назначался офицер, знающий словесные науки. Тут царь не ошибся. Шишков этому требованию вполне соответствовал. В том, что он моряк знающий, Павел убедился прочитав преподнесенный ему перевод, а то, что он литератор – это было известно широко. Во многих семьях империи Российской детей грамоте обучали именно по книге Шишкова. Перевел он по совету тогдашнего президента Академии наук поэта Сергея Герасимовича Домашнева с немецкого «Детскую библиотеку» Кампе, состоявшую из нравоучительных рассказов и стихов. Но – о, чудо! – перевод вышел лучше оригинала, получились легкие, звонкие, запоминающиеся стихи:
«Хоть весною и тепленько,
А зимою холоденько.
Но и в стужу
Мне не хуже.
В зимний холод
Всякий молод....»
По тем временам успех книги был феерический! За 16 или 17 лет три издания! Совершенно необычайная вещь. В итоге, детей грамоте по ней учили наверное лет пятьдесят.
Прибавьте к этому «Треязычный морской словарь» (1795 год, французский, английский, русский), небольшие пьески, многочисленные переводы – и становится понятно почему еще в 1796 году Шишкова избирают без голосования (!) членом Российской академии, того самой, которой ставилась задача «иметь предметом своим вычищение и обогащение российскаго языка...».
Но все-таки эта жизнь пока не главная для Шишкова, скорее частная, домашняя. На первом же месте – флот!
Стараниями Шишкова 1799 становится значимым годом для флота российского. Появляется одно из первых исторических сочинений – первая часть «Списка кораблям и прочим судам всего российского флота с начала заведения онаго до нынешних времен», содержащая сведения о кораблях, построенных в эпоху Петра I. К сожалению, дальше первой части дело не пошло, а сама книга изобиловала ошибками и была неполной (отсутствовали размеры).
Начинает издаваться научная литература. Появляются переводные материалы по навигации. Ведь до этого «мертвым грузом» лежали присылаемые в Адмиралтейств-коллегию иностранные книги по морским вопросам. И только Павел обратил внимание на ненормальность такого положения. (К вопросу об уме взбалмошного императора). Он поручает Шишкову заняться переводом и изданием этих книг. В ответ Шишков пишет рапорт, в котором ссылаясь на то, что одному человеку «неуповательно» делать сие «с желательным успехом», просит учредить для этих целей департамент или комитет. 25 ноября (ст.ст.) 1799 года просьба удовлетворена. Создается Ученый Комитет, во главе которого ставят Шишкова. Именно этот Ученый комитет станет основой для создания Морского Ученого комитета – научного штаба военного флота.
Шишков готовит и печатает «Собрание морских журналов или ежедневных записок», содержащее отчеты о деятельности эскадр под командованием Ушакова, Круза, Макарова, Тета, Ханыкова, Баратынского. Книга эта не утратила своего значения вплоть до середины ХХ века! Она использовалась при создании современного «Морского атласа».
Чтобы улучшить дело, Александр Семенович впервые во флоте создает правила ведения вахтенных (или как тогда говорили – шханечных) журналов. И правила эти принимаются. На кораблях, например, появляется книга дефектов.
Павел ценит его заслуги и дает ему чин вице-адмирала. А Петербургская Академия наук избирает его своим почетным членом.
Но случается несчастная ночь 11 марта 1801 года. Воцаряется Александр I. Шишков вначале приветствует нового императора, поскольку тот обещает, что при нем будет все, как при бабушке (то есть при Екатерине II). Шишков надеется, что Александр окружит себя людьми екатерининского времени, а вместо этого новый царь возвеличивает новых людей – молодежь, пропитанную галломанией и либерализмом. Этого Шишков не может вынести и публично изливает свою желчь на новые времена, новые понятия, появившиеся, по его мнению, из хаоса «чудовищной французской революции». Он критикует реформы, не принимает создание министерств вместо коллегий. А вдобавок ссорится с влиятельным морским министром Павлом Васильевичем Чичаговым (кстати, сыном адмирала Василия Яковлевича Чичагова, что отличил Шишкова в Выборгском сражении 1790 года). Император высказывает неудовольствие и Шишкова отдаляют от двора.
«Да здравствует Беседы царь…»
Шишкову под 50 – возраст по тем временам почтенный. Он считает, что большая и лучшая часть жизни прожита.. Знал бы он тогда, что его ждет! Ведь впереди у него была еще одна жизнь – государственная!
Уверенный в том, что ему предстоит тихая служба в Лесном департаменте и покойная старость, Шишков отдается любимому русскому языку. Литературная жизнь становится для него главной и он активнейшим образом участвует в деятельности Российской академии. 17 октября (ст.ст.) 1803 года он представляет на ее заседании свое программное «Разсуждение о старом и новом слоге», где излагает свою фантастическую позицию о тождестве русского и церковно-славянского языков, о том, что русский есть «чадо» церковно-славянского и, следовательно, именно только оттуда должно брать новые слова... Эх, Александр Семенович, Александр Семенович... Перефразируя слова профессора Преображенского из «Собачьего сердца» Булгакова «Мысль космического масштаба и космической же глупости»! Вот к чему приводят недостатки образования, а точнее, отсутствие философских и филологических знаний.
Энтузиазма много, патриотизма (хотя порой скатывающегося в национализм) тоже хватает, искренность, знание многих языков... Благие начинания – перевел «Слово о полку Игореве», создал первое литературное сообщество – пресловутую «Беседу любителей русского слова», которая, между прочим, имела целью воспитание патриотизма при помощи русского языка и словесности., благие мысли, например, Шишков много раз говорил о важности изучения народных песен.
Но узкий кругозор, обрядоверие вместо подлинного христианства, ограниченность взглядов сводят все на нет. Шишков тверд в своей позиции – все хорошее уже было высказано прежними писателями, а, следовательно, молодежи должно писать точно так же как они, а все новое – есть худое. Неудивительно, что вскоре Шишков становится олицетворением архаизма, а его «Беседа» - мишенью для острот молодежи. На этой же почве начинается литературная «война» с Карамзиным... Кстати, тут стоит отметить, что шишковское «Разсуждение» получили одобрение «наверху». И ободренный этим, он и решился устраивать домашние литературные вечера. Вечера, постепенно переросшие в «Беседу».
Странно, просуществовала-то «Беседа» она всего пять лет (1811-1816), а помнят о ней до сих пор. То ли дело в организаторах, постаравшихся придать заседаниям «Беседы» характер великосветских раутов, то ли в острых язычках «арзамасцев», которые, между прочим, называли членов «Беседы» «живыми покойниками» и писали на них пародии..
Да здравствует Беседы царь!
Цвети твоя держава!
Бумажный трон твой – наш алтарь,
Пред ним обет наш – слава!
Не изменим, мы от отцов
Прияли глупость с кровью.
Сумбур! Здесь сонм твоих сынов,
К тебе горим любовью.
Кстати, сам Шишков к подобным пародиям относился довольно благодушно.
При всем этом не прекращается и морская жизнь вице-адмирала. Он мирится с Чичаговым, который в 1805 году возвращает Шишкову его Ученый комитет, называемый теперь Ученым Адмиралтейским департаментом. Шишков резко расширяет его деятельность, приглашает к сотрудничеству поэтов, писателей, переводчиков. Например, поэт С.С. Бобров начинает писать историю флота. К сожалению, он скончался, успев окончить только первую часть – «Древний российский мореплаватель» (IX – XII вв.).
«…имея таковыя чувства, вы можете быть ему полезны...»
Текут мирные годы. А тем временем в Европе войска Наполеона крушат монархии, все ближе и ближе подбираясь к границам империи. Напряжение нарастает, война начинает казаться неизбежной. В 1811 году Шишков читает в «Беседе» свое «Разсуждение о любви к отечеству» (тогда отечество с маленькой буквы писали). В сем «Разсуждении» сказано между прочим: «Когда один народ идет на другой с мечем и пламенем в руках, откуда у сего последняго возьмутся силы отвратить сию страшную тучу, сей громовой удар, если любовь к отечеству и народная гордость не дадут ему оных». Следствием чтения стала беседа с царем 9 апреля 1812 года в Каменностровском дворце.
Император сказал: «Я читал Ваше разсуждение о любви к отечеству, имея таковыя чувства, вы можете быть ему полезны.. Кажется, у нас не обойдется без войны с французами...». Обратите внимание, Александр уже в апреле (!) уверен в неизбежности войны. Правда, он совсем не уверен в ее итогах. Ему некого противопоставить военному гению Наполеона. А значит (об этом твердят подаваемые ему многочисленные записки и «мемории») надо поднимать народ.
Для этого и был нужен Шишков с его несомненным литературным талантом. Император предложил ему пост государственного секретаря в так сказать «облегченном варианте», то есть Шишков должен был только писать манифесты, приказы, указы, реляции и т.д., все же остальные обязанности были поручены старшему статс-секретарю некоему Оленину.
Эта мысль Александра оказалась чрезвычайно удачной. Поистине 1812 год оказался «звездным часом» для Шишкова. Он оказался на своем месте в свое время. Его манифесты – редкий образец подлинного высокого патриотического стиля. Пусть это и громкие слова, но в них действительно чувствуется искренняя любовь к Родине и вера в силы народа.
Что же касается тяжеловесности слога, вычурности и манерности, то не стоит забывать, что в те времена большинство людей не читало, а слушало эти манифесты. Поэтому попробуйте прочитать их вслух и вы услышите торжественный и грозный ритм военного марша... «Да встретит он [враг] в каждом дворянине Пожарскаго, в каждом духовном Палицына, в каждом граданине Минина...», «...народ русский! Храброе потомство храбрых славян, соединитель всех с крестом в сердце и оружием в руках, никакия силы человеческия вас не одолеют...», «Неприятель вошел с великими силами в пределы России... Да обратится погибель в которую он мнит низвергнуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!». Тогда вы поймете почему эти манифесты «электрически» действовали на людей. Вот как описывает это Петр Иванович Бартенев в своем историческом сборнике «Девятнадцатый век». Речь идет о собрании в Лефортовском дворце в Москве 15 июля (ст.ст) 1812 года. «В начале слушали с глубочайшим вниманием, потом стали проявляться знаки нетерпения и негодования. Когда Шишков дошел до слов: «неприятель приближается с лестью на устах и оружием в руках», произошел взрыв негодования, били себя в голову, рвали волосы, ломали руки, слезы бешенства текли по лицам, напоминавшим древних героев...» :
Многие из этих строк вошли в историю, как например, последние слова «Известия фельдмаршалу графу Салтыкову о вступлении неприятеля в пределы нашего отечества». «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельскаго воина не останется в царстве Моем». А вот строки из манифеста о занятии французами Москвы: «Россия не привыкла покорствовать, не потерпит порабощения, не предаст законов своих, веры, свободы, имущества». Или вот еще «Горящая Москва да воспалит в душах ваших огонь мщения, потушите пожар ея кровию врагов...» И наконец из манифеста об окончании войны: «Воины, храбрость и терпение ваше вознаграждены славою, которая не умрет в потомстве. Имена и дела ваши будут переходить из уст в уста, от сынов к внукам и правнукам вашим, до самых поздних родов».
И тот самый Пушкин, который некогда зубоскалил над «беседниками», говорил о Шишкове:
«Сей старец дорог нам: он блещет средь народа
Священной памятью двенадцатого года».
Успеху дела способствовало и глубочайшая уверенность Шишкова в том, что французы есть исчадия ада и что война с ними есть война святая, веры с неверием, бога и дьявола. Этому убеждению способствовало юношеское впечатление от посещения греческих церквей во время средиземноморского похода. Иконы в церквях были обезображены надписями, сделанными французскими моряками. Это настолько потрясло молодого мичмана, воспитанного в том, что церковь есть место святое и неприкосновенное, что ненависть к французам навсегда засела в нем, укрепляясь по мере развития французской революции.
«За примерную любовь к отечеству» (как сказано в Высочайшем рескрипте) в декабре 1812 года Шишков награжден орденом Александра Невского. Его портрет должен был занять место в Галерее 1812 года в Зимнем дворце. (Однако по неизвестным причинам он остался неоконченным).
Надо сказать, что Шишков некоторым образом изменил ход войны. В самом ее начале император и его свита пребывали в так называемом Дрисском укрепленном лагере. Среди офицеров росло недоумение – кто же главнокомандующий? Император или Барклай-де-Толли? Шишков почувствовал это. Совместно с министром полиции Балашовым и графом Аракчеевым он написал доклад, в котором убеждал государя оставить армию и уехать в Петербург. Доклад возымел действие. Александр оставил армию, взяв с собой и их троих. Многие историки считают, что с этого-то момента война начала приобретать народный характер.
Тут надо сказать, что война 1812 года была вовсе не красивой картинкой, как многие сегодня представляют. Ах, гусары, уланы, живописные мундиры... Нет, война это, в первую очередь, грязь. Вот как описывает ее сам Шишков. Французы перешли Неман. Разбросанные части Первой армии стягиваются в тесное и грязное местечко Свенцяны. 14 июня сюда прибывает и император. Условия пребывания более чем скромные. Александр поручает Шишкову перевод какого-то документа ««Я по грязной улице в проливной дождь бросился скорее в мою корчму, сел на деревянном треножном стуле за столик, на котором едва могла поместиться чернильница с листком бумаги, и при копеечной сальной свече принялся за работу; крайнее поспешение мое сопряжено было еще с посторонними предосадными обстоятельствами; к окну моему поминутно приходили солдаты, стуча в него, чтоб их пустили в корчму, так что я всякий раз принужден был кричать им: «поди прочь, здесь стоит генерал». Этого мало, сверху, на бумагу, падали тараканы, которых я безпрестанно должен был отщелкивать».... А ведь госсекретарю близко к 60... Как говорится, возраст...
Прибавление к части 1
От собственно литературного творчества Александра Семеновича мало что осталось. Но кое-что сохранилось. Вот например его юношеская шутка, написанная во время средиземноморского похода. Очень приличные стихи. Даже и не скажешь, что это конец XVIII века.
Песня некотораго мореходца, изъясняющего любовь
свою теми словами и мыслями, какими по привычке к мореплаванию
воображение его наполнено.
Как молния плывущих зрак,
Средь темной ослепляет ночи,
Краса твоя мелькая так
Мои затмила ясны очи!
***
Смущен и изумлен я стал,
Узрев толь ангела прекрасна,
Не так опасен мачтам шквал,
Как ты казалась мне опасна.
***
Исчез тогда штиль чувств моих,
Престрашна буря в них возстала;
Ты ж из очей своих драгих,
Брандскугели в меня метала:
***
Тогда в смятении моем
Зря грозну прелесть пред собою
Не мог я управлять рулем,
И флаг спустил перед тобою.
***
С тех пор тебе отдавшись в плен,
Твоей я воле повинуюсь;
К тебе душевно прикреплен,
Я за тобою буксируюсь.
***
С тех пор нактоуз твой, иль дом,
Тебя который сокрывает
С такою силой, как мальстром
Меня от всюду привлекает .
***
Мне в море утешенья нет,
Везде я без тебя тоскую;
И часто мысленно, мой свет,
К тебе я лавирую.
***
Наполнен завсегда мечтой
Тебя в убранстве зрю богатом:
То яхтой иногда златой,
То легким чистеньким фрегатом.
****
Вдруг вздумаю тебя догнать,
Весь нетерпением пылаю –
Спешу и марсели отдать,
И брамсели я распускаю.
***
Когда же парусов нельзя
При шторме много несть жестоком;
Любовью трюм свой нагрузя,
Иду, лечу к тебе под фоком.
***
Или, коль неизвестен мне
Пункт места твоего, драгая,
По близости я к той стране,
Лежу на дрейфе ожидая.
***
Лишь ты отколь предпримешь путь
Конструкцию твою драгую
Узрю, хоть в горизонте будь,
И в миг тебя запеленгую!
***
Тогда не медля ни часа,
К тебе я курс свой направляю;
Брасоплю, ставлю паруса,
Шумлю, сержусь, повелеваю.
***
По шканцам бегая, кричу,
В кильватер за тобой пускаюсь,
Узлов по десяти лечу –
Ура! взывая, восхищаюсь.
***
Дышу веселием, горю,
Чту счастливым себя на веки;
Уставясь на тебя смотрю,
Готовлю для сцепленья дреки [аборд. крючья]
***
Но вдруг сон исчезает сей,
И я, бледнее чем бумага,
Не зря ни яхт, ни кораблей,
Стою, как шест вехи без флага!...