- Барин, Иван Матвеевич. Живой! – Прохор не столько сбегал вниз, сколько старался не набрать скорость.
- Змейкой, змейкой беги - крикнул ему казак. - А, то до Плевны не остановишься. Старик скользил по жухлой траве, путался в корнях сухого бурьяна, готовый упасть и сломать себе шею. Каждый раз я не выдерживал, прикрывал глаза и морщился, открывая их с неохотой, медленнее чем полагалось. Обошлось. Молодой казак, стоящий рядом одобрительно засмеялся и покрутил головой, восхищаясь чужой прыткости, не свойственную для столь почтенного возраста. На последних метрах солдатская кепи слетела с головы дядьки, когда тело изогнулось под не мысленной дугой. И головной убор уже он водрузил на седые кудри в колючих фиолетовых репьях. Верный слуга прижался к груди. Горло стиснула спазма.
- Зачем же ты бежал Буцефал двуногий, мы же сейчас подниматься начнём, - как можно ласковее спросил я, пытаясь отодрать с грубого сукна кепи первый репейник. Затея не удалась. Цветок упирался всеми колючками и материя трещала. Оставил так. Какая-никакая маскировка.
- Терпеть, мочи не было. – Глаза старика были полны слез, губы тряслись. - Цел ли, батюшка, не ранен?
- Не кручинься, Прохор. Самым замечательным случаем, цел. Вот казаки сильно выручили. Без них не за что, не выбрался.
- Не преувеличивай, ваш бродь, - казак отмахнулся от крылатого насекомого, отгоняя божью тварь от носа своего. - Ты и сам, поручик, скор и, как вьюн крутился.. Однако теперь, расходятся наши дороги на этом месте. Дальше, сам доберёшься. Нас товарищи вечерять зовут.
Оглядевшись по сторонам, ничего не заметил, где сотоварищи казака и, куда они его на обед приглашают. Стало интересно, словно ребус решаю.
- Ты не головой верти, кулеш носом чуять треба! – подсказал служивый,.
- Точно, - я рассмеялся – Вон, оттуда вроде, ветерок приносит.
- Точно, - передразнил казак досадливо, - вон, откуда - показал пальцем в абсолютно голое место в другой стороне.
Правду он говорил или опять дразнил, так и осталось для меня загадкой.
- Погоди, пластун, я понял, ты ночью туда, - я ткнул пальцем за спину, - возьмите меня с собой.
- На кой?! – опешил казак, представляя себе такую обузу.
- На пушки свои посмотреть хочу, ну и папаху вернуть, чего имущество иноверцам оставлять. – В этот момент я сам себе не смог ответить, зачем мне это нужно. Память – дело хорошее, но если бы мне предложили, лезть ночью к туркам, я, безусловно, отказался. Чего это чёрт, меня за язык дёрнул. Хотя теперь, когда слово вслух произнесено, меня не остановят, ни господь Бог, ни воинский начальник.
- Гриц, возьмём поручика? – заулыбался казак в усы, кивая напарнику. Одетый в коричневую черкеску, сплошь покрытую разномастными заплатками , пыльный и с темный кожей, как земля вокруг, воин не сразу среагировал на слова друга.
- Гриц? Что там у тебя?
Долговязый жилистый мужик, от которого скрытая сила исходила мощным потоком, как раз в очередной раз отпихивал руку Прохора. Хмуро глянул в нашу сторону:
- Микола, та кажи ты ему… Шо за скаженный дид! - кажется, казак начинал сердиться и заводиться. – Поручика? Та возьмем, не хай попробуе тещиных блинов!
Николай повернулся к Прохору.
- Дядька, та чего Вы человика истязаете, ему проще до Стамбула и обратно сбегать, чем объяснить, что барин ваш, удачно у меня шапку купил и того…ну…это… не возьмём мы у тебя ничего. В расчете мы. Полном. Всё пора, по первой темноте к камню, тому, ну знаешь, подходи, только тихо. И чтоб ничего белого. - Он тряхнул светло русым чубом.
- А красное можно?
- Червоне, ночью як чёрное. Можно, а что у тебя красное?
- Оторочка мундира.
- Шуткуешь, трошки? Це, гарно. Мундирчик худой оденьте - на пузе придётся поползать.
- Николай, ещё вопрос. На каком языке вы говорите?
- Язык обыкновенный, человечий. Все понимают и русские и хохлы, сербы и черкесы, ну до побачинья.
Казаки через десяток метров скрылись за кустарником.
- Теперь Прохор, доложи, сколько наших вышло и, где они.
- Тут недалеко, возле ручейка, в порядок себя приводят, шестьдесят четыре души.
Из 96. Совсем неплохо.
- Раненых много?
- Много, батюшка.
Вахмистр сказал, если Вы вырветесь, пойдём строем, под Вашей командой. С песней. Мол, артиллеристы не дикобразы турецкие, и сейчас все чистят к Вашему приходу, чтоб выглядеть, как новые пятиалтынные.
- Пошли, тогда, покажешь, а по пути про перстень расскажешь. Где добыл, каким способом.
- Господь с Вами, батюшка Иван Матвеевич, маменька Ваша в дорогу дала, с наказом, беречь пуще глаза. В самую тяжёлую минуту, пустить в дело…- он потрогал холщёвый мешочек, висевший на шее.
Я-то думал ладанка, или щепоть родной земли.
- Давай так, если целыми выберемся отсюда, оставишь его себе.
- Спасибо, Иван Матвеевич, только правильно будет вашей матушке вернуть. Вещица дорогая, фамильная, должна в семье остаться.
Тут я понял, почему матушка доверила ему, а не мне. Давно проспорил бы или в карты поставил. Всё теряет ценность, если завтра могут убить молодым. Даже фамильные графские перстни. Заметив, что старый солдат стал задыхаться, предложил, как бы между прочим:
- Присядем, револьвер почистить нужно, вон и камни удобные.
На удивление, оружие турецкого офицера содержалось в полном порядке. Его «веблей» украшен костяными щёчками с изображением полумесяца. У меня же были простые чёрные деревянные с насечкой. Это что ж, британцы специально для турок-мусульман оружие изготавливают?! Ну, эти за пару фунтов, мать родную продадут. Пока я драил револьверный ствол, Прохор полировал турецкую шашку.
- Богатая сабля, важного офицера вы, батюшка, зарубили.
- Не думаю. Чего важному в первых рядах делать, хотя, захватив русскую батарею, слава в армии обеспечена. Славу и уважение за деньги не купишь. Только это, старик, не сабля, а шашка, видишь - гарды нет.
- Так, пальцы без защиты.
- Зато, направление удара можно в любую сторону менять.
- Узор, то какой, погляди, золотом отделана.
Действительно, внимательно рассмотрев, я, по-настоящему оценил свой трофей. Золото по серебру, серебром по золоту. Искусная мусульманская инкрустация. Такой и воевать жалко. Генеральская шашка!
Прохор словно услышал мои мысли.
- Теперь, Иван Матвеевич, придётся шибче в генеральское достоинство входить.
- Да мне бы Анну на сабле получить! Пора уже кресты носить.
- «Клюкву» то? Тоже мне крест, ее в армии почитай все офицеры носят. Вам, Иван Матвеевич, за подвиги ваши Георгия пожалуют, помяните мое слово. О то крест, так крест!
- Лишь бы не на могилу. Не посмертно.
- Типун тебе на язык, барин! Слышала бы матушка!
Дальше была встреча со своими канонирами, марш батареи к штабной палатке, доклад генералу. Троекратное «ура», объятья штабных и друзей. Беседа с генералом под коньяк. Красноречие куда-то подевалось, не мог двух слов без казёнщины связать, робел, но потом, видя одобрение в чужих глазах слова потекли сами собой. В неформальной обстановке, доложил генералу свою задумку, вместе с пластунами сделать ночную вылазку на позицию батареи. Лично оценить, так сказать.
- Не горячитесь ли вы, Иван Матвеевич, может, стоит отдохнуть?
- Нельзя терять времени Фёдор Фёдорович, орудия завтра утащат, если уже не озаботились. Придется тогда, сразу сюда возвращаться ни с чем.
- Характер, у Вас, как у покойного батюшки, храни Господь его душу. Знавал, я, его, тоже огонь и пламень был!
- Дозволяете рискнуть?
- Не дозволяю, а приказываю! В нашем положении, славная сатисфакция отходу в горы, будет. Сорвёте подготовку турок к штурму, честь вам и хвала. Несколько дней нам продержаться нужно. Генерал Драгомилов на выручку идёт. Ступайте, голубчик. Готовьтесь.
Военная история пишется генералами, а исполняется поручиками. Получится - вся слава мудрому генералу, нет – какой- то поручик оплошал.
Вернулся к своим, построил, рассказал задумку, кликнул охотников.
Отобрал из охотников три десятка, объяснил задачу, договорились о сигналах. Вахмистр разбил команду на десятки. Десяток на орудие. Маловато, но нам только замки поставить и выстрелить один-два раза, а дальше как Бог даст.
Когда голубиным крылом сумерки стали размывать детали горного ланшафта, скрытно тремя группами, стали спускаться к подножью горы. Пластуны уже лежали у знакомого валуна.
Николай поведал, что казаки собирались делать.
- Своих убитых турки забрали и похоронили, русских хоронить будут завтра, а ночью, как у них водиться, наведаются мародёры.
Вот на них и решили поохотиться казаки. У каждого своя сноровка и свои трофеи. Казак снова посмеивался в усы. Только на сей раз недобро. Я рассказал им свой план.
- Что если турок забрал ваш огневой припас?
- Солдат верну назад.
- Расскажи, где он должен быть.
- Я с вами пойду, сам всё осмотрю и решение приму.
- Гриц, мы мороковали, чёго запалить, чтоб турок всю ночь побегал, а офицер им шершня в портки хочет запустить, нужно подмогнуть. Поручик, сзади будешь держаться, шагах в тридцати. Как дважды филином прокричу вот так, - он угукнул, - тихо не спеша двигай к пушкам. Своим – то, как сигнал дашь?
- А, ты три раза угукнешь.
- Смел, ты, поручик, а без пластунов обойтись не можешь?
- На вас только и надежда. Господину генерал- лейтенанту так и доложил.
Понравились слова мои казаку. Блеснули глаза в полумраке.
- Грицко! Слышь, генерал хочет дочку за тебя отдать, без сватовства. С цыцками, як кавуны.
- Це, ему за место медали! – пошутил кто-то из пластунов.
- Та, не хай, - согласился, подумав, серьезный Грицко. – Дюже люблю кавуны.
Казаки тихо прыснули, давя смешки.
Лежали тихо. Земля медленно остывала. Большой шар луны светил ясно, как люстра. Воздух свежел, гонимый легким ветерком, принося из лагерей запах пищи, немытых тел и свежих ран. Как только звонкие трели сверчков стали оркестром раздаваться со всех сторон, тронулись. Пластуны бесшумно снялись. За ними я, напоследок сжимая локоть вахмистра - не подведи служивый – тебе вести отряды, у меня другая цель – найти огненный запас. Верный Прохор рядом, старается, как может, словно в молодость свою вернулся. Под ногами земля волнуется, как у пьяного - зашкаливает азарт в алой бурлящей крови. Залегли и поползли, прислушиваясь к каждому звуку. Непривычно. Прохор сразу сдал сопел как паровоз на Царско-сельской железной дороге. Как там пластуны? Работают с мародерами? А может в засаду попали? Не слышно и не видно. Я не мог найти себе места. Слушал звуки вокруг. Смотрел, как на луну летают стрелами летучие мыши. И все-таки пропустил филина, а Прохор– нет. Старик первым услышав, дернулся всем телом, , закивал в сторону позиции. Пора.
Тела моих павших солдат, лежали тёмными горками, там, где застал их смертельный час. Показал Прохору, чтоб оставался на месте, пополз к орудиям. Заметив неясное шевеление, пополз туда, достал веблей. Сердце бешено заколотилось от предчувствия. Мародеры! Сорвут задумку. Неужто просочились мимо пластунов. Однако обошлось: один из пластунов, снимал с убитого турка мундир. Не отвлекаясь, показал мне рукой, верное направление. Я и сам, различал тёмную махину пушки. Пополз туда, где должны лежать снаряды. При неудачном штурме Плевны, я не сталкивался с турецкими пушками, заряжаемые с казённой части. На это и был мой расчёт. И он оправдался. Посчитав наши снаряды бесполезными для себя, их не тронули. Латунные поросята лежали там, где мы их положили.
Теперь нужно посмотреть, где неприятель. Возле бруствера, возились расплывчатые тени. Это, что-то мастерили пластуны.
Турецкие шатры, находились там, откуда они утром начинали атаку. Костры, прекрасно давали возможность определить дальность.
Но, она нам и не нужна особенная точность. Пальнём шрапнелью пару раз и назад.
Поймав за рукав одного из ночных охотников, зашептал в ухо,
- Господин пластун, дай сигнал.
Тот сложил хитро ладони,
- Угуу – Угу- Угуу.
Теперь пластун шептал мне,
- Як готовы будете, за три хвелыны гукни мне.
- Ничего не понял.
- Мыкола з Варавой там, - махнул в сторону турок. - Подарунки готовят.
- Сюрпризы, понятно, - а…, дошло до меня. Перед залпом сигнал своим подать нужно. Они где- то между лагерем и нами.
- Добре.
Пластун на мгновенье блеснул полоской зубов, мол оценил моё знание их тарабарского языка.
Три тёмных облака приближались к огневой. Не бесшумно, но по мне, чрезвычайно осторожно.
Глаза у всех привыкли к темноте, да и на своих позициях канониры и с закрытыми глазами ориентировались отлично. Сердце застучало возле горла, как сумасшедшее. Замки установлены. Углы возвышения выставлены.
- Давай сигнал, - уже вполголоса, скомандовал пластуну.
Заклекотал казак ночной птицей. Несколько томительных минут - две тени проскользнули над бруствером.
- Ну, поручик, опять расходятся наши дорожки, сейчас чучела выставим, чтоб турки остереглись сразу сюда лезть. Нехай постреляють трошки.
- Что вы за подарунки делали?
- Гати ставили. Колышек заострённый вкопаешь, через три шага ещё один, или штык. Побежит турок, споткнётся на первом, упадёт на второй, если не насмерть, всё равно не воин.
- Хитро.
- Мы в плавнях на кабанов гатями охотимся. Кабан чует опасность, но гати не дают ему сойти с тропы.
Вахмистр доложил о готовности орудий.
- Шрапнелью, трубка два. Веер вправо, три.
Таиться больше не имело смысла.
- Батарея по басурманам, пли!
Три трёхметровых факела, рванулись к турецким шатрам.
- Шрапнельным, трубка один. Веер вправо два.
Веер - это значит, крайнее орудие ставит два деления, среднее два с половиной, следующие три. Шрапнельная граната взрывается в воздухе, осыпая противника сотнями винтовочных пуль.
- Батарея, пли!
- Замки снять и к своим. Аллюр три креста. Поспешай, братцы.
У противника, огни, стоны крики. Хорошо слышатся в ночи. Прости, Господи – поторопился! Можно было ещё разок врезать. Теперь остаток жизни жалеть буду. Об атаке на батарею, турки пока не помышляли. Слишком заняты собой.
Верный Прохор опять рядом, в руках вертит белою папаху.
- Нашёл, батюшка, нашёл! – голос старика ликовал.
- Схорони пока за пазухой, пластуны за белую заругают, - не оценил я его радости.
- Та где, эти пластуны. Небось возле турка ползают, пойдём Иван Матвеевич, одни мы тут остались.
И тут на правом фланге залп из ручных картечниц. Страшно представить, что там у турок твориться, сейчас бы конных казачков, до Плевны рубили бы нехристей.
- Вот и пластуны отметились, пошли, старый солдат, подождём их возле нашего камня.
- Простите нас ребятушки, - перекрестился Прохор, опуская голову и не глядя по сторонам на темные холмики, павших сегодня товарищей. Назад мы возвращались в полном молчание.
Когда опустились на остывшие валуны камней, почувствовал, как я устал. Колени подрагивали, ветер студил пот на спине и боках.
- Знаешь, Прохор, - я достал портсигар и долго раскуривал папироску, пряча огонек в кулаке, - это, наверное, самый длинный день в моей жизни.
- Нет, Иван Матвеевич, не суди так. Вот выживем, женим тебя, тогда узнаешь про самый долгий день в жизни.
Два дня противник приходил в себя, менял части на свежие, а мы долбили скалы и строили укрепления, использую естественный рельеф.
Начиналась оборона перевала Шипки.