Видать, страсть к рыбалке была заложена в Сенькины гены отцом – страстным охотником и рыболовом. Иначе, чем объяснить, почти патологическое влечение трёхлетнего мальца к атрибутам ныне бесспорного полезностью занятия.
Слова: уда, леса, крючок, рыба – были одними из первых, записавшихся на стерильную матрицу его памяти вкупе с теми, что позволяют справлять невинные естественные потребности маленького, но растущего организма.
Встречая отца с очередной удачной рыбалки, Сенька деловито цеплялся ручонками за край здоровенного полиэтиленового пакета с уловом. Пыхтя от натуги, семенил непослушными ножками до кухонной тумбы со столешней в сально-чёрных ожогах от жарких чугунных днищ, скрипел откинутой на заскорузлых петлях дверкой и с жестяным грохотом выволакивал наружу самый объёмистый таз.
Покряхтывая от усердия, Сенька перегружал добычу в тазовое чрево с ободками грязи по стенкам, будто слоёным бережкам, брошенным схлынувшим половодьем. Челночил с жестяной банкой от таза к кранику облупленной водоразборной трубы, торчащей из щелястого пола кухни, по пути отгоняя, путавшегося в ногах, кота.
Рыбёшки, залитые водой, расправляли слипшиеся плавнички, грудились у поверхности тёмными с зелёной искоркой спинками и забавно чмокали толстогубыми ртами. Отчего-то в комнате начинало пахнуть огурцами и ещё чем-то неведомым, но волнующим и будоражащим.
Сенька бродился в тазу часами. Выудив и зажав ручонками очередную рыбку, морщась от летевших в лицо брызг с трепещущего хвоста, он рассматривал и старательно выговаривал её название. Отец с деланой серьёзностью поправлял сына. Но у того всё равно получалось вместо щуки – сюка. Особо папа веселился, когда учил сына произносить название одной северной рыбы – бельдюга. Но таких в киселёвских речках не водилось.
Рыбалка в тазу продолжалась до последней рыбки, перемещавшейся на разделочную доску.
— ПисИт исё, — стоя на табурете, дивился Сенька, наблюдая за спорыми движениями материнских рук и ножа, вспарывающего одним махом очередное серебряное брюшко и вторым – удаляющее из него дурно пахнущие внутренности на передовицу городской газеты «В бой за уголь».
Рыбки, валяные в муке, при жарке пахли так восхитительно, что малыш немедля бросал свою любимую игрушку – целлулоидного со стёртым лицом – Серёгу. Вылезал из дощатого ларя, заполненного наполовину зерновой смесью для кур, стоявшего здесь же под окном, этакого постоянного места детских забав и, пуская слюнки, теребил матушку за подол платья:
— Ись хасю!
Особенно восхищали Сеньку обжаренные в сливочном масле пескарики. Рыбки
прожаривались до состояния «хрустинки», а главным деликатесом служили их плавнички и хвостики.
— Расти большой,— приговаривала мама, подкладывая сыну очищенную от косточек мякоть.
Сенька не спорил. Он напитывался впечатлениями, опытом и знаниями, словно
снежный ком весенней влагой и ежедневно тормошил отца:
— Пап, возьми меня на ыбалку.
Папа улыбался и через некоторое время с серьёзным лицом обещал:
— Пойдём сын скоро, обязательно.
В один из субботних летних дней Сеньку принарядили в новые, пахучие кожей башмачки, белоснежную сорочку и тёмные шортики с лямками, будто пулемётными лентами – крест-накрест через плечи и повели в гости. К какому-то Здоровьичу, краем уха слышал он,– папиному напарнику по работе в шахте и другу по рыбалкам и охотам.
Жил тот в районе шахты Тайбинской и добираться пришлось на автобусе.
Ехали довольно долго, так как размеры города Киселёвска, по восторженным заверениям папы, равнялись размерам Парижа! Про Париж Сенька не знал ничего, но уважение к своей родине из-за этого факта питал огромное. Пока тряслись по ухабам мимо террикоников в пыльном пазике, Сенька, рисуя пальцем на оконном стекле покрытом сажей, чёртиков, старался представить себе, какой он, – этот Здоровьич.
Тот и вправду оказался дядькой-великаном.
— Здлавствуй Здоловьич, — с опаской выговорил Сенька. Его лодочка-ладошка юркнула в лапу великана, словно птичка в скворечник. А ну как сожмёт, поёжился он.
Лицо Здоровьича, раздвинулось вширь и превратилось в пасхальный блин: ноздреватый, безглазый и масляный.
— Да-но-вич, — членораздельно и назидательно произнёс папа, обращаясь видимо к Сеньке.
Всё ещё улыбаясь, великан вдруг приставил к своему горлу какой-то цилиндрик-аппаратик и заговорил-зажужжал металлическим голосом, будто робот в мультике:
— Привет, ты уже такой большой вырос, когда на рыбалку пойдём?
— Папка не билёт, — озадаченно откликнулся Сенька, круглыми от удивления глазами сопровождая движения руки с аппаратом, — И уды у меня нет.
Попросить посмотреть затейную штучку он постеснялся.
Пока хозяйская чета накрывала обеденный стол, Сенька улучил момент и ухватился за широченную бостоновую брючину отца:
— Пасему он так лазгаваливат?
Тот присел на колени, приобнял пухлое тельце сына, за что родные прозвали Сеньку – Хрущём и прошептал на ухо:
— Рак в горле завёлся. Пришлось врачам вырезать его вместе с голосом, по-другому не получалось... А машинка помогает ему говорить... Вишь, додумались…
За столом, с неохотой ковыряя вилкой середину голубца, Сенька, роняя невольные слёзы в тарелку, соображал: как так случилось, что маленький рак навредил огромному Здоровьичу! И как рак попал ему в рот? Здоровьич его съел? Не знал, что ли, какой он страшный? Страшнее его только Тараканище! Вцепился клешней в горло… Без голоса остался… Жалко дядьку.
Выйдя из-за стола, Сенька не знал, куда себя деть. Детей у хозяев не было, а может, они, став уже взрослыми, были где-то там, за пределами этого мирка. Взрослые позвякивали посудой, закусывали под водочку и вели скучные разговоры.
Послонявшись по комнате, а она была в квартире одна и, не заметив ничего интересного, он выбрел во двор и уселся на дощатое нескобленое крыльцо. Слева кустилась сирень с бликующими на ветру листьями-сердечками. Меж прутьев, прямых от земли и разлапистых кверху, серыми тенями шныряли воробьи. Сенька в полудрёме прикинул – неплохо бы посрезать прямые ростки для стрел.
— Ну, кто тут на рыбалку хотел? — прожужжал с неба мультяшный голос Здоровьича. Он, одноглазо примерившись, отколол одним ударом топора боковину от штакетины и затесал половину под конус,— Держи, вот тебе удочка.
Рукоятка удилища была квадратной и с трёх сторон – серо-чёрной, а с одной – волокнисто-жёлтой и занозистой.
К удилищу привязали белую нитку, к нитке: струганный из деревяшки поплавок и гнутый из медной проволоки крючок.
— Теперь пошли на речку, — подал голос папа, усиленно моргая соловыми глазами.
Сенька ни разу в жизни не видел реку. А тут оказалось, вот она, почти сразу за домом.
— Забрасывай, — сделал папа движение, поясняющее как обходиться со снастью.
Сын, как показали, замахнулся удой и сделал посыл вперед. Нитка, паруся по воздуху, легла на воду возле Сенькиных ног.
— Грузило забыли привязать... и червя наживить,— озадаченно прошептал папа.
— Пойдёт,— прожужжал сверху Здоровьич,— Ну, ты рыбачь, а мы пошли... Если рыба попадётся такая,— он развёл руки в стороны,— Кричи, добежим, поможем.
Сенька напряжённо следил за поблескивающим на солнце золотистым крючком, зацепившимся за ржавую жестяную банку. Глубина была примерно такой же, как если домашний тазик наполнить доверху.
Сквозь мутные белёсые струи, похожие на разбавленное водой молоко, нёсшие вместе с мусором клочья серой пены, проступали контуры драного ботинка, голубого цвета – радиатора отопления и всякой другой утвари.
Рыбы не приплывали. Прошло два часа. Сенька ждал бы и дольше, так велико было желание поймать свою первую рыбку, ту – с золотыми чешуйками, с плавничками из красно-чёрных пёрышек, которую он видел во сне несколько раз, но подошедший отец был неумолим:
— Пошли домой, видишь, не клюёт. Завтра с Дановичем едем на Чумыш за карасём и тебя возьмём. Экзамен на терпение ты сегодня выдержал! Знаешь, что карась бывает не только серебряный, но и золотой?
— Плямо золотая ыбка?! Как в сказке пло моле, деда и сталуху?! — вздрогнул Сенька.
Он сидел между отцом и Здоровьичем на заднем сиденье автобуса и восторженно наблюдал за солнечным лучом, через дверные щели пробивающим свой светящийся путь в клубящейся пыли.
— Извини малец пьяных дураков,— Здоровьич потрепал тяжёлой ладонью Сенькино плечо: — Вчера пошутили над тобой… Не речка то была. Канализация из шахты... лет десять бежит... эх, молочные реки, киселёвские берега...
Сенька стоял в тени калинового куста и разглядывал только что пойманную рыбку, похожую на ту, из снов – золотую, с разноцветными завитушками-плавничками. Она лежала на ладошках смирно, пошевеливая жабрами, беззвучно открывая и закрывая рот, будто силилась что-то сказать...
— Плыви,— прошептал Сенька, опуская сложенные лодочкой ладошки в речную воду,— Велни голос Здоловьичу…
август-октябрь 2017 г.