Океан Харона

Дмитрий Липатов
– Иван Григорич, просыпайтесь.

На Леночке была надета новенькая хирургическая форма. Изумрудный цвет ткани, сочетаясь с зеленоватыми глазами, делал взгляд девушки похожим на отблески бриллиантов. Красивая фигура старшей медсестры очаровывала многих. Единственно, что в даме отпугивало мужчин – хриплый голос.

Стянув одеяло с головы больного, она в ужасе отпрянула от койки. Накрахмаленный колпак, приколотый к волосам «бабочкой», слетел. Под ногами громыхнула утка. Вскрикнул мужчина с соседней койки.

На белой простыне, ослепляя контрастом вздрогнувшую палату, лежала темнокожая женщина.

– Он у вас тонул на пруду или загорал? – профессор Александр Панкратович Себряков на утреннем обходе нервно поглаживал аккуратную бородку. Всю ночь на дежурстве, он играл в преферанс с бригадой анестезиологов и ни как не мог отойти от проигрыша. Глянув еще раз в историю болезни, профессор с удивлением произнёс,– это не бубновый король Иван Григорич. Это неизвестная дама пик!

Сняв очки, доктор повернулся к лечащему врачу:

– Сергей Анатолич, родной, при гипоксии происходит кислородное голодание мозга, а не увеличении груди с изменением половых признаков.

Дрожащая рука Сергея Анатольевича потянулась к пациентке.

– Амм,– щёлкнула зубами обладательница отвисших сисек.

Доктора отпрянули от койки. Медсестра вскрикнула, закрыв ладонями лицо. В глазах мужчин застыл ужас.

Тело женщины принялось дрожать с нарастающим темпом, В мутных глазах мелькали звёзды. Кожа сменила цветовую гамму с шоколадного на бледно фиолетовую, затем на тёмно-зелёную. Крылья приплюснутого носа учащённо двигались, засасывая в лёгкие очередную порцию воздуха. Открываясь, губы-вареники выпускали кольца едкого пара.

– Это не пациент,– отойдя от шока, профессор протёр очки полой халата,– а больной паровоз.

Словно ожидая этой фразы, изо рта женщины показалась ярко-жёлтая голова змеи. Разевая пасть, питон угрожающе высовывал длинный раздвоенный язык. Пятнистое тело блестело в свете ярких ламп.

Упал на пол сосед у окна. Специфический стук черепа о бетон не заинтересовал медиков. Уставившись в одну точку, загипнотизированная бригада не могла пошевелиться. Чешуйки гибкого тела твари соприкасаясь, издавали шелест.

Поскрипывая растянувшейся кожей пациентки, из пространства между ног показалась еще одна змея – поменьше. Приблизившись вплотную к профессору, устрашающих размеров гад уткнулся в бейджик с фамилией и быстрым движением челюсти стащил с профессора очки. Бросив окуляры подруге, питон выплюнул в лицо врачу молочного цвета жидкость и принялся натягивать на голову доктора широко разинутую пасть.

Когда в пасти мелькнули подошвы стареньких туфлей, змей сплюнув бахилы, исчез.

"Вторые сутки дежурю, может, это глюк?",- придя в себя, Сергей Анатольевич отругал медсестру за грязь в палате и пошел в кабинет профессора.

Через пять минут во втором хирургическом отделении поднялся переполох. Профессор лежал в своём кабинете бездыханным. Желтоватая пена засохла у него на губах. В треугольнике распахнутой рубашки на груди доктора виднелись два маленьких прокола. Тонкой струйкой из раны сочилась кровь…

***
Голова стукнулась о влажный деревянный настил. Почувствовав спиной прохладу, профессор открыл глаза. Тьма, окутавшая пространство ограничивалась бортами длинной лодки. Впереди, закрывая пламя факела, маячила спина человека с длинным веслом. Тёмная сутана гребца поблескивала в некоторых местах. Бордовые пятна ткани отливали засохшей кровью. Плеск весла напомнил профессору море.

Улыбка счастливого человека озарила мрачное место. В памяти Себрякова всплыла недавняя поездка на курорт. Белый фасад санатория вызывал у него чувство свободы. В сосновом бору дышалось, как в детстве: легко и вкусно. Наполняя счастливыми минутами поблекшее красотой тело, его супруга Нина Алексеевна нежно втирала крем в полные, подёрнутые паутинкой синих вен ноги. Закрывшись от настырного солнца соломенной шляпой, Александр Панкратович наслаждался жизнью.

Наблюдая за выверенными движениями гребца, Александру показалось, что он всё ещё в отпуске и плывёт в русле скальной реки «Тридцати трёх водопадов». Ужасный кавказский акцент гида, тянувшего резиновую лодку в подводной пещере, казался смешным, наигранным, словно поставленным режиссёром в кино.

Внезапно лодка качнулась, скрипнула древесина, киль посудины явно преодолевал какое-то препятствие. Напряглась спина человека в сутане. Веслом он пытался отпихнуть что-то прилипшее к борту.

– Харон,– от хриплого голоса профессор вздрогнул,– я только посмотрю.

Гребец замер медленно целясь в кого-то веслом. Играя бликами огня, на конце весла сверкнуло лезвие клинка. Лодка накренилась. Увидев вцепившиеся в борт пальцы, Александр сильнее вжался в дно.

Тёмная вязкая жидкость капала с покрытых трупными пятнами фаланг. Захрустели кости. Раздутая зелёная башка наблюдала дырами вместо глаз. Открыв в приветствии рот, гость выпустил длинную коричневую слюну. Пучок седых волос с разъеденной язвами кожей спадал водопадом на плечи.

– Это не Ромул,– стараясь дотянуться до профессора, сказала полусгнившая голова.

Скользкие пальцы сжали Александру горло. В голове помутилось, сбилось дыхание: запах тлена, проникая в мозг, остановил мысль.

– Почему ты меня обманул, Ромул? – Глазные впадины гостя темнели пустотами души.

Зелень оливковой рощи поглотила Аветинский холм. Пение птиц переносило природную красоту в сердце, создавая благолепие не только физического естества, но духовной сути. Коряжистые стволы отвердевшей плоти, свитые причудливыми формами, дышали весной.

Ромул, окружённый пятью легионерами, считал в небе коршунов. Прикрывая мускулистые ноги, смущённо алела короткая туника. Блеск золочёных кирас слепил. Стрекот цикад приглушал шум моря.

– Марк! – увидев брата, кликнул воина Ромул.

Высокий светловолосый центурион, потянувшись к мечу, передумал и снял с пояса флягу. Терпкое вино смягчило взгляд.

– Над Палатинским холмом нет коршунов! – в глазах Рема пылал огонь богов. По лицу струился пот. Намокшая от бега одежда липла к телу.

– Вот же они, брат! – Ромул сделал рукой знак,– Их целая дюжина!

Двенадцать раз сверкнули короткие мечи. Последним испробовал кровь брата гладий Ромула.

– Будь проклят град на братской крови…

С трудом разжав хватку Рема, Александр жадно хватал ртом воздух. Хрип лёгких перерос в кашель.

– Прочь,– гребец ткнул визитёра остриём весла. Хрустнула сломанная ключица, шмат волос упал в лодку. Зелёная голова не успела оскалиться, как срезанная лезвием отлетела в сторону.

– Я дождусь тебя Ромул…– сноп брызг ударил в борт.

– Куда мы плывём, Харон? – профессор сорвался на крик.– Мне страшно! Я не хочу это видеть!

– Главное не в том, хочешь ты видеть это или нет. А в том, хотят ли видеть тебя,– спокойный голос Харона эхом разнёсся по бескрайним просторам океана. Сильнее полыхнул факел. Горизонт озарила молния, где-то впереди пошёл дождь.

Брезгливо схватив кусок кожи с остатками волос, Себряков вышвырнул его за борт. Медленно вставая, профессор был готов ко всему. Увиденное поразило его на столько, что он чуть было, не упал без чувств. Бескрайнее чрево океана шевелилось разложившейся человеческой плотью. Поверхность воды, окрашенная болотным цветом, бурлила, изрыгая пузыри. Фонтаном ошмёток била свернувшаяся кровь. В поисках хозяев из волн выглядывали потерянные части тел. Схватив беззубой челюстью кусок скальпа, голова Рема устремилась к машущему рукой телу.

– Помогите, Антуанетта захлебнулась,– раздался надрывный женский голос,– это всё, что у меня осталось! – Восковое лицо дамы с отслоившейся кожей на лбу смотрело стеклянными глазами. Всплыв из кучи детских тел, она протянула профессору грудного ребёнка, завёрнутого в атласную ткань. Пояс, перетягивающий конверт, блестел россыпью алмазов.– Вы врач, я знаю.

По синему лицу младенца ползали черви. Пропитанная влагой ткань истекала слизью.

– Двести лет назад маркиза утопила малышку в ванне собственного замка,– Харон взял наизготовку весло. Направив остриё даме в переносицу, он ждал.

Увидев тельце Антуанетты, доктор покачнулся. Перед глазами выросли массивные стены замка. В пробоинах каменной кладки ютились птицы. Стража у бойниц гремела доспехами, над зубьями стен торчали жала алебард.

Едкий запах немытых тел разгуливал по многочисленным комнатам. Грязные лица крестьян, набитые вшой парики знати, зуд в гениталиях воинов: у дочери маркизы красивое личико. Вздёрнутый носик кажется смешным. Пухлые губки – добрыми и требовательными. Тонкая шея изящно выглядывает из кружевного воротника.

– Это не она убила,– кто-то выдавил фразу из профессора. В груди горел огонь. Себряков не узнавал свой голос.

Зеленоватая вода в мраморной ванне пенится мыльным раствором. Вытаращенные глаза дочери стараются рассмотреть со дна лицо убийцы. Высохшие старушечьи руки по локоть в пене. Ноги девочки судорожно бьют о полированные борта. Игриво носятся по воде крупные воздушные пузыри.

– Бельмо на глазу! – вырывается из профессора,– Старуха не видит одним глазом! – крик новоявленного провидца растворяется в адском дыхании человеческого месива.

– Я знаю,– смущённо улыбается маркиза.

Александра Панкратыча стошнило. Схватившись за борт, его вырвало на белобрысую голову, внезапно вынырнувшую у борта.

– Вот те раз,– удивился белобрысый, стряхивая макароны с лохматой шевелюры,– ещё не пили, а уже блюём-с. Человек! – крикнул незнакомец.

Отпихнув маркизу, из-за плеча женщины показался скелет во фраке с полотенцем на руке:

– Пожалуйте, барин.

В лодке на позолоченной чаше стояли графин, два стакана и надкусанный солёный огурец. Не успел Александр Панкратыч испугаться, как очередной встречный сидел напротив него. Рядом с гостем раскорячилась карликовая берёза в кадке.

– На посмотри,– смахнув капли воды, взлохмаченный протянул профессору выцветшую фотографию.– Давай за встречу.– Выпив, он хрустнул огурцом и в порыве нежности прижался губами к берёзе.

Пошарив по карманам, Себряков нашёл в халате очки.

– Кто это? – пристально рассматривая фото, профессор невольно сравнил лицо мужчины, лежавшего на диване с физиономией внезапно появившегося собутыльника.

– Не узнал? Это же я, только повешенный,– приставив фотокарточку к своему лицу, гость улыбнулся крепкими жёлтыми зубами. Потемнела дыра во лбу, опухшая верхняя губа сочилась гноем, конечность неестественно повисла в воздухе. Видя направление взгляда, гость пояснил,– трупное окоченение правой руки.

– Горло покажи,– профессор после первой выпитой успокоился. Что-то родное тёплое исходило от алкаша. Себряков притянул поближе берёзовый лист.– Пахнет-то как хорошо!

– Я б на её родимую, белый свет променял,– сматывая с шеи шарф, сказал блондин.– Тьфу ты, какой длинный! Очередная жёнушка подарила. Серёга,– откидывая кашне в сторону, представился он.

– Александр Панкратыч,– Себряков пожал кисть в перчатке.– На повешенье не похоже,– рассматривая шею Сергея, профессор попытался проанализировать ситуацию.

– Умничка, молодец,– зашёлся комплементами гость,– я ж тут насмотрелся на висельников. Где, я вас спрашиваю, высунутый язык? Да и кто ж кладёт повешенного на гостиничный шикарный диван? У него же ослаблены мышцы мочевого пузыря. А там, глядишь, не только обоссытся, но и обсерится! Хотите стих на эту тему?

Харон замер. Во время беседы, профессор заметил, как напрягалась спина возницы. После слова «стих», показалось, что хозяин лодки хочет поиграть пикой. Видя сомнения на профессорской физиономии, Сергей виновато согласился:

– Молчу, Харон. Может, хоть, матершинную частушку? Павлушенька!

Мгновенно показался скелет в белых перчатках:

– Жилетку-с?

Хлопнув Александра по плечу, Сергей облыбзал череп и разгладил жиденький пробор полового:

– Плакать сегодня не будем, Павлуша,– зажав ноздрю, высморкался за борт,– официант из Англетера,– представил он прислугу.

Профессор учтиво склонил голову.

Вытащив ворот красной рубахи поверх серенького пиджака, Сергей плюнул на рукав и вытер туфли.

– Давай настойку,– потерев костяшками ладони о брюки, кучерявый разлил по стаканам алую жидкость. Сковырнув болячку на лбу, он выпустил оттуда в стаканы маленьких крабов.– Пей, Саня и вспоминай! У новичков это хорошо получается...

Жидкость обжигает распахнутую душу. Спина Харона затмевает горизонт. Мелькают копыта коней на Аничковом мосту. По заваленному снегом Невскому проспекту пробираются грузовики с красными флагами. Швейцар у Англетера испуганно вчитывается в мелкий шрифт удостоверений. Ковровые дорожки, видевшие царя, брезгливо морщатся под сапогами чекистов.

Ранним утром в коридоре гостиницы пусто.

– Павлуша…– двое мужчин в серых пальто останавливают коридорного. Молодой парень с купеческим пробором держит перед собой цветастый разнос. В свете хрустальной люстры переливается разными цветами запотевший графин с водкой. Под белой салфеткой томится бутерброд с ветчиной. На испуганном лице молодого человека трусливо бегают глаза.

– Хороший завтрак,– сказал мужчина покрепче.

Схватив графин, второй высыпал туда белый порошок:

– Пикнешь, сгною.

Старший, качнул головой в сторону двери. Дрожа всем телом, официант постучал.

– Заходь, любезный! – в голосе из комнаты била жизнь.

Встав у порога, гости прислушались. Из замочной скважины сочился кислый запах долгого застолья. У младшего зачесалась ладонь.

– К деньгам,– из-под кепки старшего зыркнули злые глаза. От беспощадного взгляда поёжилась дверная ручка.

«Давай выпьем, Павлуша», «Нельзя-с»,– бубнили голоса в комнате. Скрипнула дверь. Пушок над верхней губой официанта поблескивал капельками пота. Язык нервно облизывал иссохшие губы.

– Из гостиницы никуда,– сказал старший.

В голове Павлуши забрезжила утренняя зорька на деревенском погосте. Уставший крест, опёрся перекладиной о сухую землю. Ушедший рано отец, грозил обрубленным пальцем:

– Не посрами сынок!

Окутанный табачным дымом замер в замешательстве гостиничный номер. Персидский ковёр, подёрнутый перхотью пепла, ощетинился коротким упругим ворсом. Восточный орнамент наблюдал за непрошеными гостями глазами переплетённых линий. Только пальто, вальяжно развалившееся в кресле, облегчённо блеяло потёртым каракулевым воротником.

– Готов.

Звякнули ключи, из-под полы пальто высунула морду верёвка.

– Вы кто, товарищи? – мутные глаза Сергея Александровича пытались найти ответ в непроницаемых пролетарских лицах.

– Очнулась, сука,– бросив верёвку, старшой схватил канделябр.

После двух десятков женских губ, лоб Сергея был шокирован поведением подсвечника. Разбитый череп, подбитый глаз: кровь из порезанной вены давно мечтала внести русский колорит в утончённую шерстяную душу Востока.

Горячие жилы парового отопления всеми фибрами стальной утробы пытались скинуть с себя повязанную удавку. Обжигаясь, мозолистые руки, прочно держали железную кишку за горло. Подвешенное к потолку тело смиренно наблюдало за своей смертью…

– Тартары,– громыхнувшая фраза Харона, вытащила профессора из гостиницы и бросила в лодку.

Ямщик повернулся. Облако мерцающей пыли заполонило пустоту капюшона. Зловещая тень сутаны накрыла седаков. Весло, поскрипывая в костлявых руках, искало шею Сергея.

– Тебе туда нельзя.

– Понял я, понял,– сбросив за борт берёзу, белобрысый прослезился,– эх, Саня. Нет русскому человеку простора. Куда не плюнь, сплошные татары. Харонушка! Может, к дьяволу Тартары, махнём на Босфор! – Вскочив, Сергей скинул с плеч пиджак. Из кармана вывалилась засохшая гвоздика.– Никогда я не был на Босфоре…

Профессору показалось, что перед ним вспыхнул ещё один факел. Красная рубаха, точно залитая кровью поэта душа, птицей парила над океаном.

С хрустом в грудь стихотворцу вошло копьё. Серая кожа на лице почернела, потрескались губы. Окоченевшая рука повисла в воздухе. Из дыры во лбу посыпалась зола.

– По-смешному ты сердцем влип, и по-глупому жизнь разбазарил,– выбросив из лодки пассажира, Харон сплюнул.

Взмахнув несколько раз веслом, лодочник остановился. Зловещую тишину нарушило приближающееся шипение. Александр вздрогнул, увидев жёлтую голову питона.

– Пош-ш-шли,– прошипела змея.

Тело гада окаменело, превратившись в извилистую тропинку. Посреди океана стояла дверь.

После увиденного, Себрякову стало даже интересно посмотреть на дьявола, Аида или ещё кого там чёрт принесёт. Ощущая тепло живого существа среди холодного простора смерти, профессор не спеша двинулся к намеченной цели. Всё стихло, океан поглотил барахтающуюся на поверхности смерть.

«Знакомая ручка»,– Себряков толкнул дверь.

Яркий свет заставил профессора прикрыть глаза рукой. Посаженное бурной молодостью сердце не могло поверить, что путешествие окончено. Мозг, сканируя грязные углы приёмного отделения, искал очередную истлевшую жертву.

– Александр Панкратович! Вы живы! Слава Богу! – полная дама в белом халате, нервно поправляла причёску.– Мне не пятнадцать лет за вами бегать. Я, между прочим, тоже при должности. Нужна ваша подпись,– Светлана Ивановна протянула исписанный лист.– Труповозка без визы жмуров не забирает.

Профессор остановил взгляд на заляпанном халате зав отделением. На сером пятне у кармана засохла вермишелина. От неприятного женского взгляда по спине пробежал холодок: «На моё место метит,– подумал Себряков,– такая, кого хочешь, съест».

– Почему здесь указано два трупа? – профессор посмотрел на коллегу поверх очков. Ни один мускул не дрогнул на лице женщины. Лишь только грудь слегка колыхнулась от неожиданности.

– Вам лучше знать. Осмотр проводили вы.

Снова кольнуло в груди. Себряков вспомнил, что ночью решил проверить работу «приёмника», и взялся командовать в смотровой.

Духота в помещении, отсутствие перчаток, проблемы с выплатой зарплаты непреодолимой стеной стояли между врачом и пациентом. Осматривать вонючих, кишевших опарышами бездомных желающих не было. Не придав значения еле трепыхавшемуся пульсу у одного из бомжей, он приговорил обоих и вернулся «расписывать пулю».

На кафельном полу застыв в нечеловеческих позах, лежало два тела. Мерцающая лампа дневного света на доли секунды оживляла тёмные лица бездомных. Замерший в муках взгляд вдруг становился осмысленным и тут же растворялся в пустоте смотровой.

В открытую форточку доносилось пение птиц. Сталкиваясь с тяжёлым дыханием смерти, свежий утренний воздух, проигрывал схватку. Окоченевшие конечности усопших, давно перестав доверять людям, в последней мольбе тянулись за помощью к Богу.

Вытаращенные остекленевшие глаза не верили, что оглашая приговор, Господь предстал перед ними в белом халате убийцы.

Кишевшая насекомыми одежда нехотя шевелилась, пытаясь покинуть остывающие тела. Сквозь дыры в ткани проглядывала кора деревьев. Александр Панкратыч вспомнил, как помогал матери колоть дрова. Мохнатая шкура высохшего древа приятно щекотала руку. Гладкое топорище согревало ладонь.

– Профессор, не пугайте меня,– лицо зав отделением покрылось красными пятнами. Светлана Ивановна протянула перчатки и ведро с водой.– Вся больница собралась за дверью,– голос дрогнул, на глазах навернулись слёзы,– кто они вам? Умоляю вас, отойдите! Если надо, ребята из «Памяти» сами их помоют. Господи! – она зарыдала.– Никто из нас не виноват, что они мертвы…

– Подайте тряпку…

Хлопнула дверь. С улицы послышался рёв сирены, ветер принёс запах табака: цокот костылей по лестнице отдавался в голове монотонными каплями падающей с крыши воды.

Из голого тела старика торчали кости.

– Прости, отец…

Скрюченные пальцы ног с почерневшими ногтями вяло сопротивлялись сильным ухоженным рукам.

Профессор чувствовал, как с каждым омовением истерзанного тела, оживала его сирая заблудшая душа.