Детство, отрочество и юность –
это рассвет, утро и цвет нашей жизни.
Часть первая
Если Бог даровал тебе жизнь, и ты родился здоровым и полноценным ребенком, то очень интересно проследить за этим экспериментом длиною в жизнь.
Если идти только прямо, то меньше увидишь и услышишь. Если идти только зигзагами, то можешь опоздать. Если идти прямо и зигзагами, то можешь заблудиться. Если всё время стоять на месте, то можешь быстро устать и умереть от скуки. Так как же надо идти? Идти надо не спеша. Если у вас есть время и хорошее настроение, приглашаю на прогулку в прошлое.
Глава первая
Никто не помнит мгновение, час и день своего рождения. Хорошо это или плохо? Смотря откуда и как смотреть. Некоторые, например, не помнят и вчерашнего дня, они так устроены, родились такими без кладовки, где оседает память. Я напрягаю свой мозг, чтобы вскрыть самый первый пласт моей памяти. Воскресить тот первый момент жизни, когда помнишь себя. Попробуйте и вы. Это, правда, интересно.
Осторожно приоткрываю нежную вуаль своей памяти, смотрю далеко-далеко назад и застаю себя трехлетним мальчишкой, ловящим в пруду рыбу. С каким достоинством я нёс небольшую консервную баночку со своей первой добычей домой. Моя мама, Евдокия, увидев меня, всплеснула руками и с горечью вымолвила:
– Да только час тому назад я одела на тебя чистые трусики и майку. А теперь, погляди, на что всё это похоже!
– Я ловил лыбу, – не обращая внимания на одежду и причитания матери, с гордостью ответил я.
– Да это не рыба. Это головастики. Из них потом вырастут лягушки.
– Нет. Это лыба. Посмотри, какие у них хвостики. Лыба это! – настаивал я.
– Ну, иди, брось их в кадушку и потом увидишь, что из них получится.
Это было более шести десятилетий назад. Если я вас заинтересовал, то пойдёмте дальше по закоулкам, улицам и проспектам моей памяти, заодно вспомните и своё детство, и свою прошлую жизнь.
Повзрослев ещё на годик, я нашёл себе новое занятие: гонять гусей. Нет, не от дома к пруду, они сами хорошо знали дорогу туда и обратно, а атаковать их вместе с соседскими друзьями. Мы загодя набирали полные карманы, у кого они были, а то и просто за пазуху, подходящих камней и шли на них в атаку. В гусей мы попадали редко. Главное было раздразнить гусака. Серый, с белой большой грудью, гусак раскидывал свои огромные крылья в стороны, сворачивал вопросительным знаком шею и, шипя, кидался на нас. Мы бежали от него, сломя голову. Видя наше позорное бегство, он важно останавливался, взмывал свою лебединую шею вверх и гоготал на всю округу, празднуя победу. Гусыни кричали ему с воды в ответ: «Видим, видим!» Гусак важно возвращался назад.
Мы не сдавались. Набрав новых боеприпасов, полукольцом снова шли в наступление. Гусаку, видимо, наши игралки надоедали, и он уводил свою стаю на середину пруда. Туда снаряды нашей артиллерии не долетали. Как мы ни пыжились, даже заходили по колено в воду, какой прицел ни ставили – всё время получался недолёт. Погоготав над нами, гуси отправлялись на противоположный берег, где кормились, опуская длинные шеи в воду так, что на поверхности были видны лишь хвосты да ярко-розовые лапы, которыми они то и дело перебирали в воздухе. Наевшись, поднимались, подальше от нас, на крутой берег. Когда крутизна оказывалась слишком отвесной, гуси, махая крыльями, помогали себе продвигаться вперёд.
Война между гусями и нами шла каждый день. Увидев как-то нас, вояк, в бою, моя мать сильно заругалась, и я побежал от греха подальше на соседнюю улицу к бабуле и дедуле. Не говоря о своих проделках, сразу спросил:
– Бабуль, а блины есть?
– И блины есть, и квашонка твоя любимая.
– О! Хорошо! Куда садиться?
– Да садись за стол. Ты, наверное, опять что-нибудь набедокурил? – спросила бабуля.
– Да нет. Просто соскучился. И устал я от тяжёлой работы.
– Ой, ой, держите меня, работничек нашёлся. Что же ты делал?
– То дров наколю, то угля принесу, то огород вскопаю.
– Ох, и выдумщик ты, Вовка. Ешь. Ты и топор - то не поднимешь ещё. Ну, проказник, смотри, я у матери твоей спрошу.
Им, конечно, было о чём поговорить, рассказывая друг дружке, о моих проделках.
– Спроси, спроси, – уминая блины, ответил я.
Наевшись, вышел во двор. Здесь меня ждали уже другие дружки. Они жили в центре шахтёрского посёлка, да ещё на улице Центральной, и увлечения у них были другие. В тот раз у одного из пацанов в кармане оказались спички. И чтобы найти им достойное применение, мы пошли к старой конюшне. Там стоял прошлогодний пшеничный стог соломы. Устроившись поудобнее, взяли длинные соломинки в рот и, подражая старшим, закурили. Потом решили погреться в двадцатипятиградусную жару у костерка, благо, что под рукой нужного материала более чем достаточно. Заигравшись, не заметили, как из костерка вдруг вспыхнул такой костёр, что еле ноги унесли. Попрятавшись по щелям, мы наблюдали, как старшие, кто с чем, бежали к горящему стогу. Ну, прямо, как в анекдоте: как зажечь так некому, а погреться бегут все.
Об этой проделке узнали быстро. Кто-то из наших, впопыхах убегая, обронил кепку. По ней узнали хозяина, а от него всех остальных. А так как я находился на пограничной территории между домами деда и отца, то знал, что дома меня ждет ремешок за гусей, возвращаться к бабуле – пирогов уже не дадут. Опыт кое-какой уже имелся: надо переждать, чтобы не попасться под горячую руку. Долго не думая, решил пойти на лесной склад.
Познавать мир в одиночку стало моим любимым занятием. Когда проводишь время с ватагой ребят, то там вольно или невольно решения принимаются спонтанно. Действует закон стада или стаи: все, как один. А когда находишься один, то приходится поступать самостоятельно. Вот я и решил идти к скважине. Это место, где различные лесоматериалы: бревна, доски, распил, одним словом крепёж, с поверхности земли бросают в шахту в широкую трубу. По телефону, а иногда просто голосом снизу поступает команда, чего и сколько бросать. Сверху дублируют команду, помечая на доске (из ленты транспортёра) мелом. Затем такелажники бросают в эту самую скважину нужное крепление для штреков.
Когда я пришёл на это место, то там никого не было. Обнесённый с трех сторон полусарай не имел ни ворот, ни дверей, да к тому же металлическая крышка широкой трубы оказалась открытой. Любопытство всегда берёт вверх над осторожностью. Я заглянул в чёрную пустоту, а оттуда сильно подул теплый воздух.
– Ты что тут делаешь? – раздалось у меня за спиной. Быстро вскочив, я поскользнулся и… полетел вместо бревна в скважину. От её верхней части до нижней – метров тридцать. Упал на мягкую кучу из опилок и коры брёвен, которые скапливались там от пиломатериалов. Посмотрел по сторонам, попав из света божьего в подземное царство. Меня случайно увидел мастер участка. Он, видимо, очень удивился моему появлению в шахте.
– Ты как здесь очутился, малец?
– Я смотрел в трубу, а потом полетел.
– Вот лётчик на мою голову свалился. У тебя ноги, руки целы? Ничего не болит? А ну встань, чего лежишь?
– Главное, голова цела, – коротко ответил я.
– Это правильно. Если голова на месте, то остальное срастётся. Иди-ка ко мне.
Матвеич, так звали шахтёры мастера, сгреб меня в охапку и быстро направился к главному людскому подъёмнику. По пути я заметил, как бегает огонёк от его шахтёрской лампочки по краям просторного тоннеля, по бокам которого проходили кабели и воздуховод. У клети, которая доставляла шахтеров из шахты и обратно, толпились горнорабочие. Заметив у него под рукой меня, все пришли в недоумение: это «ЧП».
На вольный воздух меня поднимали вместе с чумазыми шахтёрами. На поверхности весть о моём втором рождении быстро разлетелась по всему посёлку. Я стоял ни жив ни мёртв. За один день совершив три «благородных» поступка, не знал куда податься. Это, конечно, многовато для мальца. Однако минус на минус в математике получается плюс. Меня в этот день пожалели и не наказали. Но даже после этого продолжал подбрасывать своим родичам все новые неприятности. Я просто не мог без них жить.
Глава вторая
Вскоре мои родители засобирались на новое место жительства. В поселке Казановка, где мы жили, шахта начала вырабатываться. Разведанного угля становилось всё меньше. Недалеко, в тридцати километрах, начали открываться одна за другой новые шахты. Мы перебрались в поселок Новольвовск. Это было в начале пятидесятых годов прошлого столетия и тысячелетия. (Ну и цифры, какие масштабы).
Мне было очень жаль расставаться с нашей землянкой, которая стояла недалеко от террикона. Я смотрел последний раз, как там вагонетка с породой медленно поднималась по рельсам. Потом она останавливалась в наивысшей точке, перекидывалась на бок в левую сторону и, не спеша, ползла вниз за следующей порцией породы. Этот кусочек земли, сколь я видел своими детскими глазёнками, стал моей родиной: здесь появился на свет божий, здесь сделал свои первые шаги по земле, впервые сказал: «Мама».
Не по своей воле покидал эти знакомые места. Теперь без меня сиротами оставались и пруд, и гуси, и ещё тысяча разных мелочей, которые составляли тогда мой мир.
Переехав в другой поселок, наша семья, как говорится, поменяла шило на мыло. Из землянки мы перешли теперь в собственный … сарай. А дом, где нам обещали одну комнату на пятерых, только строился. Вместе с нами в просторном сарае жила коза Маруся. Скажу прямо – «девка» бедовая. Она никогда не пропускала случая, чтобы кого-нибудь не боднуть. Отношения у меня с ней не сложились с первого дня её появления. Она бодала меня в самый неподходящий момент. Я платил ей той же «любовью». Однажды мать намазала нам, трём братьям, на свежий хлеб варенья. Я откусил всего один раз. И только открыл рот, чтобы продлить это удовольствие новой порцией, как получил сильный толчок под зад. Такой вкусный бутерброд полетел вместе со мной на землю, да ещё сладкой стороной в пыль. Я встал и в гневе обернулся, чтобы отомстить обидчику, но получил новый удар уже в живот. Наверное, она хотела, чтобы я поделился с ней, но я тогда её не понял. С этой минуты мы стали непримиримыми врагами.
Долго искал случай отомстить за поруганный бутерброд, но Маруся всегда оказывалась начеку. К моим в тайне выношенным услугам, она каждое мгновение предлагала свои большие и острые рога. Однажды приметил праздно бегающую собаку. Приглядевшись опытным глазом шестилетнего охотника, определил, что это уже не щенок, но ещё и не взрослая собака. Приманка с блином сработала, и пёс после этого неотлучно бегал за мной уже с кличкой Бобик.
С Бобиком мы проводили всё свободное время. До конца не посвятив его в свои сокровенные тайны, стал натаскивать пса на зверя. Спрятавшись от него, звал к себе, а потом замолкал. Бобик, вынюхивая, должен был по моему замыслу найти меня по следам, за что получал кусочек хлеба. Учился он бесстрашно бросаться на мнимого врага, бороться, кусаться и драться. Целую неделю мы с Бобиком не расставались ни на час. Утром пёс встречал меня у сарая, а вечером провожал ко сну. За это время, благодаря постоянной еде, он заметно поправился и возмужал. Коза Маруся, мирно щипая траву, о наших планах не догадывалась. Было решено ждать подходящего момента. И он вскоре настал.
Подходил очередной выходной день. Это время в весенний период, когда картошка посажена, на небольшой огород у дома высажена рассада помидоров, певцев, капусты и другой зелени. В воскресенье рано утром поездом родители уехали к деду с бабулей по своим делам. За главного в доме остался старший брат Николай. Младшего Василия они взяли с собой. Меня мать с отцом ничем не озадачили. Настало время активно действовать.
Выбежав быстро за сарай, я увидел, что Маруся спокойно пасётся на лугу. Отец привязал её на длинный поводок, чтобы травы хватило на весь день. Крикнул Бобика. Он подскочил ко мне, твёрдо зная, что получит кусочек хлеба. Однако на сей раз расслаблятьcя было нельзя: он лишь понюхал лакомый кусочек. Я нагнулся к кобелю и на ухо коротко проинструктировал его о моих дальнейших планах: «Идём на зверя. Будь готов ко всем поворотам судьбы. Не бойся, я с тобой».
Обогнув луг, мы решили действовать с тыла. Когда Маруся повернулась к нам своим небольшим пушистым хвостиком, я подал команду: «Вперед!» Бобик бежал рядом, то и дело посматривая на мой карман, где лежал его законный завтрак. Мне это сразу не понравилось. Да и глаза у собаки ничуть не выражали азарт охоты, поэтому я последний раз отдал строгую команду: «Зверь!»
До козы оставалось всего пять-шесть метров. Она почти в наших руках. Мысленно вижу, как Бобик бросается на Марусю и валит её с ног. Она блеет, прося о пощаде. Я ставлю ногу на ее круп… Но тут вдруг коза резко повернулась в нашу сторону и, не обращая никакого внимания на наше численное превосходство, вытянув вперёд шею бросилась нам навстречу.
Её неожиданный контрвыпад застал меня, как командующего, и Бобика, как помощника, врасплох. Первым, не выдержав натиска и напора врага, ретировался кобель. Лишённый основной поддержки, я остановился. Раздумывать было некогда. Пришлось принять нелёгкое для себя решение – уйти на время в активную оборону. Показав Марусе мои залатанные штаны, мы с Бобиком остановились на нейтральной полосе. Подводя итоги первого наступления, пришлось правдиво констатировать, что мы недооценили противника. На всём фронте боевых действий наступило временное перемирие.
Глава третья
Остаток лета и начало осени я посвятил освоению собственного автомобиля, походам в соседний лес и другим, не менее важным делам. С утра брал в руки вместо настоящего руля консервную банку и на мнимом автомобиле мчался по извилистым лесным тропинкам, нигде не сбавляя скорость. Когда на губах во время урчания появлялась пена, приходилось ехать домой на дозаправку и отдых.
Вскоре из обжитого и ставшего уже родным сарая мы перебрались в однокомнатную квартиру. Перегородив по печку комнату пополам, отец в одной стороне совместил кухню с прихожей, во второй - спальню и зал. Вскоре наступила холодная и дождливая осень, а за ней - зима. Я выглядывал из окна на прежнее жилье – сарай. Там теперь жили поросёнок, Бобик и Маруся. Они подружились. И не о каком возобновлении боевых действий против козы думать уже не приходилось.
В один из зимних вечеров мать, получив от родственницы письмо, объявила нам, что у нас, возможно, скоро будут гости. На следующий день она сходила в магазин и купила три банки консервов «Килька в томате». Чтобы они не пропали, она положила их рядом с окном. Цветные наклейки на пузатых банках каждый день напоминали нам, братьям, что там очень вкусная еда. До этого такой прелести мы ещё не пробовали. И каждое утро кто-нибудь из нас спрашивал мать: «А когда приедет родственница тётя Нюра?» Мать, пожимая плечами, отвечала: «А Бог её знает. Когда приедет, тогда и приедет», – неопределённо говорила она.
Так прошла неделя, вторая… Приближался Новый год. Мы ещё не знали, что это значит. Нам говорили, что Дед Мороз принесёт нам подарки. Интересно было узнать, откуда этот добрый дедушка может угадать, какой мне хочется получить подарок. Отец принёс небольшую ель, и мы начали её наряжать. Вечер подходил к концу, и родители объявили нам, что ночью придёт Дед Мороз, и наступит Новый год, а сейчас состоится праздничный ужин.
С каким заинтересованным любопытством смотрели наши глаза, как отец открывал эти самые консервные банки.
– Раз тётя Нюра не приехала, то мы съедим консервы сами, – торжественно сказала мать.
Когда к толчёной картошке нам, каждому из трех братьев, положили кильку, на которой ярко краснел томат, радости нашей не было предела. Эту диковинку мы ели с большим аппетитом. Новинка в нашем меню очень понравилась. С тех пор на каждый праздник мать угощала нас различными консервами.
Отец тогда трудился в шахте. Но вскоре из-за ревматизма его перевели работать на пилораму. Он мастерски научился затачивать полотна продольных пил, быстро освоил сложный механизм и стал старшим по распиловке брёвен. Позже, уже повзрослев, я частенько носил отцу обед в его военном котелке, который закрывался плотной крышкой, и к нему полагалась ложка-вилка.
Принеся бате еду, я часто в перерыв ел вместе с ним тушёную с мясом картошку. Потом он показывал мне, как работает пилорама. На тележках с одной стороны двое крепких мужчин подкатывали большое бревно. Отец подгонял его ближе к раме и зажимал конец бревна. Круглые зубчатые валики постепенно толкали его вперёд. Дальше продольные длинные пилы, двигаясь вверх-вниз, своими острыми зубьями распиливали бревно на доски. После чего эти же рабочие уже с другого конца сортировали их: ещё тёплые и прямые доски – в одну сторону, горбыль – в другую.
Побывав на экскурсии, рассказывал об увиденном своим братьям – Николаю и Василию. Постепенно, бывая у отца на производстве, удалось понять всю сложную цепочку добычи угля в шахте. Там трудились сотни людей разных специальностей. И, конечно, самым лучшим днём из всех остальных всегда становился для них день получки. Когда на шахту привозили деньги, об этом мгновенно узнавал весь посёлок – от мала до велика. Нам, пацанам, одна радость: купят гостинцев.
Случалось на шахте и горе. Большое горе. При добыче угля в забое или во время проходки, когда нарезают новые лавы, случались обвалы кровли и прорыв плавуна. Под углем и породой оказывались десятки горнорабочих. Некоторые получали травмы, кто инвалидность на всю жизнь, а кого и совсем придавливало насмерть. Тогда у главного ствола, где клеть поднимает шахтёров, собирался почти весь поселок. Люди ждали с понурыми лицами. И в толпе вдруг разносилось: «Слава Богу, живой!». А когда поднимали бездыханное тело, то из толпы вдруг слышался резкий грудной вскрик: «Ох! Что же нам делать без тебя, кормилец!»
Такие трагические сцены происходили несколько раз в году. И каждый раз обезумевшие от горя люди бежали, сломя голову, на шахту с мыслью: «А как там мой, а как там наш?» Проходило время, и горе забывалось. Все, кто работал там, ходили меченые шахтой. Почти у всех шахтеров образовывался силикоз – профессиональное заболевание легких вследствие длительного вдыхания угольной пыли. Многие имели и на теле шрамы, показывая их друг другу и жалуясь за бутылкой водки.
Долго шахтёры в пенсионерах не ходили. И хотя они выходили на пенсию в пятьдесят пять лет, до шестидесяти доживали немногие. Шахтёрская судьба нелегкая. Их место занимали их сыновья и внуки. Каторжная работа под землей – самая трудная. Поэтому многие жёны и матери, провожая своих на работу, осеняли их крестом в надежде увидеть снова живыми и здоровыми.
За добровольный каторжный труд в те времена платили неплохо – до двухсот рублей. Много это или мало? Буханка хлеба тогда, например, стоила десять – двенадцать копеек. Масло сливочное – два рубля пятьдесят копеек. А за бутылку водки шахтёр отдавал два рубля двенадцать копеек. Пачка папирос «Север» стоила четырнадцать копеек, пачка сигарет «Памир» - десять копеек. Уголь и дрова шахтёрам привозили бесплатно.
В конце пятидесятых годов прошедшего столетия шахтёрские семьи начали покупать телевизоры, радиоприёмники, стиральные машины. Чуть позже горняки стали ездить сначала на лёгких, а потом на тяжёлых мотоциклах. Кое у кого, уже позже, появились автомобили.
Официально рабочий день у шахтеров – шесть часов. Но с момента выхода из дома и до возвращения назад уходило более десяти часов. Пока бедолага дойдет до шахты, потом переоденется в робу, затем – наряд на работу, спуск вниз. После чего несколько километров, где на электровозе, а где пешком надо добираться до своего забоя. Когда он из рук в руки получал отбойный молоток, с этого момента начинался трудовой день. Если причислить сюда баню после смены, то, как раз, и получалось десять часов.
С собой горняки всегда брали тормозок. В середине смены – принятие пищи. Да и дома, в семье шахтёров, их хозяйки старались кормить сытно. Уголёк отбирал у человека много калорий. У нас за обедом мать всегда разделяла кусок мяса на две части. Одну хозяину, другую перекручивала на мясорубке и перемешивала для всех с макаронами. Если шахтёр плохо питался, то долго не протягивал.
Часто видел, как после смены забойщики и проходчики заходили в магазин или в столовую. Отмечали дни рождения, премии, увечья, уходы на пенсию, первый рабочий день, поминки, рождение детей и тому подобное. Поводов – хоть отбавляй, только здоровья после такой каторги, а потом сильной выпивки не прибавлялось.
В посёлке одно время шахтёры, не найдя выхода из своей сложной семейной ситуации, кончали жизнь на верёвке. Женщины избирали другой путь покончить с жизнью - бросались под поезд. Я далеко не уверен, что кто-нибудь из них читал роман Льва Толстого «Анна Каренина». Кстати, в нашей стране число самоубийств в 1946 году превысило уровень 1940 года.
Глава четвертая
В первый класс, что удивительно, я пошёл уже из другого барака и с другой улицы. С Клубной мы переехали на Школьную, где было комфортнее. Теперь у нас отдельно была кухня, из которой можно пройти в просторный зал. Новое место обжили быстро. Стоило нам, ребятне, один раз выйти из дома во двор, как все мы становились через час близкими друзьями.
Поначалу школа мне не понравилась. Не приглянулась она, в первую очередь, потому, что надо было сидеть сложа руки целых четыре урока. Уже на третий день, одевшись во всё новое школьное, пошёл к матери, которая утром щупала кур. Я смотрел, как она оставляла курицу с яйцом в курятнике, а если без – кидала на улицу. Подойдя к ней, спросил:
– Мам, можно я не пойду в школу?
– Это почему? – спросила удивлённо она.
– Да мне там скучно.
– А что ж ты будешь делать дома?
– Буду тебе помогать, кур щупать.
– Я тебе счас дам, помощничек! Ты мне с кандебобером в школу помчишься.
– Хорошо, хорошо. Я понял. Я пойду. Только скажи мне, с каким это кандибобером ты меня хочешь послать?
Мать рассмеялась, не зная ругать меня дальше или с миром отпустить.
– Иди от греха подальше, – всё ещё улыбаясь, ответила она.
Не настаивая больше на своей просьбе, я вскоре поравнялся с уличными одноклассниками.
Школа она и есть школа. Здесь с расчётом на будущее закладывался фундамент тех знаний, которые пригодятся в той или иной степени в дальнейшей жизни. Знания я схватывал налету, поэтому проблем с успеваемостью у меня не возникало. Мне иной раз мешала моя непоследовательность. Мне все время хотелось изобретать велосипед, придумывать себе и друзьям развлечения и реализовывать их.
Кроме друзей по улице, мы сдружились с одноклассником Юркой Халяпиным. Он в своей семье – младший, а в моей мне досталась серединка. Из школы часто шли домой вместе. Его дом стоял на середине пути. Мы пожимали друг другу руки и расставались до завтра. В один из школьных дней наша учительница начальных классов Вера Андреевна Галкина оставила всех после уроков. Причина – почти все плохо знали таблицу умножения. После она назвала две фамилии: мою и Юркину, сказав, что мы можем идти домой. Мы очень обрадовались, что нас выделили, как лучших из тридцати учеников, поставив в пример остальным.
На летних каникулах у нас самое главное занятие – купаться в пруду. К третьему классу мне уже покорялись оба берега нашего водоема. Вскоре пришла моя очередь после старшего брата гостить у бабули с дедулей. Собравшись утром, в обед меня уже приветствовали и привечали мои дорогие старики. Соскучившись по Дону, я побежал купаться в его прохладную проточную воду.
Через неделю приехала моя мать и привезла печальную весть: утонул мой друг и одноклассник Юрка Халяпин. Как это получилось, никто толком не мог сказать. Узнав об этом несчастье, мой отец-фронтовик в сопровождении ребят пошёл и отыскал в воде тело Юрия на дне пруда. Весь класс собрался, чтобы проститься и похоронить своего лучшего ученика. Его сестра, Тамара Васильевна Халяпина – учитель немецкого языка, потом стала моим классным руководителем.
На нашей большой и длинной улице образовались несколько групп ребят по пять-шесть человек. Пути-дороги наши часто пересекались на купальне, в лесу, в поле, где катались с соломенных скирдов и играли в прятки. Зимой тоже часто играли в хоккей между собой. Вспоминая те далекие годы и сравнивая их по климатическим условиям с нынешними, удивляешься их резкому изменению.
Бывало летом, вдруг, откуда не возьмись, с ясного неба польёт дождь, как из ведра. Потом моментально выглянет тёплое солнце, обязательно в небе появятся одна, а то и две радуги. Мы беззаботно бегали по лужам с тёплой водой, радуясь случаю поглубже зайти в неё.
А зимы какие были! Мы, как кроты, рыли в высоком снегу проходы-пещеры. У каждой группы ребят был свой автономный подснежный штаб. Частенько после вьюги - завирухи люди откапывали друг друга. Заносило не только сараи и проходы к ним, но и жилые дома. Ещё засветло поднимались наши отцы и принимались откапываться. Частенько дело доходило до смешного.
– Димка, ты где копаешь? – спрашивал дядя Виталий моего отца.
– Иду к асфальту, – отвечал отец.
– Какой к асфальту! Ты копаешь в мою сторону, надо левее.
– Не может быть!
– Давай сначала сделаем сбойку, а потом будем рыть к дороге.
– Ну, ты, мать-перемать. Прямо, как в шахте, нужен маркшейдер для прокладки туннеля.
– Не говори. Ладно, сами разберёмся, – отвечал дядя Виталий, и снег летел от шахтёрских больших лопат в разные стороны.
Самодельные лыжи, сделанные отцами, коньки-снегурки, а потом «гаги» и «дудыши» мы почти не снимали с ног. Однажды в сильный мороз, наигравшись несколько часов в хоккей, я и не заметил, как отморозил обе ноги. Только дома, скинув ботинки, мать заметила побелевшие конечности. Мы долго отмачивали их сначала в тёплой, а потом в холодной воде, пока я не стал их чувствовать. Однако всё равно ступни опухли, и ежедневная обувь оказалась бесполезной. Пришлось в школу идти, да ещё в мороз, в комнатных тапочках.
Жизнь в бараках – очень своеобразный мир общественного жития. Он похож на коммунальную квартиру, но отчасти. Там кухня у каждого своя, а вот коридор – общий. Тогда, как правило, в семьях меньше трёх детей не имели. Представьте, двенадцать квартир, и в каждой из них мал мала меньше. Самыми потешными и радостными для нас становились минуты, когда отключали по каким-либо причинам вечером свет. Это служило для детворы сигналом. Вмиг вся ребятня высыпала в коридор, и начиналась куча-мала. Здесь и смех, и слёзы – всё в одной куче. Порой от визга и гама стоял такой шум, что родители растаскивали нас с помощью шахтёрских лампочек, отправляя назад по комнатам.
В то время в семьях ещё не было ни телевизоров, ни телефонов, а тем более Интернета. По вечерам мы частенько усаживались около радиоточек и слушали различные радиопостановки. До сих пор вспоминается «Брестская крепость», «Бессмертный гарнизон», «Русский характер», «Иркутская история» и другие передачи. Иногда мать по вечерам брала интересную книгу и читала нам, сыновьям, вслух. Мы сидели, как завороженные, впитывая в себя весь драматизм произведения. В субботу вечером, после бани, родители разрешали нам поиграть в карты в подкидного дурака.
Глава пятая
Детство – это разбег в будущую жизнь. И эта стартовая дорожка у каждого своя. Кто по ней просто ковыляет, кто идёт не спеша, кто бежит трусцой, а некоторые мчатся галопом, стараясь быстрей прийти к намеченной цели. В этом движении, где все люди идут в одном направлении, но с разной скоростью, есть одна закономерность: все они приходят к своей первой остановке – в двадцать лет – с определённым багажом, но разным по содержанию в нём опыта, духовности и мировоззрения.
У меня было много друзей. Мы часто посещали семьи друг друга, видели, как кто живет, что говорит, что и как ест, как обставлена квартира, какой в ней порядок, как взрослые реагируют на экстримальные ситуации. По прошествии десятков лет я твёрдо убедился во мнении, что в каждом человеке изначально заложен ген его судьбы. Последующие, после рождения годы, лишь шлифуют грани характера каждого отдельного индивидуума. Если Бог заложил в ком зерно таланта, то оно непременно прорастёт.
К великому сожалению, и в этом глубоко убеждён, подавляющая часть народонаселения рождается для количества. Но её роль очень велика. Она – носитель, а вернее, носильщик ген гениев. (Вы заметили, что два последние слова – однокоренные). И только ничтожная часть от всех живущих рождается для качества, для пользы общества людей. На гениях природа, а значит Бог, отдыхает.
Главным мерилом хороших и плохих поступков в человеке является совесть. Именно на этом стержне держатся все остальные его чувства. Сколько у человека совести, а главное, какого она качества, зависит многое: жизнь, а порой и смерть окружающих. Совесть – выражение способности отдельно взятой личности осуществлять нравственный самоконтроль.
Жили мы, дети, в те непростые годы, примерно в одних условиях, но в семьях вырастали разные цветы. Для всех одна земля, одна вода, один воздух, единый хлеб, одни Солнце и Луна, а вот цветочки-дети росли непохожими друг на друга, даже в одной семье. Вывод напрашивается сам собой: у каждого своя судьба со своей индивидуальной программой
Шахтёрский поселок Новольвовск, в нём тогда проживали более десяти тысяч человек, если идти или ехать по главным улицам, описывал правильную восьмёрку. На одной из частей восьмёрки располагалась наша улица. За нашим бараком, ближе к лугу, стояли сараи для хранения хозинвентаря, угля, дров. Там же многие держали птицу и скотину.
«Печёнка» – так назывался один из главных, по крайней мере, в нашей семье, праздник, когда подходило время забивать кабанчика. Мы, братья, всегда помогали в этом важном деле отцу. Скажу прямо, что это занятие требует внутреннего подвига и крепких физических сил. Поначалу с опаской, а потом привыкшие, мы охотно шли в помощники.
Тушу поросёнка всегда палили соломой, а не бензиновой лампой. Пшеничную солому приносили загодя издалека и хранили до поры до времени. Почему именно соломой? Ответ прост. После обжига соломой сало получается ароматным и не таким жёстким, как после бензолампы. Ещё до того, как обмывать и скоблить тушу, отец отрезал нам, помощникам, поджаренные и приятно пахнущие свиные уши и хвост. Мы скоблили их ножами, а потом поровну делили между собой и с большим удовольствием поедали первые плоды семейного достатка. А дальше жареная с луком, тушёная с картошкой печёнка подавалась вместе с квашеной капустой, посоленными осенью в кадках помидорами и огурцами к столу.
На праздник «Печёнки» обязательно приглашали хороших соседей, друзей и родственников. Под гармошку получалось очень веселое застолье. Праздников государственных тогда было мало: всего три. Это Новый год, Октябрьская и Первомай. Даже 9 мая – День победы не являлся национальным праздником. Вот люди и скрашивали свою обыденность, выдумывая семейные торжества. Соседи, родственники и друзья, в свою очередь, приглашали наших родителей на свою «Печёнку». Итак, по кругу.
Наша уличная детская бригада состояла из пяти-семи ребят с разницей в возрасте один - два года. Естественно, у всех были клички. «Илюха», «Колаха», «Калина» и я, «Цвира». К нам частенько присоединялись «Давыд - маленький» и «Давыд - большой». Последние два – не родня, они – однофамильцы. По мере возможности, к нам заглядывал «Колобок-пожарник», дважды тушивший свой дом от пожара и оба раза успешно. Мы часто ватагой по вечерам ходили по своему верхнему кругу поселковой восьмёрки. Разговаривали, строили планы на завтра, на неделю вперёд, месяц. Заходить на чужую часть нижней восьмёрки было опасно. Постоянно между уличными компаниями происходили стычки и драки.
Наивысшего предела вражда достигала обычно весной. Наверное, не только звери, но и молодая поросль людей, активизируется в это время года. Объединившись, одна часть восьмёрки шла стеной на другую. С каждым годом накал противостояния возрастал. Этот рост увеличивался до тех пор, пока кто-нибудь из ребят не получал серьёзное увечье. После этого напряжение противоборствующих сторон стихало, но, спустя некоторое время, снова набирало силу. Месть за раненого, как молодое вино, бродила в группах постоянно.
Потасовки, стычки, драки и даже «войны» происходили тогда, в пятидесятые – шестидесятые годы, во всех населённых пунктах. Воевали улица против улицы, деревня против деревни, посёлки против города. Особенно кровавые побоища наблюдались в городе Кимовске. Там ребята, жившие в районе железнодорожной станции, вооружившись цепями, дубинами, арматурой, трубами, шли стенка на стенку, не жалея живота. Кое у кого из бойцов стало появляться огнестрельное оружие. Иногда это были самодельные пистолеты с крупной пулей, иногда обрезы от ружей. Милиция, как могла, усмиряла эти побоища. Но разве можно справиться со стихией с человеческим интеллектом. Отдельные ребята после таких столкновений на всю жизнь оставались калеками.
Почему это происходило? Ответ, на мой взгляд, не так уж сложен. Если подходить к этому явлению исторически, то вырисовывается следующая картина. Из покон веков русский народ вёл как оборонительные, так и наступательные войны. Каждое поколение русичей с оружием в руках отстаивало свою независимость. Иногда за двадцать лет происходило несколько больших и малых столкновений. Воевать - обороняться, воевать - наступать стало обыденным делом в России. На войне, как водится, выявлялись лучшие качества человека: храбрость, смелость, смекалка, мужество, отвага, доблесть.
Когда долго не было войны, о ней начинали говорить сначала шёпотом, потом все сильнее, как о неизбежном событии. У людей просто начинали от нечего делать чесаться руки. Бабки в деревнях, когда от коровы рождались по два теленка, от овец по три ягненка, а замужние бабы рожали двойни, а то и тройни, поговаривали, что это к войне. Так люди, не осознавая того сами, подталкивали себя к войнам.
Вот и получается, что после войны с немцами выросло поколение, которое не знало этого горя. В крови юношей начинала свербеть тяга к геройству. А как его проявить? Войны-то нет. Одна отдушина – воевать между собой. А это, как известно, последнее и неблагопристойное занятие. Это может привести к катастрофе. На огромном теле России, кто очень захочет, то увидит глубокий и широкий шрам, который остался из-за междоусобиц, что поставило русский народ на колени перед татарами на долгие сотни лет.
Глава шестая
На излёте своей юности и уличных войн в эту мясорубку попал и я. Мы, предармейские юноши, уже серьёзно дружили с девчатами и в стычках, которые пошли на убыль, почти не участвовали. Однако наше знамя не упало и не пропало, его подхватили наши меньшие братья. Им тоже не терпелось проявить себя, тем более ниша для этого стала свободной. А, как говорится, «свято место пусто не бывает». Почти на пустом месте, не из-за чего возник серьёзный конфликт.
На нашей улице между своими ребятами произошла размолвка. Встретившись однажды случайно с одним из таких по кличке «Рубец», я, обсудив с ним проблему, возникшую между ним и моим младшим братом Василием, сказал, что негоже в своей епархии чинить вражду. С миром и с надеждой на полное понимание мы и разошлись.
Но события развивались совсем в другом направлении, о чём я и не подозревал. Ровно через неделю после нашего разговора мы сидели с моей будущей женой Раисой на лавочке недалеко от её дома и увидели, как к нам в темноте приближаются две фигуры. Они остановились и стали смотреть в сторону полисадника, где жила моя девушка. Заметив их замешательство, Рая окликнула их. Кто-то один из них сказал: «Вот они». Немного помедлив, двое стали подходить к нам. Между нами было метров десять, и я встал, держа в руках перочинный ножик, которым резал яблоки для себя и своей подружки, и спросил, кого они ищут.
Всё произошло очень быстро. Тем более, что темнота скрывала детали поведения пришедших. «Рубец» выхватил из-за пазухи обрез от ружья и выстрелил мне в лицо. Боли не было ни в минуту выстрела, ни после. Больше подействовал огонь и звук от выстрела. Но шок всё-таки со мной произошёл.
Я схватился за лицо рукой. Оно было мокрым и скользким от крови. Сознание то приходило ко мне, то уходило. Тело находились в прострации. Я окончательно пришёл в себя, когда услышал слова: «Осторожно, ступеньки». Значит, от того злосчастного места до больницы, а это метров пятьсот, я шёл своими ногами. То, что я нахожусь в больнице «Скорой помощи», говорил и своеобразный запах. Меня посадили на кушетку в ожидании дежурного врача. Медсестра стала горестно спрашивать мою попутчицу Раю, кто это сделал, как это случилось. Я сидел молча, мало что соображая.
Пришёл дежурный врач и осмотрел меня. Потом он сказал сестре: «Протрите осторожно лицо». Осмотр начистую показал, что в области лица и головы находятся более сотни вкраплений. Открыть глаза я всё ещё не мог. Позвонили домой хирургу, и он через несколько минут появился в приёмном покое. Осторожно дотрагиваясь пальцем до лица то в одном, то в другом месте, врач коротко сказал: «В хирургию, в операционную».
Молодой хирург Андрей Николаевич, уложив меня на хирургический стол и включив лампу-люстру, не дающую тени, тихо произнес: «Да, лицо здорово поражено, но ничего страшного нет». По горячим следам он стал выковыривать из лица, естественно, без всякого наркоза, мелкие дробинки. Взяв одну такую в свою руку, Андрей Николаевич загадочно произнес: «Дробь явно не свинцовая, лёгкая. Это нам на пользу».
Когда он и я здорово устали, Андрей Николаевич неожиданно для меня и всех присутствующих сказал:
– Если хочешь, то закури. Где у тебя сигареты?
–-В кармане, – ответил я.
Я закурил прямо в операционной. Как мне сказали потом медсестры, такого никогда никому не позволялось. Он видел, что я мужественно переношу боль, не ойкаю, почти не реагирую на движения его инструментов. Потом, познакомившись с ним ближе, он рассказал мне о себе, о том, что хочет защитить диссертацию. Через много лет Андрей Николаевич приезжал в свою первую больницу уже доктором медицинский наук. Собрав всех медицинских работников хирургического отделения, он рассказал всем присутствующим о себе, подробно расспросил каждого о житье -бытье. Спросил у моей матери, она тоже работала в том отделении, обо мне.
Чем мог молодой хирург, тем и помог мне во время операции стойко перенести боль. Не уродуя молодое лицо, Андрей Николаевич извлёк более пятидесяти дробинок, которые, цокая, падали в медицинский лоток. Те дробинки, которые проникли глубоко внутрь лица, он доставать не стал, объяснив мне, что для того, чтобы их удалить, надо делать разрез. А множество шрамов испортят лицо.
Операция шла уже более часа. Наконец хирург сказал:
– Сейчас осторожно поочередно надо открыть глаза. Потерпи, если можешь. Спирта дать? – спросил он.
– Нет. Не надо, – ответил я.
Андрей Николаевич осторожно двумя пальцами помог открыть мне веки и, внимательно осмотрев каждый глаз, вздохнул, приговаривая:
– В левом глазу неглубоко в белке сидят три дробинки. В правом, и тоже в белке, – две.
– Значит всего пять, – подытожил я.
– Да, пять. Я просто удивляюсь…
– Чему, Андрей Николаевич?
– При таком количестве и кучности дробинок ни одна из них не попала в зрачок. Ты, Володя, прямо в рубашке родился.
– Да, повезло немного.
– Ничего, ничего. До свадьбы всё заживёт. Я тебе помогу.
– Спасибо. А что дальше? – спросил я.
– Дальше, дружок, мы тебя прямо сейчас отправим в районную больницу.
Забинтовав лицо, этой же ночью меня на машине «скорой помощи» отправили в город Кимовск. Со мной поехала и Рая. Там, тоже ночью, меня осмотрел глазной врач и направил дальше – уже в Новомосковск – в специальное глазное отделение, где меня сразу после обработки и осмотра положили снова на операционный стол. Поколдовав надо мной, женщина-хирург объявила: «Сейчас сделаем укол сначала в веко, чтобы потом безболезненно уколоть обезболивающее в глаз».
Из правого глаза хирург удалила две дробинки и наложила швы. А вот с левым глазом подобная процедура не прошла. Сколько она ни колола мне сначала новокаин, а потом лидокаин, левый глаз, где застряли три дробинки, не деревенел. Я всё время чувствовал любое к нему прикосновение. Посоветовавшись с другими врачами, хирург сказала:
– Раз глаз так сильно реагирует на прикосновение, сейчас извлечь инородные тела из него мы не сможем. Надо подождать какое-то время, пока спадут опухоль и воспаление. Страшного ничего нет.
– А как же мне быть дальше? – спросил я.
– А дальше дробинки должны выходить из глазного яблока сами. Как только ты почувствуешь, что внутренняя сторона века обо что-то задевает, так приезжай к нам, мы поможем избавиться глазу от них.
– Хорошо. Будем ждать и надеяться.
– Не забудь придти через три дня к местному врачу-хирургу, чтобы он снял швы с глаза.
– Не забуду. Врача я знаю хорошо.
– Ну, вот и прекрасно. Утром можешь ехать домой.
Через три дня явился к Андрею Николаевичу. Он безболезненно вытащил маленьким пинцетом тоненькую ниточку. Я передал ему наш разговор с окулистом, на что он ответил:
– Ездить так далеко не надо. Раз они решили таким долгим путём избавляться от дробинок, то мы их здесь, на месте вытащим. Ты только держи меня в курсе событий. А пока ты на бюллетене.
– Хорошо, договорились, – ответил я.
Предпоследняя дробинка вышла через три месяца здесь, в посёлке, когда я смотрел в клубе новый фильм «Гусарская баллада». Последняя дробинка покинула мой глаз аж через пятнадцать лет. Уже в сорокалетнем возрасте я сделал рентгеновский снимок головы. Более двадцати дробинок остались на память в области головы на всю жизнь.
Глава седьмая
Часто в детстве свободное время, а его всегда больше, чем остального, мы проводили спонтанно. Выйдя на улицу и увидев одного или ватагу ребят, быстро присоединяешься к их планам. Чаще всего мы играли на лугу. Зимой дядя Митя - тракторист надвигал бульдозером нам большую снежную горку. С неё вся ребятня каталась на лыжах, санках и старых тазах. В глубоком снегу у сараев рыли, как кроты, норы. Летом, однажды собравшись, соорудили себе футбольное поле с воротами и разметкой. Частенько в летние каникулы играли в футбол с командами соседних улиц.
Перед армией, подумав немного, организовал поселковый футбольный турнир из двенадцати команд. Для пущей заинтересованности каждый игрок внёс по пятьдесят копеек. Сумма получилась внушительная – более семидесяти рублей, а нижний порог заработной платы тогда составлял шестьдесят рублей. Столько, к примеру, получали уборщица, сторож.
Этому поселковому футбольному турниру хотелось придать официальный характер. Долго не думая, пошел в управление шахты к председателю шахтного комитета профсоюзов и рассказал ему о наших планах. Выслушав меня, Александр Федорович одобрил инициативу и спросил меня:
– Какая от нас требуется помощь?
– Вот график игр команд. Если можно, то перед каждой игрой надо написать афишу. Далее нам нужен хотя бы один мяч. Ну а для финальной игры матча нужны кубок и вымпелы лучшим игрокам.
– Молодец. Ты всё продумал. А мы вот здесь недопетрили, чем занять ребят летом. Спасибо. Придём обязательно посмотреть некоторые игры.
Наша уличная команда заняла в том турнире второе место.
Прощаясь с шахткомом, я впервые в своей жизни ощутил, приметил тревожную искорку в его глазах: мол, какой-то пацан смог придумать, а я нет. Уже позже, когда рацпредложения так и пёрли из меня, подметил ещё одну закономерность: то, что мною предлагалось для блага окружающих, впоследствии оборачивалось для меня неблагодарностью и преследованием...
Наступил знаменитый тысяча девятьсот шестьдесят первый год. 12 апреля Юрий Гагарин полетел в космос. Люди, словно проснулись от долгой спячки. Впервые многие из них посмотрели в бездонную даль Вселенной с заветной надеждой увидеть себе подобных. А некоторые искали ответ на вопрос: «Есть ли Бог и где он находится?» С апреля того года в роддомах самым популярным стало имя Юрий.
С первого января в обращении у населения появились новые деньги. Старые, например, десять рублей, стали стоить один рубль. Бумажные купюры теперь выглядели в три раза меньше прежних, да и мелочь заметно помельчала. Старые одно - двух - трехкопеечные монеты через неделю были разрешены для обращения. Я, приезжая на каникулы к деду с бабулей, иногда играл во дворе с взрослыми в лото. Для заставки карт собирал копейки, со временем их накопилось много. Эти монеты, конечно, никто не обменял, так как они лежали у меня в загашнике. Так я в одночасье стал обладателем кругленькой суммы. Теперь на десять копеек можно было сходить в кино или купить два мороженых.
В нашей семье как-то незаметно я стал постоянным ходоком за продовольствием. Наверное, потому что таблицу умножения знал лучше других. Закуплю, бывало, то, что наказывала мать, потом медленно подхожу к кондитерскому отделу. Там за закрытой стеклянной витриной стояли вазы, верхом наполненные шоколадными конфетами. В красивых обёртках (сейчас таких нет) на меня смотрели прямоугольники сладостей «Красная шапочка», «Мишка на севере», «Весна», «Ласточка», «А ну, достань!», «Южная ночь», «Каракумы» и множество других подешевле.
Всякий раз, вдоволь наглядевшись на эту аппетитную красоту, успокаивал себя в душе потаенной мыслью: «Вот вырасту большим, получу первую зарплату и обязательно куплю на все деньги разных конфет понемногу, чтобы раз в жизни их наесться». Но подходило это время, и уходил куда-то тот детский азартный аппетит.
Все эти красивые обёртки, но без конфет, а мы их называли фантиками, прошли когда-то через мои руки. В школьные годы мы с ребятами собирали их, а потом играли на них. Заберемся, бывало, на высокую тридцатиметровую водонапорную поселковую башню и играем там между собой в фантики. Для первоначального веселья прихватывали с собой одну - две кошки и бросали их по очереди вниз. Когда они летели, то сильно орали, но никогда не разбивались. Перед самой землей кошка группируется и прыгает в сторону, смягчая удар. Вот бы людям научиться этому. Ан, нет, не получается.
В школьные годы сами придумывали себе развлечения. Зимой из тонкой трубы гнули тарантасы. Получались длинные полозья и своеобразный руль. По заледеневшей дороге такой агрегат катился легко и далеко. Летом мастерили себе самокаты, только вместо колес ставили большие подшипники. Играли в «Чижик» и «Городки». Соорудили в одном из дворов теннисный стол, купили ракетки и играли. Эта подвижная игра собирала много поклонников.
Глава восьмая
После тысяча девятьсот шестьдесят первого года в нашей стране серьёзно стали строить коммунизм. Вот уж поистине чисто русская забава – удивить мир. Ходили люди почти в лаптях, но в космос запускали ракеты. Чем бы людей не занять, лишь бы они работали. На бумаге получалось так, что всё мы сделали, оставалось вот только малое – создать за двадцать лет материально-техническую базу коммунизма, воспитать нового человека, и тогдашнее поколение советских людей будет жить в новом обществе.
Что тут началось. Кукурузу стали сажать чуть ли не на Северном полюсе. В школьную программу, начиная с пятого класса, ввели новый курс по изучению основ коммунизма. Школьники должны были знать наизусть «Моральный кодекс» строителя коммунизма. Это относилось и к тем, кто носил комсомольский значок или партбилет в кармане. Повсюду висели огромные плакаты, доходчиво объяснявшие, когда и сколько страна должна произвести стали, чугуна, цемента, мяса, молока и прочей продукции.
В пятом классе, отодвинув в сторону изучение Древнего Египта, на уроке истории мы начали изучать азы этой грандиозной программы. Причём слово «Программа» обязательно писалось с заглавной буквы. Под диктовку записывали в тетрадь каждое слово учителя. Однажды, не вытерпев, я поднял руку и спросил историка Алексея Степановича Аннушкина: «А когда наступит коммунизм?» Он, повернувшись лицом к большому классному окну, откуда светило яркое солнце, подумал самую малость и ответил: «Коммунизм наступит тогда, когда каждый человек, проснувшись, первым делом подумает, как бы поработать, а потом поесть». Эти слова я запомнил на всю жизнь. В них - весь глубокий смысл человеческой мечты о лучшем завтрашнем дне.
В этом стремлении жить лучше поначалу были очень позитивные моменты. Для людей начали строить жилье. Миллионы россиян тогда из землянок, подвалов и сараев переехали жить в «хрущёвки». В магазинах мало-помалу начали продавать мебель, появились приличные для того времени одежда, обувь. Улучшился быт и досуг народа. В свободной продаже появились мотоциклы и автомобили.
Агитаторы всех мастей на все лады выдавали такие шедевры, что и сейчас им можно позавидовать. Чего, например, стоит строка из песни: «Какое счастье жить при коммунизме, но выше счастье создавать его!» Народ от чистого сердца, искренне поверил этой авантюре «нашей родной и горячо любимой партии».
В эту догму поверили и за рубежом. Но чем ближе подходил срок окончания построения светлого будущего, тем отчётливее люди осознавали и убеждались, что наши партийные и государственные лидеры просто блефуют. Построить рай на земле невозможно. Это просто мечта, это синяя птица во сне. При нынешнем самосознании людей рай можно построить только в шалаше на необитаемом острове.
Нас силой в годы советской власти заставляли забыть многие события нашей русской истории. Забвению придавались имена многих учёных, военных и государственных сынов, писателей и поэтов, деятелей культуры и искусства. Православную веру, церковь резали по живому, закрывая последние церквушки. Нарушалась основополагающая связь времен и поколений. И расплата за содеянное наступила. В одночасье рухнул весь колосс коммунистической догмы. Рухнул потому, что не имел под собой прочного исторического фундамента. Россия вновь, уже в который раз, оказалась у разбитого корыта.
На местах церковь едва влачила своё существование. В районах остались одна, за редким исключением, две паствы. Я с отцом иногда ходил на богослужение. На службе в честь Воскрешения Христа – Пасхи присутствовал в школьные годы постоянно. Ретивые учителя на следующий день опрашивали нас на уроке, кто, мол, был в этот день в церкви. Я вставал первым и говорил:
– Я!
– Ты же знаешь, что пионеры и комсомольцы не верят в Бога. Зачем ходишь туда? – спросила учительница.
– Чтобы во что-то не верить, надо знать, во что не верить, – был мой ответ.
– Ух, ты, какой умный, – удивилась она.
– Какой родился, – тут же ответил я.
Дискутировать со мной на эту тему она не хотела. Мало ли что может выкинуть её ученик. Она знала, что я могу выдать на гора такое, что потом греха не оберёшься.
В школе мне нравились несколько предметов: литература, история, физика и спорт. Со многими учителями у меня сложились неплохие взаимоотношения. Одни знали, что люблю побаловаться, пошутить, но и уроки тоже учить, другие требовали только знания и примерное поведение. Как-то на уроке истории меня дернуло поднять руку.
– Что у тебя, Володя?
– Алексей Степанович, а окружающие меня девчата мешают вдумчиво слушать преподавателя, – заявил я.
– Ну что вы, девчата. Это же наш будущий профессор, а вы своим вниманием отвлекаете его, – с иронией ответил преподаватель.
Все прекрасно поняли шутливый тон вопроса и адекватный ответ учителя. Это была приятная пауза и коллективная улыбка всего класса на несколько секунд.
С учительницей физики Анной Ивановной по кличке «Мышка» отношения не сложились. Мои шутки она не воспринимала. Однажды при всём классе сказала: «А тебе, Цвиркун, улыбка не идёт». Дело в том, что ещё на пороге первого класса я, впервые сев на велосипед, а вернее подсев под раму, сразу поехал. На пути мне повстречалась автомашина. Остановиться сразу не получилось, и я наехал передним колесом на большой камень, который остался на обочине после устройства дороги. Со всего размаха врезался лицом в руль, отчего вышиб себе передний зуб с корнем. Представляете себе широкую щель среди зубов. Этим она и поддела меня.
При таком «комплименте» я сразу загорелся злостью и выбежал из класса. Горечь несправедливой обиды переполняла мои детские чувства. Побежал за школу, в школьный сад. Там цвели и отцветали яблони. Забежав в гущу деревьев, от обиды заплакал. Нежно-розовые лепестки, кружась в воздухе, падали на землю. Из моих глаз, и тоже на землю, капали крупные капли слез обиды.
С тех пор почти каждый урок физики я срывал. Учительница выгоняла меня из класса и всем объявляла, что ставит мне двойку в журнал. Когда этих двоек набралось больше десятка, ко мне подошла классный руководитель Тамара Васильевна Халяпина и сказала:
– Володя, у тебя за четверть по физике будет двойка.
– Как двойка? Я знаю предмет, – возмутился я.
– Раз ты в себе уверен, то готовься к контрольному ответу.
– Всегда готов.
– Я тебе скажу о дне экзамена.
На последний в четверти урок физики пришли директор школы Фёдор Андреевич Гаврюхин, Тамара Васильевна и «Мышка». К доске вызвали двух неуспевающих в четверти: меня и Витьку Лодыгина. Физичка для начала продиктовала каждому условия задачи и попросила решить их на доске. Я быстро справился с заданием и стал подсказывать однокласснику, который в этом деле, как говорится, был не в зуб ногой. Заметив это, учительница развела нас в разные стороны. Его, как не решившего задачку, посадили на место. После этого весь класс стал задавать мне вопросы по пройденному материалу. На все я ответил без запинки. Задала несколько вопросов и сама училка, на которые получила исчерпывающие ответы. Жду вердикта. Она быстро подвела итоги экзамена, сказав:
-Ты в конце задачки килокаллории не перевёл в джоули. Ставлю тебе за ответ четвёрку, а за четверть – тройку.
– Как тройку, – возмутился я. – Я знаю этот курс на «отлично».
В классе воцарилась гробовая тишина. Потом она стала звенящей. Молчали и физичка, и классный руководитель, и директор школы. Всех выручил озорник звонок.
– Урок окончен, - сказала «Мышка».
Выставляя потом оценки по физике за четверть, классный руководитель, произнеся мою фамилию, объявила: «Четыре». «Ура!» – закричал весь класс.
Глава девятая
Самоутверждение – это добрый знак запаса внутренней прочности человека. Сочетание духовной, нравственной и физической силы создает нужный и крепкий тандем для восприятия ощущений окружающего мира и передачи их другим. Ранние самоутверждение и самоконтроль – предпосылки правильного пути человека.
Непростые отношения сложились у меня с преподавателем русского языка и литературы. По школьной программе мы писали изложение. Я один из всего класса получил за свой труд пятерку. Это ударило по престижу отличников, и учитель решил повторить урок.
Я ждал, что меня освободят от этого, но не случилось. Все сорок пять минут черкал в тетради, что в голову придёт. Перед самым звонком чётко и ясно написал два предложения: «Я уже изложил ранее свои мысли на пятёрку. Высшей оценки не существует». Все, кто хотел и должен был, по мнению учителя, получить отличные оценки, получил их. А мне досталась двойка. Да и стихи на уроке литературы, которые иногда задавали нам выучить наизусть, я скопом декламировал преподавателю в конце каждой четверти.
К каждому учителю в школе у меня был свой подход. Я исходил из простого: учителя – тоже люди, и люди разные. Значит, и к каждому из них следует протоптать отдельную тропинку.
Щекотливо-шуточные взаимоотношения были у меня с учителем химии по кличке «Кощей». Как-то на уроке в конце последней четверти он задал всему классу вопрос: «У вас есть ведро сладкого чая. Как определить, сколько процентов сахара содержится в нём? Кто ответит, тому сразу ставлю пятёрку за четверть и год». Все призадумались. Загадка задана, я понял, что на сообразительность и знание пройденной темы. Прошло несколько минут, но желающих ответить не оказалось. Тогда я поднял руку, и меня вызвали к доске. Первым делом лукаво спросил:
– А где ведро чаю?
– Га-га-га! – раздалось в классе.
– Ты вообрази, что оно стоит на столе, - улыбаясь, ответил химик.
– Хорошо. Начинаем воображать, но с чаем воображать сподручнее.
– Га-га-га, – уже тише реагировал класс.
– Есть два пути решения задачи, – озадачил я преподавателя.
– Даже так, – удивился он.
– По крайней мере, мне так видится.
– Излагай, – с удивлением произнес «Кощей» и отвернулся к классу, улыбаясь.
– Первый вариант – долгий. Взвесив ведро с чаем, ставим его на горелку и начинаем испарять воду. В итоге на дне останется сахар. Взвесив его, мы дальше вычислим, какой процент сахара содержался в чае.
– Да, такой способ имеет право на своё существование. А как быстрей добиться результата?
– Слушайте все внимательно. Записывать за мной не рекомендую. Это часть моей кандидатской.
– Га-га-га! – ответили одноклассники.
– А если серьёзно, молодой человек?
– Понял. Делу время, потехе – час. Возьмём из ведра чая всего десять граммов сладкого раствора, испарим из него воду, взвесим оставшийся сахар. Его, к примеру, остался один грамм. Один грамм сахара от десяти граммов раствора составляет десять процентов. Потом нетрудно подсчитать, сколько же повар граммов сахара насыпал в ведро с чаем.
– Неплохо. Что обещал – выполняю. Только не забудь ознакомить меня со своей диссертацией, – так закончил урок химии учитель.
В нашей школе преподавала черчение Ольга Степановна. Она – жена учителя химии. Жили они вдвоем, детей им Бог не послал. Она никогда не повышала голос на учеников и не требовала строгой дисциплины. На её уроке как-то само собой создавалась атмосфера спокойствия и доброжелательности. Ольга Степановна не делала замечаний, не одергивала тех, кто просто хотел на её уроке что-то сказать. Она в своей практике ни одного ученика не выгнала из класса, а тем более не отправила за родителями, как это любили делать отдельные преподаватели.
На одном из уроков черчения она объяснила на доске как надо правильно вычертить звезду. Затем предложила нам самим в классе выполнить это задание. Все дружно взялись за дело, а Ольга Степановна медленно ходила от парты к парте и помогала тем, у кого возникали затруднения. Подойдя ко мне, она удивлённо спросила:
– Володя, то, что ты чертишь, совсем не похоже на звезду.
– Конечно, не похоже, – с достоинством ответил я.
– А что это у тебя?
– Это, Ольга Степановна, как вам подоходчивее объяснить.
– А ты скажи просто, что ты чертишь?
– Если просто, то меня попросили выполнить проект Братской ГРЭС.
В классе, кто слышал, засмеялся, кто не расслышал – прислушался.
– А мы и не знали, что в шестом классе «Б» учится такой талантливый архитектор и конструктор.
– Да, Ольга Степановна, вот так и пропадают таланты. Хорошо, что вы застали меня за очень важным проектом, а то, возможно, и заберут меня в Москву.
– Господи, всё может быть. Тогда работай, мы не будем тебе мешать.
Ольга Степановна сразу приняла мою игру-шутку и поддержала её. Она не закатывала нравоучительных лекций, не говорила много, умела сглаживать шероховатости, острые углы, выступы и неровности детского характера. В школе всегда есть преподаватели, учителя и педагоги, а в ней органически сочетались и преподаватель, и учитель, и, конечно, педагог. Но таких людей, увы, – единицы.
На этом фоне вспоминается урок русского языка, где преподаватель обозначил тему: «Заметка в газету». Написали все, а мою заметку отметили, как лучшую. В ней я рассказал, как ведут себя посетители Дома культуры во время фильма. Многие зрители, критиковал я, во время сеанса грызут семечки, бросают фантики от конфет на пол, курят, шумят. А весь этот мусор приходится выгребать тёте Маше, у которой на руках пятеро детей и ещё муж инвалид труда.
Зачатки будущего, скажем скромно, газетчика, были налицо. Преподаватель не заметил этого, не постарался развить во мне первые ростки моей будущей профессии. Но я запомнил этот урок и потихоньку стал сам грести к берегу журналистики.
Глава десятая
Моё знакомство с учителем химии Иваном Тимофеевичем и педагогом Ольгой Степановной продолжалось далее. Уже в седьмом классе химик частенько подходил ко мне во время урока, протягивал к моей шее свою руку, брал двумя пальцами несколько волосков и приговаривал назидательно-любя: «Учи химию, за ней – будущее».
Прошёл месяц учебы, и вдруг классный руководитель объявила нам, что заболел учитель химии, и вместо него будут другие уроки. Такое частенько бывало в школьных буднях. Возвращаясь однажды домой после уроков, заметил нашего химика, который шёл в больницу, старательно прикрывая лицо. Мне подумалось в первый момент, что он мог, неосторожно пользуясь каким-нибудь реактивом, испортить себе лицо. Но проблема оказалась намного прозаичней: у него на кончике носа… вскочил чирий. Скажу без шуток, что в таких случаях не до шуток, очень болезненное место.
В голову сразу пришла, наверное, нелепая на первый взгляд мысль: навестить больного учителя. Не откладывая задуманное, ближе к вечеру, прикатил к ним на велосипеде. Они жили в большом многоквартирном доме на втором этаже. С небольшой авоськой спелых помидоров со своей грядки осторожно постучал в дверь. Тишина. Хотел было уйти, но услышал щелчок замка, а затем увидел в открытой двери Ольгу Степановну.
– Это ты, Володя? Проходи.
– Вот пришёл. В общем, пришёл проведать Ивана Тимофеевича.
– Да ты, мой золотой, – захлопывая дверь, начала она. – Какой ты молодец. Проходи, проходи, Иван Тимофеевич будет очень рад этому.
В зале за столом сидел химик и читал газету. Моего прихода он не заметил. Ольга Степановна, встав рядом со мной, объявила:
– Иван Тимофеевич, вот Володя пришёл проведать больного учителя. Принимай гостей, а я поставлю чай.
– Возьмите, пожалуйста, помидоры. Мы с матерью их вырастили сами.
– Спасибо, спасибо. Я сейчас сделаю из них салат.
Иван Тимофеевич, уже стоя в домашнем халате, удивлённо смотрел на моё появление в его квартире. Наверное, и в его жизни, да и в жизни Ольги Степановны они не припомнят случая, чтобы ученик без всякой подсказки со стороны и сверху сам пришёл проведать учителя. Потом он вдруг засуетился, беря в руки поочередно то газету, то рубашку, то книгу, и не находил им место. Сначала подумалось, что он скрывает неблаговидное лицо, но я заметил, что руки его трясутся.
Он, не поворачиваясь ко мне, подошёл к гардеробу и уже твёрдой рукой открыл дверцу, сунул правую руку в карман учительского костюма, вынул оттуда носовой платок и поднёс к лицу. Я подумал, что он хотел воспользоваться им, чтобы загородить больное место. Но потому, как Иван Тимофеевич дважды промокнул платком глаза, понял, что он не только рад, но и тронут моим появлением в его семье.
Иван Тимофеевич достал со средней полки гардероба новую скатерть и, поворачиваясь в мою сторону, сказал:
– Давай застелем стол скатертью. Ты пешком пришёл или как?
– Или как, на велосипеде, – последовал ответ.
– А я так и не научился ездить на нём. То война, то учёба, то школа, всё не хватало времени. Ну, вот и постелили. Садись, сейчас будем пить чай. Ольга Степановна, скоро там?
– Иду, иду, – раздалось из кухни, и появилась хозяйка квартиры с подносом. – Да вы уже и скатерть постелили. Вот хорошо, вот молодцы, ставя на стол большой пузатый чайник, сахар, печенье, варенье и салат из помидоров, – сказала Ольга Степановна. – Пойду ещё принесу заварник, хлеб и вилки.
Мы сидели за столом, и только сейчас я услышал из включённого приёмника приятную мелодию какого-то вальса. Она лилась тихо, ненавязчиво, видимо, под её аккомпанемент они проводили свою тихую, повседневную провинциальную жизнь. Проверять школьные тетради по их предметам не предусматривалось, и они всё своё свободное время посвящали чтению книг, о чём красноречиво говорили многочисленные стеллажи с книгами. На отдельной полке теснились старинные. Чёрный красивый кот, виляя хвостом, крутился возле ног, скрашивая их жизнь.
Ольга Степановна, поставив заварник, хлеб и вилки, мягко предложила:
– Давайте для начала попробуем Володиных помидоров. Мужчины, вы не против?
– Нет. Как скажите, – вежливо ответил я.
– А как в этом году урожай на овощи? – беря вилкой кусочек, спросил Иван Тимофеевич.
– Мать сказала, что на зиму всего хватит: и помидоров, и огурцов, и капусты. Фасоль и красная свёкла тоже уродились.
– Володя, – обратилась Ольга Степановна, – ты сказал мне ещё в дверях, что с матерью вырастили помидоры. А как и чем ты помог ей?
– Случайно.
– Как можно случайно помочь? – удивилась Ольга Степановна.
– Я случайно, ещё в пятом классе, зашёл на огород. Там стеной росли помидоры. Посмотрев на них, стал отрывать от главного ствола отростки. С чувством исполненного долга пошёл гулять дальше. Придя домой вечером, застал мать в слезах. Спросил её, о чём плачет.
– Что же ты наделал?
– Что я мог наделать, мам? – спросил удивлённо…
– Да ты помидоры-то, ох! Ты их все обломал. Нарочно что ли. Теперь на зиму останемся без помидоров. Зачем ты лезешь в бабьи дела? Кто тебя просил, кто тебя научил так делать?
– Никто. Просто сам. Подумал, что так будет лучше. В помидоры - то влезть нельзя, им солнца мало.
Прошло время. Я уже и забыл про своё изобретение. Прихожу домой и смотрю, мать улыбается, а рядом стоят несколько вёдер красных и бурых помидоров. Она и говорит мне так ласково:
– Володенька, ты уж прости меня, что я тогда тебя дюже шибко ругала за то, что ты помидоры здорово обкорнал. Смотри, сколько я нарвала их. А завязей и зелёных ещё много.
– Ну вот. А говорила, что без помидоров останемся.
С тех пор мы и наши соседи вслед за нами стали ломать помидоры. Это уже потом мы, огородники без опыта, узнали, что эта операция называется пасынкованием. Она очень полезна и для других культур. Вот я чем помогал матери. Теперь уже она просит меня попасынковать помидоры.
– Видишь, какой ты находчивый, – сказал Иван Тимофеевич. – Мы с Ольгой Степановной уже говорили о тебе. По нашим наблюдениям, ты тяготишься школой. Когда надо, ты можешь выучить предмет наизусть за неделю и с понятием пересказать. Тебе надо идти дальше. Заканчивай седьмой класс и поступай для начала в техникум. Тебе сейчас нужны и теоретические, и практические знания. Ты очень любопытен и практичен. Школа для тебя мала.
– У тебя есть здоровая фантазия, – вставила Ольга Степановна. – В классе ты староста. Вон как смог организовать сбор металлолома и макулатуры. Чуть десятый класс не обогнал.
– Подумай сам хорошенько, спроси совета у родителей, – продолжил Иван Тимофеевич.
Действительно, меня в жизни интересовали больше практические дела. Я частенько лез, как говорится, не в свои сани. Постоянно выспрашивал у старших, что и как. Смотрел и подмечал для себя, как мастерят другие, интересовался, зачастую, совсем не детскими вопросами. Внутренне я был готов к дальнейшему полёту. Ольга Степановна и Иван Тимофеевич своим душевным родительским разговором со мной подтолкнули меня для вылета из материнского гнезда.
Так и получилось. После восьмого класса собрал необходимые документы и отвёз их для поступления в горный техникум города Тулы. Однако через две недели забрал их и подал в техническое училище, что в городе Донском. Почему это сделал, не знаю. Но как показало время, этот вариант для меня оказался лучше.