Посвящается моему дяде
не пришедшему с той войны.....
1
На высоком берегу,отражаясь в чистой озерной воде,шелестит листвой береза.
Ее помнит не одно поколение. Нас еще не было, а она стояла. Мы играли здесь маленькими,влюблялись подросшими.Достигнув возраста, уходили на войну,прощаясь с любимыми,здесь под березой. Она помнит все, она помнит всех....
Я смотрю на Петра,на серое от пыли,в потеках пота лицо. И представив,что выгляжу точно также,начинаю смеяться.
-Ты чего, - непонимающе смотрит он на меня.
-Ты на негритенка похож,помнишь в "Цирке",-напоминаю я ему про фильм, который крутили в клубе до войны.
- Так тот же маленький? - проводит он рукой по лицу.
- Считай подрос, - продолжаю смеяться я.
Мы сидим на корточках в окопе и смеемся. С августа 41-го мы воюем вместе. Мы вместе попали в число тех,кто только прибыв на фронт,попал в сентябрьский прорыв.
Он,как и я,один из тех,кто расстреляв в спешке,единственную выданную обойму,забыв про примкнутый штык,побежал с "передка" под Синявино. Нас не расстреляли тогда перед строем,только потому, что в наших дрожавших от страха руках,остались винтовки.Это было в 41-ом,а сейчас 43-ий.
Мы с Петькой с одной деревни, с озерного Валдайского края. "Однодворцами" зовет нас сечасный, двенадцатый по счету, взводный.
Петр,он большой и неуклюжий,с огромными ладонями,на которых свободно помещается круглый диск от "ППШа",я размерами ровно его половинка. Несмотря на габариты,он, как и я, не был еще серьезно ранен. В санбат попадали оба, но так,как-то скоротечно. Перевязка и в роту.
Мы "окопники-долгожители" как зовет нас ротный, седьмой за два года,это значит,что считает нас умелыми,опытными солдатами. "Матерые",добавляет его заместитель по политической части,первый в этом,новом название должности,но четвертый после политруков. Он,как говорят,хороший охотник,в той далекой,прошлой,мирной жизни. Мы согласно киваем,и тому и другому,это тоже умение выживать. "Окопники" да, а кто с этим спорит. Мы столько с Петром вырыли,окопов,ячеек,кроты от зависти передохнут.
2
Мы давно уяснили, что самая верная союзница наша,это земля. И мы поняли: хочешь вернуться, не ленись копай, зарывайся в землю. После каждого "наступления- отступления" на каждом новом месте, мы первым делом, вгрызаемся в нее,нашу спасительницу.
Когда оттаивает,нам деревенским,это даже в охотку. А зимой,ковыряем ее,чем только можем,используя все,что есть под рукой. Разве только не зубами,которые не ломаем, в отличие от топоров и лопат. А вырыв окоп, накрываем его плащ-палатками,и чтоб,мокрым от пота,не промерзнуть насквозь,зажигаем свечку,или трофейную немецкую плошку. И вместе с теплом, видим,через колеблющее пламя,как стенки начинают покрываться влагою.
-Смотри,заплакала, - говорит Петр
-Заплачешь. Сколько уже времени,мы ее между Мгой и Ладогой по живому режем,
-отвечаю я.
Что "матерые" наверное,да. В нас ничего не осталось от тех,восемнадцатилетних, из
глухой деревушки,попавших сразу на фронт. Тех, которых спасла,от расстрельного залпа,чудом оставшаяся в руках, винтовка с примкнутым,но не напоенным чужой кровью штыком. Нас уже обучила война.
Мы таскаем с собой в вещмешках патроны,пару гранат,у нас есть один,на двоих старенький наган. Мы теперь отступаем,только получив приказ, и в атаку поднимаемся только по нему.
Мы солдаты,которые два года,воюют в пехоте. Мы почти уже "бессмертные",потому как умирали и рождались сотни раз,и прожили сотни лет, если даже за год принимать одну атаку.А перед ней, мы мысленно прощаемся с друзьями,с этим миром. И рождаемся заново,если посчастливиться остаться в живых. Мы звереем в рукопашных, когда "глаза в глаза" поминая и бога и черта,а выжив в них, крестимся тайком от замполита.
Мы уже не думаем о том,что когда нибудь на бегу словим пулю или осколок, или высмотрит нас в окопе снайпер. Хотя в окопе вряд ли,мы "ученые" и без крайней нужды не высовываемся.
А сейчас мы смотрим друг на друга и смеемся. Солнце сваливается к закату,скоро наступит "наше время". В темноте они не пойдут. Сегодня и так,четыре раза накатывались.Надоело видно,на одном месте топтаться. Только вот нас никак не перескочить,не пускаем мы их. К себе в дом не пускаем,мы же не звали "этих гостеЙ" С передовой мы уже не рванем,страх в себе, мы далеко загнали. Вот и откатываются "гости" оставляя неподвижные бугорки, в серых мундирах. Сегодня вот тоже не довелось им добежать. Дно окопа все в гильзах,противно хрустят под ногами. Сейчас отсмеемся, перекурим,набьем патронами диски,и соберем пустые под ногами.
-Закурим?
-А то.
Петька достает кисет. Привычно сворачиваем цигарки. Сегодня у нас бумага папиросная трофейная.Прошлой ночью у "шмошников" выпросили. Не жалея сыплем крупчатки. С минуту молча дымим. Клубы дыма от махорки,поднимаются над окопов,давая знать о нас соседям.
-А с соседями чего? Сегодня делиться не будем?- сразу же раздается из окопа справа.
- Скурили уже? вчера же только Егорыч разносил,-отвечаю я.
Егорыч,наш старшина,с немцами воевал,еще в Империалистическую,под Владимир-Волынским. К немецкому рядовому солдату относиться по своему. Он же,не сам,говорит, подневольная она,лямка солдатская.Ни нам,ни ему самому,от этого,конечно не легче.
-Да нет,это я так к разговору,проверяю живые иль нет. Один теперь,вот и сижу,как сыч.
- Да минуло вроде,-отвечаю я,- а ты чего один?
3
- Унесли Серегу. Наповал.
-Это "стахановца" что-ли? - спрашивает Петька.
-Его,пусть землю пухом.
Серега был из этих мест,с Волхова. Любитель поспать,он засыпал в любом положение,при каждой свободной минутке. Вот за эту привычку,мы и прозвали его "стахановцем". Тот,писали,сутками мог на "гора" уголек кромсать,а наш Серега спать. Выходит,не только у
немцев потери.
Со стороны немцев раздается хлопок. Привычно втягиваем голову в плечи. Минометная мина,для пехоты,самое страшное оружие. Отвесно летит,сдуру может и в окоп влететь. На ровной местности большой урон от них, осколки траву стригут. Взрыв перед окопом,поднимает сноп пыли.
-Пожрали гансы, в твою коромысло,- ругается Петька.
У них все по расписанию. Побегали, повоевали,пообедали. Кинут пару-тройку мин,и завалятся отдыхать.
Мы пока светло,из окопов боевого охранения,не вылезаем. У нас ночью пойдет движенье. Принесут термосы с горящей едой,махорку,добавят патронов. Нальют "наркомовские".
А пока светло,здесь не то,что ходить,ползать опасно. Немец лупит,на любой звук,а уж на движение,обязательно.
-Стемнеет, приползай, - вполголоса говорю соседу, - помянем.
Стемнеет часа через два. Тогда мы вылезем из окопа,расстелем шинели,и упадем на них спинами. Полежим молча,ощущая,как постанывая, будут расслабляться наши мышцы
натруженные от постоянного напряжения в тесном окопе. А в глаза нам будут глядеть яркие звезды,конца лета 43-го года. Не знаю, как Петька, а я глядя на них, всегда вижу нашу деревню. Отражение в озере, стоящих на берегу берез, лавку под ними,на которой прощались мы с Настей,перед моим уходом.Маму,вместе с другими бабами, провожающую нас крестным знаменем,пока мы не скрылись за поворотом. Месяцем раньше,мы также провожали отца.Он воюет где-то рядом,но встретиться пока не довелось. Дома остались четыре сестренки и маленький брат. Я очень хочу вернуться. Мама в письмах не пишет,но я сквозь строки,чувствую,как им сейчас тяжело. Но они,готовы вынести все,лишь бы мы одолели врага. Так и пишет,"мы вынесем все,а вы одолейте". Хорошая моя,мама,как же я люблю тебя. Вечно хлопотавшую по хозяйству, ласково поругивающую, путающуюся под ногами малышню. Я помню,как ты больно сжимала мою руку,когда провожали твою раскулаченную семью. Мы тогда собрались всей деревней,провожая в изгнание односельчан, родственников, прощаясь с жившими долгие годы рядом людьми. Как переписывал всех, особенно тщательно тех,кто плакал, уполномоченный из района.
Как ходили мы потом в соседнюю деревню,к большому дедовскому дому,над которым уже развевался красный флаг сельсовета. И помню,как по возвращению ворчал на нас отец, герой гражданской,воевавший с Юденичем...
-Попить осталось,- спрашивает Петька, сидевший на земляном приступке,и по кругу расставляющий в диске, лежащем на колене, патроны. Вообще- то к автомату, только два своих "родных" диска,остальные надо подбирать, часто не подходят. Вот потому у нас и лежат, прикрытые в нише, два чужих автомата, с подсумком длинных, коробчатых магазинов. Круглый диск "папаши" в бою не набьешь,не быстрое, да и муторное это дело. А чужие схватить,секунда нужна. А уж какими мы их приголубим, нашими или ихними, никто разбираться не будет.
Я протягиваю флягу. Петька жадно пьет большими глотками. Потом протягивает мне.
Я не отрываясь допиваю ее до дна. Скоро потемки,а там Егорыч,со свежей водой.
- Вот приду домой, оженюсь с Марией,кучу детей настругаю,- говорит друг, а то скольких потеряли. Кто восполнять будет? Я забыл,я не говорил тебе,что на Федьку--чупрыню похоронка пришла?
4
Его прозвали "Чупрыней",потому что его мама,пытаясь затащить с улицы домой, кричала на всю деревню,- счас на придешь,всю чупрыню вырву.Он был годом младше.
При расставание все жаловался на возраст. Теперь навсегда остался молодым.
-Так это что? Выходит он с деревни двенадцатый? - прикинул я.
Первыми ушли наши с Петькой отцы,с ними еще двенадцать мужиков. Тогда выли от горя деревенские бабы: матери,жены,сестры,плакали младшие ребятишки. Молча кусая губы,мы сдерживали рвущиеся наружу слезы. Старшим плакать нельзя. Мужики не плачут.
Деревню,еще миловали похоронки,когда, закинув за плечи тощие торбы, ушли мы.
А сейчас двенадцать,и конца не видно,ни с какого края.
-Войны - то еще без края,- словно услышав мои мысли,соглашается со мной друг,
- так пойдет,скоро и считать некому будет.
-Сломаем,-говорю я,- впервой что-ли.
-Это я и без тебя знаю. А положим -то сколько?
-Многих еще,- в свою очередь,соглашаюсь я,- но меньше уже,чем в ту зиму. Помнишь?
Суровая она была,наша первая фронтовая зима,я таких морозов и не помню. Земля промерзла насквозь, лопаты звенели,как о камень.В единственном,низком ротном блиндаже спали слоями,согревая друг друга. Тогда замерзло больше,чем погибло.
Даже снаряды глубоко не пробивали землю. Хоронили в неглубоких воронках,собирая вокруг редкие отлетевшие от взрыва комья земли, глыбы снега. За справными полушубками и валенками живых,стояла негласная очередь, кто следующий носит за погибшим.
- Я понимаю. Воевать подучились. Теперь вон автоматы,штыков нету. А то дуром перли,всех хотели на штык этот нанизать. Сколько народа в этих штыковых полегло,
не сосчитать.
-На Руси народу хватит. Мир переломать можем,- отвечаю я.
- Пора тебе в коммунисты, - как-то нехорошо усмехается Петька,- на мир замахнулся,а сам под Ленинградом третий год топчешься.
Он как и я,по матери из семьи раскулаченных,а значит не особо надежный. Еще год назад нас бы без присмотра в один окоп не определили. Благонадежным бы разбавили.
Но война на третий год перевалила,мы живые,и на таких ,как мы благонадежных уже не хватает. А усмехается он,потому,что между зимними боями,в затишье,ротная партячейка,собралась на закрытое собрание. Всех нас беспартийных,попросили выйти,а иначе,просто выгнали на мороз. Продрожав с полчаса на воздухе,промерзнув до костей,выплюнув окурок,единственный источник тепла,он решился,
-В гробу я все это видел,чем я хуже? Пойду я в коммунисты вступать.
Вернулся он,подозрительно быстро. Долго сосал самокрутку. Я молчал,сохраняя свое оставшееся за закрытым ртом внутреннее тепло. Потом спросил,
- Чего-то быстро тебя приняли?
На что Петька глубоко затянулся,а потом ответил,- политрук сомневается,доказать говорит еще надо,что ты искренне хочешь примкнуть.
Я удивился тогда. Полгода уже воюем. По первой "Отваге" уже получили,коммунисты не все имеют.Что еще доказывать? Но себе зарок дал: пока к стенке не припрут,сам не пойду.
-Ты уже вступил,теперь хочешь чтоб и я отворот поворот получил,- напоминаю ему.
-Вспомнил тоже,когда это было.
-Было же.
5
-Замерз я тогда до ледяных соплей,- неохотно соглашается он,ему неприятно воспоминание о своей слабости.
-А я когда мерзну,дом вспоминаю,- сглаживая я тему,- помнишь в седьмом классе на лыжах катались,я еще тогда рукавицу потерял.
-Чего ж не помнить. весь снег тогда переворошили. А потом осмотрелись,а вы с Настькой пропали. Подумали,что греться домой побежали.
-Не,мы за пригорок спустились. Настя фуфайку расстегнула,- суй говорит,мне руку в подмышки,я теплая, сразу отогреешь. Сначала,как то об этом не думал,а сейчас все чаще,ее теплые подмышки вспоминаю.
- В прошлом году, когда в очередной раз в прорыв пошли,тебя еще тогда вскользь в ногу,помнишь?- спрашивает Петька.
-Как забудешь. От роты клочки остались,да мы с тобой,- подтверждаю я.
-Я тогда до последнего бежал. Потом,как поленом по голове: один бегу,вокруг никого. Автомат пустой,а у меня палец,как судорогой на курке,все жмет и жмет.
Вижу рядом зачпокало. Пули в грязь зарываются,брызги подымают. Выцеливают меня,значит. Я в воронку. Тогда же после артиллерии пошли,воронки на каждом шагу.
Скатился удачно,воды на дне чуток. А тут в ответку артналет.Свистит,бухает,комья земли в воронку сыплются. Ад кромешный. Веришь или нет. Только стал я молиться.
Бога,маму всех вспомнил. А кроме "отче наш" да и то отрывками и молитв не знал.
А главное через слово,Марию зову. Помоги прошу,живым остаться. А уж кого просил, богородицу или Марию свою,я тогда не различал. Она или богородица,но помогли, живым остался,хотя немцы больше часа гвоздили.
-А ты как думал. Мы за них воюем,а они молятся за нас...
Я сижу на деревянной лавке на берегу. Надо мной,шелестит от легкого ветерка,листвой береза. Белый ствол,на нем черные крапины,как отметины потерь,на мирной жизни. В этот майский день,я всегда прихожу сюда. Рядом на лавке на расстеленной газете,лежит нехитрая закуска,стоит стопка,накрытая ломтиком хлеба.
-Как же ты не уберегся,Петр,- в который раз мысленно спрашиваю я его.
-Знать не дано было. Ты то вот добежал,- отвечают мне его голосом,листья березы.
- Так не видел ты. Я же раньше тебя упал. Возле той, большой воронки от бомбы,и упал. В бок стегануло осколком.
- Ты добежал. Домой вернулся,значит добежал,- утверждает листва.
Я с рваной раной в боку,после операции,еще четыре месяца ,скитался по госпиталям, меняя города и адреса. Письма не успевали за мной и я потерял связь и с домом и с Петром. Мне моя мама,вытирая слезы радости,от моего возвращения,сказала,что на Петра,пришло извещение "без вести". Я пошел к тете Тане, его маме, долго пытался убедить и себя и ее, что не может ее сын, а мой лучший друг пропасть "без вести".
С горьким комом в горле,я тогда пришел первый раз,после войны к березе. Пришел, чтоб никто не увидел слез солдата,моих слез,по погибшему другу. Спустя годы, оттаяв от войны,мы не будем так стесняться своих слез, но был 44 - ый год,еще гремела война,и Победы было еще шагать и шагать.Я стоял у березы,гладил ее белый ствол,ища сочувствия и понимания. И в первый,стал здесь разговаривать с Петром,пересказывая ему разговор с его мамой.
- Окаменела от горя,мама твоя,Петр, - рассказывал я,- на отца твоего и брата, тоже похоронки пришли. Навалилась война на твою семью Петр,черным вороном навалилась,- я пересказывал сыну не пришедшему с войны,разговор с его мамой.
Я рассказывал,а нутро пожирала боль.Такая боль,что хотелось поменяться с тобой местами,чем живым стоять перед тетей Таней...
6
На тридцатилетие Победы,я вместе с семьей,поехал туда,на место последней нашей "разведки боем". Последней нашей с тобой атаки,откуда вынесли меня полуживым,а тебе было даровано бессмертие. Там гранит,в который врезаны огромные слова "Никто не забыт и ничто не забыто". Там большой плакат,а на нем написано,что лежат в этой земле, 360 тысяч ее защитников. Я пытался представить,сколько же это рот,и полков. Это только известные,а сколько безвестных. Я подумал о том,что если бы легли на этом пятачке,эти сотни тысяч, земли бы не было видно,всю бы закрыли собой. А они и закрыли.Закрыли,потому что легли...
Я,тогда через день пошел в военкомат,объяснить,что спутали чего-то. Не мог ты "без вести". В райком ходил. О последней атаке рассказывал, как не смогли мы тихонько подползти. Как засекли нас немцы.Как крикнул "младшой" - вперед, и тут же завалился назад. Я же видел тебя впереди,рванулся догнать,но сбоку ухнуло...
Я говорил им,что ты "геройски",умолял, просил. Ведь за "без вести" даже выплат родным нет, а жизнь наша,сам понимаешь...
За думами,прислушиваюсь к листве. Молчит моя белоствольная подруга. Вытираю глаза, от внезапно затуманивших их слез, и снова вспоминаю....
В рассветных сумерках,по плащ-палаткам,которым мы укрывались, зашуршала, осыпавшая с бруствера земля,кто-то спрыгнул в окоп. Я высовываюсь и в нежданном госте,различаю взводного. Петька,просыпается следом. Привалившись к стенкам,достаем из пачки,протянутой взводным папиросы. Закуриваем,по привычке пряча в рукав шинели, огоньки папирос.
- В пять атака. Разведка боем,будь она неладна, - младший лейтенант,два месяца, как из училища. Еще не толком умеет ругаться,он многого еще чего не умеет,двенадцатый наш взводный.
-Чего там разведывать -то? - затягиваясь,ухмыляется Петька, - я,тебе,хоть счас всю стратегию впереди нарисую. Который месяц уже друг против друга сидим.
- Командованию не нужны ваши домыслы,а нужна четкая картина, боевой обстановки,расположения сил и средств противника, - пыжится "младшой",наш ровесник. Он постоянно пытается показать,что он наш командир. У него даже привычка появилась,разговаривая,он все время пытается обратить внимание на свои погоны,с маленькой зеленой звездочкой,выставляя вперед то одно то другое плечо,или как, вот сейчас,показывая свою ученость. Поймет если доживет,что здесь не звездочки и ученость в почете.
-Ты бы не ерепенился,младшой, он дело,говорит,- осаживаю я его, - тебе же впереди бежать.
Взводный,проглатывает мои слова,в окопе,кроме нас,никого.
У нас до него был лейтенант Никитин. Тот за полгода успел из лейтенанта в сержанты и обратно скакнуть. Может бы и "старшего" получил. Но немцы тогда,словно озверели,все лезли и лезли. Поднял он взвод в контратаку, отогнали, да только его назад,на плащ-палатке принесли. На год постарше был,но была в нем какая-то жилка, мудрость что-ли. Прежде,чем решение принимать,всегда всех мнения выслушивал. Потери при нем небольшие были. Новый,не в него.
-Два пулемета у них. Вон у того пня,-осторожно высовываясь,показывает взводному, Петька,- если сразу не погасим,назад бежать некому.Снарядов бы туда, парочку.
- Приказано скрытно,как можно ближе приблизится к противнику. Внезапность,наш главный козырь,-говорит взводный,явно повторяя слова услышанные им,в штабной землянке,- подползем поближе и гранатами...
Всех мы,Петр,загасили всех. Не столько гранатами,сколько жизнями. Война закончилась,а деревни без мужиков,- прислушиваюсь я к шелесту березы.
- Мои-то как,- послышалось за шелестом березы.
7
Тетю Таню,маму твою схорононили. На Благовещенье умерла.Все ходила всем помогала.
Ее,к себе Мария забрала,как совсем ей поплохело. Святая она у тебя. В Церкву, каждый день ходила, поминала всех не вернувшихся... Молилась за воинов,за память вашу. На памятник когда собирали,все свои накопления отдала. Вон,он,Петр,с другой стороны березы стоит. Видишь, "односельчанам,героям Великой Отечественной". Там и ты есть,после отца и брата,по старшинству,как водиться. Мы всей округой,к батюшке ходили,просили чтоб разрешил,маму твою в ограде храма похоронить. Там и покоится.
- Почему так -то Петро, почему двое только вернулись? - спрашиваю я.
- Переломали их,- шелестит голос Петра,-как говорил так и получилось. Переломали.
-А полегло-то сколько. Я зимой 44 -ого пришел,на всю округу,мужиков было на раз два,счет окончен. Одни бабы да ребятишки сопливые. В похоронки не верили. Все ждали,кончится война вернуться. Только не вернулись, а они не дождались. Пустые деревни стояли.
- Сейчас-то не пустуют?
-Какое там,у меня своих четверо. Первенца в честь тебя Петром назвал, у Ильюхи трое.У них уже своих куча. Пацанва выросла,что сопли на клубок мотала,когда мы уходили.Школу новую строить собираемся, старая-то маловата становиться.
-Вот видишь,а спрашиваешь почему? Школу новую строите. За то и полегли.
В канун юбилея Великой Победы поисковики подняли остатки красноармейца. Пенала не нашли, но по номерам, двух позеленевших кругляшков медалей "За отвагу", восстановили имя. Из небытия вернулся еще один герой, павший "за друзей своя" во славу своего Отечества. Он десяток метров не добежал,до отрытого поисковиками, перед ним окопа,где по россыпи на дне,немецких гильз,угадывалось пулеметное гнездо.....
А в день Победы под березой сидел средних лет мужчина,рядом на скамейке стояла чекушка водки,и накрытая хлебом стопка.
-Отца,поминаешь Петр,- подошел к нему другой,с ведрами идущий к озеру,-он в этот день,всегда сюда приходил.
- Теперь я буду ходить. Потом дети,внуки.Будем ходить,пока род наш живет. Будем ходить и будем помнить...