Глава четвёртая Пугачевский бунт

Владимир Бахмутов Красноярский
               
    Когда на Урале заполыхало новое казацкое восстание под водительством Емельяна Пугачева, то вначале это  не вызвало особого беспокойства в столице, - полагали, что бунт, как это уже было не раз, будет  легко  подавлен.
С удивительной быстротой восставшими был захвачен целый ряд малых крепостей  Яицкой линии, осажден Оренбург. На первых порах движение восставших  не было особо жестоким и кровопролитным. Убивали и вешали лишь ярых сторонников царствующей императрицы, отказывавшихся присягать «ожившему государю» и цесаревичу Павлу.
    Известно, что на своих  пиршествах  Пугачев  поднимал  тосты  за  Павла  и его жену - великую княгиню Наталью Алексеевну, им же  по  его  приказу  была  принесена присяга на всей повстанческой территории. В своем лагере он распускал слухи, что с Павлом все время ведется какая-то переписка, что «к нам скоро будет  и молодой государь»; заявлял, что сам он  царствовать  не желает, а поднял народ против властей лишь потому, что хочет восстановить на  царствование   цесаревича.Рассылал по округе бумаги не только от собственного имени, - «Петра III», но и от имени наследника, - цесаревича Павла. При этом  не раз говорил в своем окружении о намерении  «идти с войском на Москву и да-лее»,  но,  что  «других видов не имеет, как если пройдет в Петербург, — там умереть славно».  Казаки толпами переходили на сторону восставших. 
    В столице всполошились, лишь когда в ноябре 1773 года под Оренбургом повстанцами был разгромлен  авангард корпуса  генерал-майора В.А. Кара, назначенного Екатериной командующим карательной экспедицией, а вслед за этим  захвачен  отряд полковника Чернышёва, насчитывавший до 1100 человек казаков, 600—700 солдат, 500 калмыков, 15 орудий и громадный обоз. Солдат разоружили и на следующий день, после приведения их к присяге, распределили по повстанческим сотням. Офицеров (32 человека) посадили под арест, а на следующий день всех казнили. Трудно было поверить, что все эти акции совершены под руководством малограмотного казака.
    Тревоги добавила поступившая в столицу информация, что при повстанческой армии созданы органы управления в форме Военной коллегии,  которая выполняла роль административно-военного центра, вела обширную переписку с отдалёнными районами восстания, рaссылaя мaнифесты и укaзы, в том числе в районы, где ещё не велись боевые действия. Коллегия распоряжалась сбором и перераспределением денежной кaзны, провиaнтa, боеприпaсов и фурaжa,    выполняла функции высшей судебной инстанции.
    Кто всё это организовал? Ведь не казацкие же старшины, не его сподвижники типа  Чики-Зарубина, хромоногого Овчинникова, Чумакова или Творогова с Федулевым, которые впоследствии  повязали Пугачева? Что они могли знать о структуре той же коллегии? Это могли знать и  организовать такое учреждение только профессиональные военные, хорошо образованные советники;  только они могли устроить в армии Пугачева нечто подобное. И такие люди  у «государя Петра Федоровича»  видимо  были.
    Вскоре стало известно, что в составе пугачевской военной коллегии служит  боевой офицер, участник  Русско-турецкой войны подпоручик Михаил Шванвич, сдавшийся в плен вместе с двумя ротами гренадёров  при разгроме восставшими  корпуса Кара. 
    Нынешние читатели, как и современники Пугачева – образованные и  сведущие люди, должно быть не раз задавались вопросом: неужели ближнее окружение самозванца верило в то, что это действительно государь Петр III?  Конечно же, – нет. Не такими наивными и простодушными  были обкатанные и потертые жизнью богатеи Яицкого, Илецкого и других казачьих городков, окружавшие Пугачева,  эти прожженные казачины, многие из которых бывали и в Петербурге, и в сражениях Семилетней и Турецкой войны. За это время они в достаточной мере нагляделись  и  генералов,  и маршалов, и спесивых царедворцев, чтобы в ежедневном общении с самозванцем по тысячам житейских деталей не увидеть в нём  себе подобного.  Но они  своим поведением «на публике» умело подыгрывали ему, демонстрируя свою преданность самозванцу, тем самым способствовали распространению среди простых людей слухов, что это действительно государь Петр Федорович. Тем самым привлекая к восстанию толпы рядовых казаков, крестьян и инородцев, недовольных правлением Екатерины.
    Сведения о событиях на повстанческой территории  так или иначе  доходили до Петербурга. У одних это вызывало чувство недоумения, у других – мысль о том, не является ли этот новый бунт тщательно спланированной акцией, направленной на свержение императрицы Екатерины и возведение на престол цесаревича Павла Петровича. Такое суждение находило немало подтверждений в действиях восставших.
    Если бы Пугачев с казачьим войском, оставив Оренбург, без задержки двинулся  к Москве, да еще, как это планировалось,  получил бы поддержку донских казаков, то к весне он был бы со своим войском у стен древней столицы.  И тогда  заговор по свержению Екатерины и возведению на престол цесаревича Павла имел бы все шансы на успех. Но самозванец этого не сделал. Из-за задержки повстанцев у стен Оренбурга благоприятная обстановка для прорыва к Москве была утрачена,  это дало возможность Екатерине собрать силы и нанести мятежникам сокрушительный удар.  Ход  событий переломился, задуманная братьями Паниными акция была близка к катастрофе.
    В конце марта повстанцы потерпели  поражение под Татищевой крепостью.  Спасались – кто как мог. Каратели одиннадцать  верст преследовали бежавших, кромсая их саблями и топча копытами коней. В самой крепости осталось лежать 1315 убитых, вокруг нее, - по дорогам, лесам и сугробам - еще 1180 человек. В плен попало около 4 тысяч. Все 36 орудий оказались в руках победителей.
Неудачи преследовали повстанцев  в течение всего последующего месяца. Под Сакмарским городком князем Голицыным был разгромлен четырехтысячный отряд Пугачева, было убито более 400 повстанцев, попали в плен Витошнов, Почиталин, Горшков, Падуров, толмач военной коллегии Балтай  Идыркеев .
    15 апреля под Яицким городком генералом Мансуровым был разбит отряд Овчинникова. Сам он  с двумя десятками  уцелевших казаков и киргизов по бездорожью диких казахских степей стал пробираться на север с намерением воссоединиться с Пугачевым.
    Правда, со смертью командующего карательными отрядами генерала Бибикова  восстание вспыхнуло с новой силой в заводском крае Южного Урала и  Башкирии, но при этом уже явно стало перерастать в кровавый народный бунт, в который помимо яицких казаков включились крестьяне, рабочие уральских заводов и проживавшие в том краю инородцы.Восставшие жгли помещичьи усадьбы, беспощадно расправлялись с дворянами, чиновникам и офицерством. Включившиеся в восстание башкиры, руководствуясь национальными интересами и увидев в этом возможность освободиться от русской зависимости, разрушали построенные на башкирских землях заводы и горные предприятия, жгли русские поселения, церкви, беспощадно расправлялись с заводскими управителями. Всё Предуралье заполыхало огнём, превратилось в кромешный ад.
    В это время на арене военных действий с повстанцами появился подполковник И.И.Михельсон, прибывший в составе Санкт-Петербургского карабинерского полка. Он будет преследовать Пугачева  по пятам, пока не нанесет ему сокрушительного поражения под Царицыным.

               
    Никита Панин был потрясен  сообщениями о гибели тысяч людей в круговороте кровавых событий разгоревшегося бунта. Внимательно следивший за их развитием, он предпринял  последнюю отчаянную попытку поправить дело, - направил  в стан Пугачева своего  посланца - Астафия Долгополова. Астафий  убедил самозванца,  «собрав новую толпу,идти на Казань»(об этом Пугачев сам говорил на дознании), заявив  что «государь цесаревич с войсками следует к Казане на помощь». Вняв его совету,  Пугачёв  объединил рассеянные отряды повстанцев и, несмотря на неоднократные тяжёлые поражения, после похода по Уралу и Прикамью, в июле 1774 года захватил  Казань.  Но время было безнадёжно потеряно. Навстречу повстанцам уже шли воинские отряды, освободившиеся в связи с победным завершением турецкой войны.
    Оказавшись в  положении невольного зачинщика кровавого светопреставления за Волгой,  немало этим  обескураженный, Никита Иванович, спасая теперь уже не только свою честь,  но и свои с братом головы,  резко изменил характер  и направление своих действий. Призывая  к помощи в подавлении разгоревшегося бунта, он писал  своему брату:  «…  Я уверен, мой любезный  друг,   что ты собственным своим проницанием уже довольно постигнешь,  в каком  критическом положении я  теперь ….   Нам уже    на остаток  нашего короткого  века  быть  не  может никакого другого средства и положения спасти нам свои седины и закрыть глаза с тем именем в нашем отечестве, которое мы себе приобрели,  … крайность  привела к  употреблению тебя. ... Тебе надобно в  твоем  настоящем  подвиге  обняться  единым   предметом  служения  твоему отечеству… ».

                *

    20 июля от московского главнокомандующего князя Волконского в Петербург поступила реляция: «Казань разорена бунтовщиками, губернатор со своей командой заперся в городском Кремле».
    Екатерина была ошеломлена этим сообщением.  Ситуация становилась критической. Правда, уже через два дня - 23-го июля  было получено известие о завершении военных действий и заключении мирного договора с Турцией. Отчаяние императрицы сменилось бурной радостью. Новость, конечно, в какой-то степени разрядила обстановку, однако нужно было время, чтобы освободившиеся войска могли подойти к Москве, в то время как бунтовщики могли появиться у её стен уже через неделю.
    26 июля было созвано  экстренное заседание Государственного совета с участием Никиты Панина, главы военного ведомства графа Чернышева, братьев Орловых, Григория Потёмкина. Оно открылось заявлением императрицы о её намерении принять личное начальство над войсками, «ехать для спасения Москвы и внутренности империи». «Безмолвие между нами было великое, - писал об этом моменте  Никита Панин. - Государыня ко мне  обратилась и  требовала, чтоб я ей сказал, хорошо или дурно она сие сделает. Мой ответ был, что не только не хорошо, но и бедственно в рассуждении целости всей Империи…».
    Никита Иванович уговорил императрицу оставить «сие намерение», убедив её, что  не царское  это дело, что волнение "презрительной черни" не заслуживает столь  решительных мер.
    Собравшиеся на Совет сановники резко критиковали нерешительность главнокомандующего карательными войсками  князя Ф. Ф. Щербатова, но  кого конкретно назначить на его место, Совет так и не решил. Петербургские полководцы - Чернышев, братья Орловы, Потемкин предпочитали «спасать отечество»  на заседаниях Совета и в оренбургские степи исполнять это «грязное дело»  не просились.
    Зная о предвзятом отношении императрицы к себе и своему брату, Никита Панин сам на это не решился, чтобы не испортить дела, но  после заседания  предложил Потемкину передать Екатерине, что, учитывая критическую ситуацию, в которой находится империя, он готов «ответствовать» за своего брата генерала Петра Панина, который «при всей своей дряхлости» несомненно согласится выступить против Пугачева, даже если бы его пришлось «на носилках нести». При том, однако, условии, что ему будут даны неограниченные полномочия, - не только командование войсками, но и полный контроль над гражданскими и судебными властями в губерниях, охваченных бунтом,   с правом смертной казни. Потемкин по достоинству оценил это предложение, обещал убедить в этом императрицу.
    На первых порах Екатерина отреагировала на  предложение Никиты Панина едва ли не истерически. «Господин граф  Панин,  - писала  она Потемкину,  -  из  братца  своего изволит делать властителя с беспредельной властию в лучшей части империи, то есть  Московской, Нижегородской, Казанской  и  Оренбургской  губернии …;   если  сие я подпишу,  то  не токмо  князь Волконский будет  огорчен и смешон,  но я сама ни милейше не  сбережена, но пред  всем  светом  первого  враля  и  мне персонально  оскорбителя,  побоясь Пугачева, выше всех  смертных  в империи хвалю  и возвышаю».
    Впрочем, у императрицы не было другого выхода, - Петр Панин был в то время единственным «под рукой» боевым генералом, которого можно было использовать для борьбы с Пугачевым. Не без колебаний, под влиянием Григория Потемкина, активно поддержавшего предложение  Панина,  императрица, в конце концов, с ним  согласилась, хотя и возражала  в части  неограниченности  полномочий своего недруга, которому она по-прежнему не вполне доверяла.
    29-го июля 1774 года состоялся указ государыни  Сенату, а генералу Петру Панину   направлен рескрипт о назначении его  главнокомандующим карательными войсками. Но при этом  Московская губерния  была оставлена во власти князя Волконского. Кроме того, императрица оставила в своём ведении секретные комиссии  (Оренбургскую и Казанскую), председателем которых был назначен исполняющий обязанности казанского губернатора  генерал-майор П. С. Потемкин, - троюродный брат Григория Потёмкина.В дополнение к этому Екатерина направила генерал-фельдмаршалу   Румянцеву указ срочно командировать в распоряжение Петра Панина генерал-поручика А.В. Суворова, к которому она испытывала особое доверие.
    Дело в том, что отец и сын Суворовы были довольно близки  к императрице. Отец Александра Васильевича принял самое активное участие в  дворцовом перевороте, приведшем Екатерину на русский престол. В день переворота В.И. Суворов был   назначен ею премьер-майором лейб-гвардии Преображенского полка. Именно ему было поручено обезоружить голштинские войска Петра III в Ораниенбауме. С отрядом гусар он тогда арестовал и заключил в крепость голштинских генералов,офицеров и рядовых солдат незадачливого экс-императора, - всего  несколько сот человек.
    В Москву на коронацию Екатерины должны были отправиться двадцать из двадцати пяти сенаторов (в том числе и Суворов – старший). Гвардия тоже следовала в первопрестольную. В такой ситуации содержание городских караулов в Петербурге было возложено императрицей на Астраханский полк под командованием тогда еще молодого подполковника Александра Суворова. Ему было тогда 32 года. Так что выбор императрицы, направившей  генерал-поручика А.В. Суворова к Панину с задачей схватить "злодея" и доставить его в столиц, не был случайным. Царица  поручала  это важное для нее и деликатное дело близкому ей доверенному лицу, в преданности,  сдержанности и вместе с тем усердии которого она была совершенно уверена.


    Петр Панин не меньше императрицы и своего брата Никиты был ошеломлен развернувшимися в Заволжье событиями, грозившими разрушением империи,  и готов был применить всё своё умение и опыт для ликвидации этой угрозы. Была  еще одна причина, принуждавшая его к оперативным и решительным действиям – необходимость уничтожить или хотя бы скрыть следы  его собственного участия и участия его брата в подготовке и организации выступления яицких казаков  в начальной фазе восстания, причастности к этому цесаревича Павла. Все это в значительной мере объясняет проявленную им нелицеприятную жестокость  при подавлении бунта.
                *
               
    Между тем Пугачев, потерпевший  под стенами разоренной Казани очередное поражение в  сражении с Михельсоном, с остатками своего войска переправился на правый берег Волги, где снова стал обрастать людьми и набирать силу. Мысль о продвижении к Москве еще не покинула его;  он даже успел продвинуться  верст на 15 в направлении  Нижнего  Новгорода,  когда  встретившиеся ему чуваши сообщили  о победном завершении войны с Турцией, что  в Нижнем много войск, а в Цивильск из Свияжска идет правительственный отряд.Видимо,  только тогда Пугачев в полной мере осознал, что задуманная братьями Паниными с его участием акция потерпела полный провал, что впереди его ждет  виселица. 
    И все же предводитель не потерял присутствия духа.  И хотя  яицкие казаки ещё уговаривали его идти дальше на запад, он повернул на юг, - в низовье Волги, ссылаясь на то, что нужно получить поддержку донских казаков.
    Насмотревшись и наслушавшись за минувший год от крестьянских  ходоков, инородцев  и заводских рабочих Урала о  бесправном их положении, он теперь искренне им сочувствовал.  Он и сам со своей казачьей братией немало натерпелся  обидных поражений. Теперь был поглощен одним неуёмным желанием   – желанием мести. Продолжая играть роль государя, он рассылал во все стороны своих посланцев с манифестом  о вольности, отпущении повинностей и безденежной раздаче соли. В своих воззваниях  стал открыто призывать к истреблению дворян и разорению их поместий. В ответ на эти призывы вся западная сторона Волги восстала, и передалась самозванцу. Восставшие получили широкую поддержку крепостных  крестьян Прикамья.  В эти последние месяцы восстание приобрело еще более разнузданный и кровавый характер.   
    Воеводы бежали из городов, дворяне из поместий; чернь ловила тех и других, толпами  приводила  к Пугачеву, а тот приказывал вешать их без суда и следствия. Действия теперь уже немногих башкирских и калмыцких инородческих отрядов, которые еще следовали за Пугачевым,  носили еще более изощрённый, ярко выраженный антирусский характер, - они жгли русские поселения, церкви, убивали и вешали священников.
    Правительственные отряды, находившиеся в Казанской и Оренбургской губерниях, подчиняясь стратегическому замыслу  нового главнокомандующего, пришли в движение и устремились к  Пугачеву со всех сторон. Князь Щербатов из Бугульмы, а князь Голицын из Мензелинска поспешили к Казани; граф Меллин переправился через Волгу и 19 июля выступил из Свияжска; генерал-майор Мансуров из Яицкого городка двинулся к Сызрани; подполковник Муфель пошел к Симбирску; подполковник Михельсон из Чебоксаров устремился к Арзамасу. Особые меры были предприняты, чтобы не допустить  прорыва Пугачева к Астрахани.
    Но Пугачев уже не имел  намерения идти на старую столицу. Окруженный со всех сторон войсками правительства, он думал теперь уже только о том, как дороже продать свою жизнь.  Между тем боевое казачье ядро восставших таяло в боях, а крестьянское пополнение не имело ни боевого опыта, ни оружия.
    В сотне верст южнее Саратова, в заволжской степи, начинались кочевья калмыков. И Пугачев, стремясь усилить свое войско, через  толмача Идыра Бахмутова обратился  к правителю  калмыков Цендену-Дарже с именными указами о присоединении калмыцкой конницы к своей армии. 19 августа Ценден-Даржа с  тайшами и трехтысячным конным отрядом прибыл в лагерь Пугачева и объявил о  готовности служить в его войске. Пугачев щедро одарил калмыков деньгами, богатыми одеждами, тканями и другими "знатными" товарами.
    Калмыцкая конница участвовала в походе к Царицыну и  боях под этим городом. Однако  после неудачного штурма города  Ценден-Даржа с большей частью калмыков оставил Пугачева и возвратился в свои кочевья. А 25 августа у Черного Яра ниже Царицына войско Пугачева было наголову  разгромлено отрядом подполковника Михельсона.  Сам Пугачев  с двумя сотнями казаков его личной гвардии  сумел бежать в приволжскую степь. Теперь  его цель состояла в том, чтобы  прорвавшись к устью Волги или  Яику, уйти  в казахские  степи или Туркмению. 
    Он не знал, хотя, может быть, и подозревал,  об уже сложившемся к этому времени  заговоре казацких полковников, решивших в обмен на Пугачёва получить от правительства помилование. Этот заговор  сформировался в середине августа, - накануне последнего сражения, в нём приняли участие И. А. Творогов,  Ф. Ф. Чумаков, И. П. Федулёв  и ещё полтора десятка яицких казаков.8 сентября  у реки Большой Узень, когда большая  часть  отряда находились в отдалении,  заговорщики схватили и связали Пугачёва. На пути к Яицкому городку он  дважды предпринимал попытки к бегству, но неудачно.
    К концу августа правительственные команды разгромили мелкие повстанческие отряды в Поволжье и на Дону, после чего приступили к усмирению последних вспышек восстания в Заволжье и на территории Оренбургской губернии. Правда, в Предуралье еще продолжали бесчинствовать конники Салавата Юлаева, но основные очаги восстания были подавлены.
    К началу 1775 года  карательные операции в основном завершились. Только с 1 августа и по 16 декабря 1774 года по личному повелению  генерала Петра Панина были казнены 324 повстанца, наказаны кнутом с подрезанием ушей – 399, а наказаны плетьми, розгами, шпицрутенами и батогами – без счета. Из шести тысяч повстанцев, взятых в плен в сражении под Черным Яром, Панин освободил от наказания только 300 человек. Часть из них – в основном близкое окружение Пугачева, была передана в руки следственной комиссии. Остальные, после краткого разбирательства, были наказаны по собственному усмотрению командующего: кто казнен, кому повырывали ноздри, обрезали языки, уши или пальцы рук; кому клеймили лоб и щеки. Всех прочих перепороли: солдат–изменников – шпицрутенами через строй;  казаков – нагайками; всех других, без разбору, – кнутом, розгами, батогами, - кому как повезло. Немалая была работа – перепороть пять с лишним тысяч человек.  Города, селения и дороги в Поволжье были уставлены по приказу Панина виселицами с трупами повешенных, которых запрещалось снимать и хоронить месяцами.
    В трех подвластных ему губерниях Петр Панин с присущей ему энергией и целеустремленностью установил жесткий режим,   обратив особое внимание на устройство разоренных губерний,  ослабление возникшего голода,  устранение беспорядков  в управлении, - лихоимства, неспособности и бездеятельности администрации. Произвел необходимые замены.

                *

    Рано утром 4 ноября  Пугачева и его сподвижников доставили, наконец, в Москву. От Рогожской заставы до Красной площади все улицы заполнили толпы народа. Арестованных завели  в тюрьму, устроенную на Монетном дворе. Охраной к ним были приставлены десять солдат Преображенского и рота второго гренадерского полков с соответствующими офицерами.  Начался завершающий "розыск".
    Председателем следственной комиссии, которой предстояло допрашивать арестованных, императрица назначила М.Н. Волконского, - московского генерал-губернатора. Ее членами - П.С. Потемкина и  обер-секретаря Тайной экспедиции С.И. Шешковского. К концу расследования  число  подследственных, - «главных злодеев» достигло пятидесяти пяти.
    Манифестом от 30 декабря 1774 года императрица известила об окончании следствия и  учреждении суда. Проведение судебного процесса было возложено на Сенат с привлечением высших сановников империи, в том числе генерала П.И. Панина, - всего более 30 человек. Председателем суда, проходившего в Москве, был назначен генерал-прокурор Сената князь А.А.Вяземский.
    Судебные заседания были проведены в Московском Кремле 30—31 декабря 1774 года и 20 января 1775 года, и завершились вынесением приговора.  Петр Панин, ссылаясь на болезнь, ни на одном из заседаний суда не присутствовал.
    Приговор, утвержденный императрицей, определил наказания:
   Пугачева – четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела разнести по четырем частям города, положить  на колеса и сжечь;
   Перфильева – четвертовать;
   Шигаева, Падурова, Торнова – повесить в Москве;
   Белобородова – казнить отсечением головы в Москве;
   Зарубина  было приказано казнить отсечением головы в Уфе;
    Те из приговоренных, кто готов был принести покаяние в совершённых ими преступлениях, согласно решению Синода от 30 декабря 1774 года, освобождались от анафемы. Пугачёв, Подуров, Зарубин-Чика и Торнов покаялись в своих согрешениях и потому были разрешены от церковной анафемы.  Перфильев и Шигаев от покаяния отказались.

    10 января 1775 г. на Болотной площади в Москве Пугачёв и  его ближайшие сподвижники были казнены.  16 человек  были наказаны кнутом и после вырывания ноздрей и выжигания на лице каторжных знаков отправлены на вечную каторгу в Нерчинские заводы.  Всем остальным подлежало «по мере их заслуг», - кому ссылка на вечное поселение в крепость Рогервик, кому отсечение языка, кого в  крепостные.  Но всем, признанным виновными, без исключения, – сечение кнутом по разному числу ударов в зависимости от вины  и клеймение лба и щек особыми знаками.

                Продолжение следует