(фрагмент романа "ОР")
РОМАН С СОСНОЙ
А еще была на взгорке сосна.
Высокая, мощная, со стволом в два обхвата, уходящим куда-то в поднебесье. Вверху, в ее бесконечной кроне жили птицы и облака. На взгорке было удобно запалить костерок, да и просто посидеть, посмотреть сверху на шумящую и бьющую о камни воду. Налетал сердитый порывный ветруган, трепал рубаху и подрамник за спиной, точно дразнил пришлого человека Тимошу. Но трепал он не сильно, не обидно, а так, будто дразнясь. Ветер на взгорке был всегда.
Этот раз Тимоша появился на взгорке чисто машинально, ему сюда и не надобно было, просто ноги как-то привели. Зазябнув от ветругана или от усталости, он хлопнул себя по карманам, достал спички, кусочек серой бумаги (картон жалко), поискал прутиков. Не было ни веток, ни прутиков, точно подмели – задрал голову вверх. Пытаться достать сосновую лапку с земли было глухо.
- Матушка сосна, - пробормотал Тимоша, - дай чего на костерок, а? Закоцубну совсем.
И так покорно шею склонил. Минут несколько шумела сосна над разиней. Вверх забраться трудно, да и устал тоже... Очередной налет ветругана бросил к ногам Тимоши несколько веточек и... обгорелую, довольно толстую ветку.
- Спасибо, матушка сосна! – засмеялся Тимоша, запалил тут же костерок. Ну, до чего же слышит она все!
На реке перед ним ревели буруны, жгутами свиваясь вокруг трех островов с пышными зелеными шапками. Вода его по-прежнему заколдовывала, тянула, не отвести глаз. Поверх нее еще бежали металлические молнии, посверкивали… Такое он никогда не пытался писать… Надо бы попробовать… И опять стал вглядываться в крону… Когда глаза попривыкли к темной хвоистой сумятице, в переплетеньи веток обозначились не только горелые ветви, но и поленья.
«Ну, совсем! – побежала яростная мысль. – Совсем с катушек посъехали. Пожгли костер, поели, попили и давай кидать все вверх! - Подошел к стволу, погладил его. – Как только не сожгли они тебя, матушка сосна. Неблагодарные. Бездарные! Дашь им огня, дашь им тепла. Дашь им питья – нет, надо все загубить кругом. Как же мы похожи с тобой, простаки. Да, матушка?»
Ответом был еще один ворох веток к Тимошиной радости неописуемой. А там еще зависла закопченная кастрюля! Она опасно качалась прямо у него над головой. Ее просто так ветром не сдует. Тут надо очень провиниться, чтобы ахнуло тебе по голове. Но костер-то трещал, подмигивал. Все было родственное, уютное. Весь лес и поляны, все озера и речки были домом ему. Деревья принимали Тимошу за брата. Вот этот разговор с матушкой сосной - доказательство. И то, что кастрюлина по кумполу не стукнула – тоже.
Но чем ответить ей, обогревательнице мира?
Так у него обозначилась мысль написать матушку сосну.
Два раза он пришел к ней на закате. Как на свидании охаживал, бродил вокруг, бормотал глупости. Дайся, дайся мне, мне оба старые, мы поняли, что такое душой любить, а не телом. Ты жалеешь меня, я тебя. В тебя вон веревка вросла, как в меня моя девочка. И куда бы она ни делась, она останется тут, в ребрах. И как бы я далеко ни уехал, она во мне, припекает меня сбоку, как тебя припекает солнышко. Да мы же одинаковые, матушка сосна… Мы с тобой ничего не забываем…
Сосна качала гигантскими лапами, согласно шумела. Такой теперь подход стал у Тимофея Тескова – ласковые просьбы, как к женщине. Женская суть природы, верил он, все равно аукнется.
Сосна не давалась. Но роман с нею не кончался, он накалялся, углублялся, был близок к разрешению.
И вот один раз по дороге на реку Тимофей рано утром подошел ко взгорку и ахнул внутренне.
Вся палитра красок разлилась по небу. Внизу сгущалась синькою река, гудя, она опутывала черные камни, и точно от них она темнела у берега. А дальше, на разливе, синь отдавала свой холод, вбирая прозрачное небо. Но даже само небо захватывало дух разностью пламенеющих горизонтальных полос: сперва нежно-желтое горячело, это просилось из сна выходящее солнце, потом небо незаметно светлело, идя кверху, и затем непостижимое, слепящее белое сияние чуть отдавало сиренью. И на этом богатом фоне контурно и гордо, как на атласном приданом, вставала матушка сосна, царица земли, напоминающая церковь. Она не перечеркивала небо, но соединяла его с темной землей. Она не была плотной тенью, но просвечивала через лапник и речною водой, ее льдистым шелестом, и дышащим небом, и птичьим щебетом. И каждая ее простертая ветвь темнела к центру самой себя и светлела по краю. А тень от всей огромной сосны милостиво проливалась в сторону Тимоши.
Ну, вот и ответ. Значит, утром надо ее писать, когда она кажется молодой и могущественной. Ишь она, женщина. Тоже не хочет глянуться ни старой, ни сморщенной.
Все понял Тимоша.
Несколько утр с трех часов ночи он был на взгорке. Набрасывал этюд, а когда разгорался день, уходил в другое место. Но тайные уголки леса и другие поляны он писал устало, все силы забирала сосна. Когда, наконец, он пришел на взгорок и начал писать сосну не глядя, ему стало смешно. Может, хватит?