ДОМА МЫ НЕ НУЖНЫ
Книга 7. И все-таки она верится!
Глава 10.
Анатолий, вождь отверженных
Племя русов изначально было самым могучим в подводном мире. И остров, который служил местом брачных игр, и нечастых прогулок, совершаемым единственно по древнему ритуалу, под непонятным названием «загар», и еще «солнечные ванны», был у племени самым большим и уютным. В плане безопасности, и красоты. С последней оценкой соглашались все племена – даже те их представители, что ничего хорошего за пределами подводного мира не видели. В чем-то вождь был согласен с ними. Чувство, что толкало его временами на берег – к тем самым «солнечным ваннам», и воспоминаниям о собственном брачном сезоне, не шло ни в какое сравнение с блаженством, с каким он погружался обратно в соленую воду. И с каким заполнялись этой безумно вкусной жидкостью жаберные щели на шее.
- Эх, - подумал Анатолий, булькнув остатками наружного воздуха в груди, - где те времена, когда с нами считались, как с силой, которую никто во всем океане не способен сломить; кроме Морского хозяина. Там же, где сам хозяин – остались только в воспоминаниях. Рядом с памятью об ужасной трагедией, начало которому положила моя Бэйла; моя юная Русалочка.
Вождь знал о мечтах дочери; о том, с какой страстью ее поддерживал избранник; тоже Анатолий. Парня он не винил, хотя его поступок; точнее, проступок и лишил племя практически всего. Положения в Совете племен, уважения подводных обитателей, Камня. А главное – большей части самого племени. Он невольно вспомнил те страшные мгновения, когда рассерженный Морской хозяин вырвался из своего логова – впервые на памяти Анатолия – и разметал на своем пути племена. И первым на его пути оказались как раз русы. Как самые могучие, и авторитетные из разумных подводного мира.
Теперь Анатолий глухо застонал; пузырьков изо рта на этот раз не вырвалось – воздуха в груди не осталось ни капли. Это он вспомнил, как в последний раз увидел дочь. Хозяин нес ее, как живой клинок, вытянутый вперед могучим щупальцам. Дочь была жива! Вождь даже успел поймать ее взгляд, и понять, что сознание его Русалочки тоже отметило знакомую фигуру, и, быть может, даже лицо, искаженное отчаянием. А потом… потом был страшный удар одной из частей необъятного тела Хозяина, от которого вождь очнулся только в родовой пещере. Все тело немилосердно болело; он не мог шевельнуть ни руками, ни ногами, которыми прежде так ловко и мощно заставлял самого себя скользить сквозь плотные слои воды. В ней, кстати, умелые пловцы могли отыскать струйки, зоны, и даже целые потоки, совпадавшие в направлении с тем, что нужно было человеку. Или животному. Такие умельцы могли преодолевать огромные расстояния быстрее, чем то было заложено природой. Или тем высшим существом, которое создало все вокруг – племена, с их тяжелым, требующих немыслимых усилий для выживания, существованием; сам океано в котором неизменными были лишь острова (семь родовых и Дикий, расположенные почти правильной окружностью), и Дно – убежище Хозяина морей. Вокруг этого бездонного – как считали все племена – провала и располагались острова. Располагались достаточно вольготно; так, что подводные народы не мешали друг другу; собираясь вместе очень редко. Обычно – во время очередной Большой жертвы.
И вот перед вождем завис в воде, прямо посреди пещеры, посланец соседнего племени, где вождем был Джонсон. К этому разумному Анатолий питал непостижимое, неведомо откуда берущее отвращение, и даже, в какой-то степени, страх. Сродни тому, что жил в сердце каждого подводного разумного с мыслями о Хозяине.
Вождь отвернулся от посланника; нарочито безразлично, показывая, что весть, что принес этот, несомненно, очень ловкий и умелый пловец (вон как замер в воде – даже не заметно, как он двигает ногами, поддерживая равновесие) для него есть дело второстепенное. Он опять вернулся к устоям их древнего мира. И ужаснулся в который раз – большая часть этих самых устоев не устояла от, казалось бы, самой малости – дерзновенного поступка его соплеменника. Одно из изначальных, до сей поры никак не подтвержденных правил, гласило: «Даже маленький камешек может вызвать горный обвал!». В среде обитания племен никаких обвалов сроду не было. На островах… тоже. Разве что на Диком, но туда ходу разумным не было.
- А маленький камешек был! – скривил губы в неудовольствии Вождь, - тот самый Камень, который в воде можно было ощутить лишь особым зрением. Или рукой. С него и началось – Дно опустело, Морской хозяин покинул его, и лежит сейчас, пугая и отравляя окрестности своей необъятной тушей. Но главное – нет острова! Их родового острова, который погребла под собой еще одна громадина. Каменная, и обитаемая!
Анатолий, несмотря на раны, успел уже проплыть вокруг неузнаваемо изменившегося острова; «налюбоваться» на тех, кто нагло вторгся в их устоявшуюся жизнь, и занял место племени на суше. Осторожность, и неведомое чувство, которое позволяло ему долго; очень долго править племенем, подсказывало – прямое столкновение с пришельцами невозможно.
- Нет, не так, - скривил он губы еще раз, - оно возможно, но с вполне предсказуемым результатом – племени больше не будет.
Посланник, наверное, воспринял последнюю гримасу на свой счет. Он вздернул губу, что на жестах всех племен означало пренебрежение, и даже откровенную насмешку, и быстро зашевелил пальцами рук, совершенно не заботясь о том, успевает ли израненный вождь следить за его речью. В редкие моменты общения на островах люди вполне внятно общались между собой словами; каждое племя своими. Универсальным до некоторой степени считался язык русов – как самого сильного и многочисленного племени. Но под водой, где изо рта вместо слов можно было издать разве что бульканье, был единый язык – язык жестов. И на этом языке сейчас посланник передавал повеление (не просьбу, или предложение, а повеление!) своего Вождя, Джонсона, явиться на Совет племен. На его родовой остров.
- Остальные, значит, уже согласились, - пальцы Анатолия сами сплели нехитрую вязь жестов.
Это не было вопросом для Посланника. Но тот кивнул, показывая, что достаточно приближен к своему Вождю.
- Когда? – это уже было прямым обращением к иноплеменнику.
Тот ответил, едва скрывая торжествующую улыбку:
- Прямо сейчас!
Только теперь Анатолий пригляделся к лицу юного посланника. Подобную физиономию – более зрелую, испещренную морщинами, и грузом проблем племени – он с удовольствием помял бы собственными ладонями, а лучше – разбил бы о нее костяшки кулаков; на воздухе, где такими делами заниматься много удобнее.
- Сын, - понял Вождь, - наследник Джонсона. Не побоялся отпустить в…
Мысль прервалась сама собой; в этой пещере любому из разумных было ничуть не опасней, чем в родовой, или в свободном океане. Больше того – его сейчас защищали все изначальные законы; и в случае беды первым, что обязан был сделать любой из членов племени, начиная с Вождя, броситься на его защиту. А иначе… Об этом Анатолий даже не захотел думать.
- Хорошо, - кивнул он, пряча за каменным выражением лица злость, и некоторую растерянность.
Растерянность была вызвана тем, что Вождь не был готов к Совету. Дело было не в его физической немощи. На Совете больше решал разум. Недаром общим названием племен было – разумные. Но сейчас у Анатолия кроме этого самого ресурса, весьма высоко ценимого другими Вождями, не было того, что всегда было символом племени. Камня и Острова. Или Острова и Камня. Несмотря на несопоставимость этих двух атрибутов племени размерами и явной, видимой полезности, Анатолий не решился бы отдать одному из них приоритет.
Он махнул рукой, отпуская посланника. Но тот не шелохнулся; лишь улыбнулся еще нахальней. Анатолий его издевку понял; недаром другие Вожди отдавали ему приоритет в остроте ума. Сын Джонсона явно собирался сопровождать его; как на судилище. Анатолия это обстоятельство почему-то успокоило, даже заставило улыбнуться теперь совсем без всяких оттенков. Молодой разумный напротив, конечно же, перемены в настроении Вождя уловить полностью не мог.
- А может, и смог, - мазнул взглядом по посерьезневшему лицу юнца рус, - не зря же говорят, что Джонсоны из поколения в поколение передают какую-то тайную силу. Не столько великую, сколько злую. И в этом их беда. Потому что им никогда не понять, и не принять изначального закона, с которым живут русы: «Твори добро, и оно вернется к тебе. И не твори зла! Потому что оно вернется еще вернее! Если не к тебе, то к твоим потомкам».
Вождь, плывущий сейчас впереди посланника и четверки свиты (больше позволить себе он теперь не мог), едва не скрипнул зубами. Потому что у него самого потомков уже не было. И быть больше не могло. Изначальный закон. Это было даже страшнее, чем потеря Камня и Острова. Правила на такой случай в племенах были, но до их пор ни разу не применялись. Суровые правила – вплоть до уничтожения самого племени; растворения его в других племенах, в океане, и даже памяти разумных.
Вот об этом – как предполагал Вождь – и должны были говорить остальные Вожди; прежде всего, Джонсон. К его несказанному изумлению (которое он, впрочем, достаточно успешно скрыл), этот Вождь, питавший к русу самые злобные чувства, встретил его на берегу вполне приветливо. В отличие от остальных пятерых, не скрывавших злорадства и угрюмого равнодушия. Равнодушия, прежде всего, к судьбе племени русов. Их племена, знал Анатолий, тоже пострадали в последнем жертвоприношении, но не так катастрофично, как его собственное. Поэтому подобное их отношение – никто из пятерых даже не кивнул на его приветствие – Вождя совсем не удивило. А вот лицо Джонсона, лучащееся улыбкой едва ли не ярче, чем никогда не заходящее солнце, его озадачило; скорее, даже испугало. Совсем чуть-чуть. Мысль о жарком, никогда не исчезавшем над океаном солнце заставило его поднять голову кверху; тем самым Анатолий давал себе передышку, возможность вернуть холодную решимость, с какой он вышел из морской воды на песок чужого острова.
Хозяин тверди, Джонсон, тянуть не стал. Но начал не с обвинений русов, и его Вождя; не со стенаний о катастрофе, разразившейся в море, у жилища Морского хозяина. Нет – он почти искренне соболезновал Анатолию, даже попытался перечислить всех родичей, что потеряли русы. Вожди, явно потрясенные длинным списком, кивали теперь головами тоже печально. А сам Анатолий, вместе с болью, что остро выстреливала в сердце с каждым родным именем, заполнился поначалу удивлением, понимая, что хитрость и коварство Джонсона он явно недооценивал, что незримые щупальца его дара (и тайные сторонники) глубоко проникли в его племя.
- А может, не только мое, - бросил он быстрый взгляд на склоненные макушки Вождей, и встречая ответный – Брауна, главы племени, с которым у русов никогда не было недоразумений.
В этом взгляде он прочел подозрительность – не к нему, а к Джонсону, понизившему голос до трагического шепота. Тот, кстати, шептал уже так, словно ему не хватало воздуха, хотя сам Анатолий не чувствовал пока даже рези в жабрах. Но почувствовал, и не только дернувшимся в недобром предчувствии органом, попытавшемся привычно глотнуть струю свежей морской воды, а прежде всего сердцем, когда зловредный вождь, сейчас такой участливый, перешел к главному:
- Их тела поглотило море, но души взывают к нам: «Отомстите!».
- Кому? – хоте выкрикнуть Анатолий; хозяин острова ответил раньше, чем его крик разнесся по побережью.
- Могучее племя русов должно вернуть свой остров, - теперь уже издевательски улыбнулся Джонсон, - иначе это сделает другие.
- Например, я, - прочел в его глазах Анатолий.
Для русов альтернативы не было. Или они сами пойдут на приступ твердыни, что появилась непонятно откуда, закрыв собой весь родовой остров, или пойдут туда же, но уже волею Джонсона, первым заявившим свое право на освободившиеся угодья.
- Еще не освободившиеся, - гордо вскинул голову Анатолий, понимая, что пойти против изначальных законов ему не позволят другие Вожди, и собственное племя, - замысел твой, Вождь Джонсон, как на ладони – захватить твердыню, что теперь покоится на острове русов, руками самих русов. Воинов у меня осталось мало; вряд ли кто из них переживет бой в стихии, где резкие, быстрые движения приносят колющую боль в груди, и отнимают силу быстрее, чем текут воды в тайных тропах племени. А потом придешь ты, со своими воинами – чтобы прикончить оставшихся в живых победителей, нас, или пришельцев, и присоединить к своему племени женщин и детей.
Только теперь он подумал о том, что его остров теперь тоже населяют разумные, у которых тоже есть (должны быть!) женщины и дети. И неизвестно еще, по собственной ли воле они попали сюда, в океан. Быть может, их тоже выдернул с родового места, и зашвырнул сюда тот самый катаклизм, что разметал по бескрайнему океану большую часть племени. Мелькнула совершенно дикая мысль – предложить себя в союзники пришельцам.
- Вряд ли среди них найдутся твари зловредней и коварней Джонсона!
Эту мысль, тоже не выказанная вслух, перебила другая; воспоминание о том, как соплеменники, посланные к острову, со страхом рассказывали о пришельцах, ничем не отличимых от разумных, но… свободно передвигающихся вне воды… долго, очень долго. Значит, как гласили все те же изначальные законы, это были Чужие, с кем иметь дело возбранялось, а уж если избежать этого было невозможно, то «дело» вершить надо было с острым оружием в руках.
У самого Вождя уже остро болело в груди; свербело в пересохших жабрах. Остальные вершители судеб племен, ожидавшие тут Анатолия неизвестно как долго, конечно же, мучились сильнее. Но – терпели. Ждали ответа Вождя русов. И дождались. Анатолий задрал подбородок еще выше, и проговорил – четко и громко, не обращая никакого внимания на резкую боль в боку:
- Да будет так. Племя русов вернет свой остров. Вернет.
Он резко повернулся, отчего боль в груди стала совсем нетерпимой, и шагнул в воду, ожидая, что родная стихия, как это было обычно в таких случаях, смоет все – и неприятную сухость пересохшей кожи, и кашель, рвущийся из легких, которые – казалось – готовы были лопнуть от натуги. Опускаясь в благословенную тьму прибрежной, чуть замутненной движениями его, и его свиты, ног и рук, воды Анатолий обернулся. Ему показалось, что смутное пятно Джонсона, который уже стоял по колени в воде, готовый последовать по своим тайным тропам в океане, осветилось – на месте лица, где царила широкая торжествующая улыбка. Только вот свет этот был черным – если такое было возможно.
Впрочем, с недавних пор Вождь был готов поверить в любое чудо. Даже в такое, что камень может размножаться – как рыбная молодь, или разумные. Таким «чудом» предстал перед Вождем родовой остров. На месте одной громадины, покрывшей остров едва ли не полностью, теперь непоколебимо вросли в островную твердь, и океанское дно две твердыни. Вторая – которой недавно не было – поражала еще сильнее первой, уже примелькавшейся укромным, но весьма внимательным взглядам разумных. Прежде всего своими размерами; какой-то прозрачной преградой, что покрывала всю неохватную поверхность новой преграды.
- Взглядам не только русов, - подумал Вождь, чувствуя, что в толще океанских вод вокруг неспокойно; что те самые тайные тропы, составлявшие главные секреты племен, сейчас заполнены наблюдателями; чужими пловцами-воинами, готовыми прийти… не на подмогу – прийти, чтобы воспользоваться плодами победы, оплаченной чужой кровью.
- Кровью моего племени! – с горечью во взгляде обернулся Анатолий.
За ним плыли все: от мала до велика. Даже те, кто своей дряхлостью заслужил право не покидать родовой пещеры, и до конца дней пользоваться долей добычи. Это было общее решение; против не возразили даже матери, несущие сейчас на руках новорожденных младенцев. Разве мог сказать слово против Вождь! Он невольно затормозил; завис в воде. С учетом новых реалий предстоящей битвы шансов вернуться назад, к привычной жизни не было ни одного. Можно было, конечно, вернуться прямо сейчас, отдать свою жизнь на милость Совета Вождей, где все было предопределено – в Совете осталось бы всего шесть разумных. Но это давало шанс выжить соплеменникам; пусть даже племени больше не будет. В спину вдруг ощктимо толкнуло, хотя рядом никого не было – ближайший сподвижник отставал на пару хороших гребков. И Анатолий понял – это племя толкает его вперед; своими взглядами, своей волей. Оно готово разделить участь Вождя, который уже мог дотянуться рукой до края твердыни, появившейся неведомо откуда. Оказаться на поверхности этого поселения, от которой ощутимо тянуло теплом, и какой-то непоколебимой основательностью, было делом одного мощного прыжка; таким разумные обучаются еще в раннем детстве. И он сделал его, а потом несколько шагов вперед – чтобы можно было оглянуться, и возгордиться красотой движений сородичей. Даже те самые старцы, и матери с младенцами буквально взлетали над краем платформы подобно летучим рыбам, и становились в общую шеренгу, где не было разделения на воинов, способных сразиться с самым страшными порождениями океанских глубин (кроме самого Хозяина, конечно), и тех, ради которых они, собственно, и побеждали в подводных схватках… или погибали. Теперь все были воинами; все были готовы вступить в битву.
Противника, однако, пока не было. Вождь пошел вперед, спеша добраться хотя бы до одного из них, пока тело не ослабело в непривычной среде. Чувства, обострившиеся до предела и от предчувствия кровавого боя, и от того, что этот бой может стать последним для племени русов, заставили пальцы сильнее сжать копье из кости морского зверя, а скулы закаменеть – это Анатолий услышал, как натужно засопели позади родичи.
- Прежде всего старики, - констатировал он факт, известный ему и раньше.
Совсем не к месту вспомнились детские годы, когда он со сверстниками проводил время вдали от родной пещеры, отыскивая новые пути среди переплетения океанских троп, и на родовом острове. Тогда в безводном пространстве дышалось куда легче и слаще. А о том, чтобы провести на суше столько времени, сколько в свою первую брачную игру, сейчас можно было только мечтать.
Между тем внимание отвлекалось и на удивительные картины вокруг. Он, и все племя за ним, шли по идеально ровной и гладкой поверхности. Такую океанская вода могла сгладить разве что с изначальных времен. Но эту – был уверен Анатолий – сотворила не вода, а разумные. Те самые, что вышли, наконец, навстречу племени, когда в легких Вождя уже начало неприятно припекать, а сам он подумывал повернуть назад – пока до родной стихии еще могли добрести старики и старухи.
Какие-то строения (тоже сотворенные разумными!), растения, каких сам Анатолий никогда не видел, откладывались в памяти помимо воли; все внимание его было приковано сейчас к разумному, который по-хозяйски стоял на приступке, у которой заканчивалась удивительная; ровная, как его копье, тропа. Противник не уступал самому Вождю в росте, был одет в какой-то наряд, который, наверное, помогал прятаться среди тех самых растений, и сидел на незнакомце на удивление ладно.
- Зато в моем удобнее скользить в океанских течениях, - Вождь, остановившийся в десятке шагов от незнакомца, едва не огладил ладонью свою облегающую одежку из шкуры морского зверя.
А незнакомец, в лице которого Анатолий не читал ничего угрожающего; напротив – приветливость сильного, уверенного в своей правоте разумного, словно прочел его мысль. Он улыбнулся, и произнес; почти правильно, на языке русов:
- Мир вам, люди! Приветствую вас в нашем доме.
- Который похоронил наш! – невольно вырвалось у Вождя.
Улыбка незнакомца растаяла, но лицо его менее уверенным в собственной правоте не стало.
- Этот мир настолько велик и прекрасен, что места в нем хватит всем… на многие и многие годы, - ответил он, и сделал рукой жест, который Вождь счел приглашением; но не для него, и не для племени, - и вам, и нам.
На этот жест откликнулись двое разумных со стороны противника; они шагнули вперед, и слово отрицания, готовое вырваться изо рта Анатолия в мир, застряло в глотке, добавив там неприятной сухости. Потому что это были никакие не незнакомцы. Их обоих можно было назвать Анатолиями – так они были похожи на самого Вождя. Незнакомец, которого рус уже называл про себя Вождем, так их и назвал:
- Ну, что, братцы-Толики, - принимайте гостя.
- Да, - засмеялся, и встал рядом с первым Вождем пришельцев второй – точная его копия.
При желании Анатолий мог, конечно, разглядеть различия – и в степени того самого магического «загара», и в упитанности… Но сейчас он видел; чувствовал (или пытался это сделать) их внутреннее содержание, стержень, который у обоих был подобен скалам, не подвластым ни океанской воде, ни самому времени. Взгляд Вождя стал, наверное, растерянным – когда он скользнул по остальным хозяинам нового острова. Губы непроизвольно шептали имена, узнавая среди пришельцев двойников соплеменников – и погибших в страшный день жертвоприношения, и тех, кто сейчас натужно сипел за спиной. Один такой звук заставил его сердце похолодеть; кто-то из сородичей исчерпал ту невеликую толику времени, что была отпущена разумному для жизни без воды. Шансов спастись у старика (Анатолий даже узнал его, не поворачиваясь) не было ни одного. Так обреченно подумал он сам. Иначе думали, а главное – собирались опровергнуть это – две пришелицы, одинаковые лицами, и решительностью, с какой они шагнули вперед, обтекая своими очень крупными, и вполне женственными фигурами, и своих Вождей, и его, Анатолия.
Они обогнули его так близко, что Вождь явственно почувствовал свежий ветерок, который сопровождал этих разумных, и ту необъяснимую волну, несущую с собой прохладу, сопоставимую с первым глотком воды, хлынувшим в жаберные щели. Одна их разумных остановилась рядом с Сергеем – стариком, хриплое дыхание которого Вождь распознал; вторая скользнула дальше, останавливаясь у следующего несчастного участника так и не начавшейся битвы. Впрочем, сам Вождь ни о какой битве сейчас не помышлял. Он впился взглядом в посеревшее лицо деда Сергея, который беззвучно открывал рот; совсем как рыбина, выброшенная волнами на берег. Сколько таких вот рыб сам Анатолий находил на суше в далекой юности! Большинство из страдалиц стало его добычей. Но многих из них он пожалел, вернул в родную стихию; радуясь, когда жадное движение рыбьей пасти и жаберных пластин, становилось и полезным, хватающим воду, полного живительной сладости; воспринимая, как знак благодарности, последнее движение хвоста рыбины, исчезающей в пучине. Теперь такая благодарность заполнила, и переполнила самого Анатолия; она начала изливаться наружу – прежде всего на женщин, под ласковыми движениями рук которых соплеменники – один за другим – начинали дышать глубоко, и вполне жизненно, возвращая лицам краску, а взглядам – осмысление. И было это осмысление направлено на него, на Вождя, с вопросом: «И что теперь?».
С этим же вопросом в устах он повернулся к Вождям пришельцев, но задать его так и не успел. Потому что ощутил вдруг, что на голову кто-то словно вылил целый океан восхитительно свежей воды; он буквально купался в ней, дышал полной грудью – именно легкими, а не жабрами. И это было подлинным чудом!
- Что там, Света? – на этот вопрос, вырвавшийся у обоих Вождей, ответила та из разумных колдуний, что сейчас стояла за спиной Анатолия, и обрушивала из своих ладоней на него незримые волны свежести.
- Непонятно, Александр Николаевич. Временно облегчили им дыхание. Ненадолго, - сказала она, и чудо закончилось; опять начался отсчет мгновений, когда в груди снова станет сухо, и неуютно, - какой-то выверт генетики. Намудрили здесь Изначальные.
- Можно помочь? – это спросил тот из Вождей, что вышел к племени вторым.
- Не знаю, - целительница за спиной явно пожала плечами, и от этого движения, и от ее дыхания снова стало свежо, и легко, как в родной пещере, - разве что… разделить две ипостаси, которые непонятно как переплелись в этом народе. Но это должен быть их выбор – вода или суша.
Ее рука опустилась на голову Вождя, и Анатолия затопила еще одна волна свежести, а потом такой же тяжкий удар вопроса: «Что это за выбор?!».
- Понятно, - кивнул Александр Николаевич, первый Вождь пришельцев, - я даже начинаю подозревать, кто это тут подсуетился насчет жизни на суше и на море. Кто-то, начитавшийся романов Беляева. Особенно его «Человека-амфибию».
- А мы что? – шагнули вдруг назад два Анатолия – так, оказывается, звали двойников Вождя, - когда это было-то? Может, мы вообще не причем?
- Ладно, - улыбнулся Вождь; опять первый, - об этом потом, а пока ведите-ка гостей в столовую. Да! Это, кажется, ваше?
Он протянул руку вперед, раскрыл ладонь, и на несчастную голову Вождя обрушился еще один удар; самый сильный за последнее время. На ладони, закрытой тем самым материалом, из которого был изготовлен костюм, лежал Камень племени. Лежал, переливался бесчисленными гранями цвета морской волны, и словно шептал. Нет! Он кричал во все горло, которого у Камня, конечно же, не было: «Возьми меня!».
И Анатолий, счастливо улыбнувшись, осторожно взял его двумя пальцами, и поднял Камень над головой.
- Чтобы видели все, - шептали его губы, - чтобы поняли, как только что понял я – на этом, сейчас, все наши беды закончились…