А мы и не скрываем, что из деревни родом,
Теперь таких закатов нам видеть не пришлось.
И не сотрут из памяти, деревню наши годы,
Спасибо тебе, Господи, что жить там довелось.
Из песни на слова Михаила Ворсина
Меня зовут Лёнька, а ребята кличут меня «Лёнька Зюкин», хотя у меня другая фамилия, но в селе как-то привыкли меня звать по фамилии бабушки, а не по мамкиной фамилии. Папка мой ушёл на войну с первых дней и от него никаких известий не было, а теперь уже прошёл почти год, когда война закончилась. Мой дед Федот или Федос, многие и так его звали, умер ещё за три года до начала войны.
Сегодня я в первый раз буду сам пасти корову. Мне так хотелось быть взрослым, что я всячески старался помогать и мамке и бабушке и даже своим тёткам, которые жили на других концах села.
Этот день пришёл. Снег недавно сошёл и трава ещё еле-еле пробивалась сквозь ещё не совсем оттаявшую на пригорках землю. Корова, чуть державшаяся на застоявшихся в хлеву ногах, выйдя за ворота сразу начала что-то искать на земле, схватывала что-то губами и даже жевала или делала вид, что жевала. Иногда ей что-то не совсем нравилась и она громко фыркала, словно лошадь, но только после этого следовало не ржание, а какое-то сопение.
Я за всем этим наблюдал и был недоволен, что Зорька, так звали корову, не обращает на меня внимания и не считается со мной, как с хозяином, хотя в хлеву и во дворе она меня слушалась.
Вот она снова пошла не туда, где проросла уже трава, а в сторону плетня, огораживающего сад и начала грызть прутья загородка, пытаясь обглодать старую прошлогоднюю кору. Мне это надоело и пришлось хлестнуть корову лозиной, которую мне вручила бабушка. На удивление Зорька послушалась, бросила грызть плетень, увидела соседскую корову Маньку, тоже неуверенно бредущую по улице, и как-то более энергично, в раскачку пошла в её сторону, как бы сбиваясь в стадо.
Тут из своих ворот показался и Манькин хозяин, мой одногодок Иванюшка и бегом, шурша своими полотняными, выкрашенными фиолетовыми чернилами, штанами, начал догонять корову, которая уже норовила потереться боком о шаткий соседский плетень, который держался на двух гнилых кольях и мог вот-вот завалиться, что закончилось бы ссорой с соседями. Но тут из ворот вышла бабушка Горпина, наша соседка, и хлестнула Маньку толстой хворостиной, отогнав её от своего плетня. Корова отскочила от плетня с несвойственной для неё резвостью и трусцой побежала навстречу моей Зорьке и появившейся из ворот двора Зеновых корове Галке, чёрной масти с отломанным рогом.
Так, постепенно собираясь, и коровы и маленькие пастушки, медленно двигались по хуторской улице в сторону леса. Все были гордые, что им доверили пасти своих коров, так как общее стадо с главным сельским пастухом и двумя подпасками будет собрано месяца через полтора, когда подрастёт трава и коровы будут пастись на одном месте и не будут разбегаться на колхозные поля, на которых ярко зеленеют озимые Поля охраняет объездчик на лошади и мы боимся его пуще волков, которые шастают в округе.
Через какое-то время коровы самостоятельно сбиваются в стадо, а мы в общую группу, которая начинает жить своей повседневной жизнью, делясь последними новостями, предъявляя предыдущие претензии, старшие младшим иногда давая подзатыльник, но без особой вражды и через минуты забывая существующие размолвки, так как делается общее дело и надо помогать друг другу. Да и те, кто младше, не обижаются на старших, так как можно будет сидеть рядом с ними и слушать интересные случаи или разные страшные пересказы.
Продолжая покрикивать на своих коров, мы шли с нашим маленьким стадом по улице хутора. Вот уже прошли Лабузовых, прошли Горбенков, Бурнаковых, Данилиных и подошли к краю хутора. На краю нашего хутора Майского было два места, мимо которых нам детям по одному было ходить страшновато. Первое, это — землянка, в которой жили Привальцевы и за ней большая куча обгоревших брёвен, заросших многолетним бурьяном. Это сгоревшая хата Люковых, которую сожгли каратели в конце февраля 1942 года после боя с отрядом партизанского командира Сидора Ковпака. Хату и в ней всю семью, пять девочек и мамку с папкой-инвалидом, сожгли за то, что у них в печи партизаны пекли хлеб до того, как начался бой. Старшая дочка была лучшей подругой моей мамки и это ещё больше меня пугало, хотя с тех пор прошло уже больше шести лет. Тот бой часто вспоминали и обсуждали в селе взрослые, так что мы мальчишки, которые во время тех событий были очень маленькими, знали всё в мельчайших подробностях.
Но вдали уже был виден лес и наше стадо ускорило шаг, а за животными засеменили и мы. До места, где все обычно пасли скот в это время осталось идти совсем немного, чуть больше полкилометра, это место у нас называли Берёзками, а перед этим были Дубки, где летом было очень много белых грибов и сыроежек.
Переговариваясь между собой и покрикивая на коров, мы быстро дошли до Берёзок и распустили коров, которые разбрелись между молодым березняком и начали жадно щипать траву. Сено, заготовленное прошлым летом, давно закончилось и коровы даже всю солому подъели, так что последнее время они были впроголодь, хотя хозяева и старались их подкармливать. Бабушка так и говорила: - Всё, что можно, надо отдавать Зорьке. А можного у нас было не так много, часто самим не хватало.
Коровы были пристроены и мы занялись своими делами. Сначала Пашка Коржов, он же Четёвка, начал рассказывать, как охотники этой весной у Сосенок устроили засаду и настреляли трёх волков. У Сосенок было конское кладбище там рядом в логу водились волки, особенно зимой. Охотники вырыли землянку, устроили засаду, убили трёх волков, а остальные волки не испугались и начали раскапывать землянку. Патронов у охотников было мало, они закончились и спасло охотников только то, что мимо ехали подводы, которые вывозили на поля навоз, люди начали кричать и волки хотя и не сразу, но разбежались.
В это время, где-то за кустами глёда послышались голоса и к нашей группе вышла ещё одна группа ребят, впереди которой шёл Митька Данин и в руках у него была немецкая винтовка с наполовину разбитым прикладом. Мы все столпились вокруг него, стараясь потрогать уже заржавевшую винтовку, а он всё пытался открыть затвор, но на спусковой крючок не нажимал, боялся, что разорвёт ствол, как уже бывало. Постучав о пень, Митька наконец открыл затвор и заглянул в ствол, патрона не было. Мы начали думать, что делать с винтовкой дальше. А пока Митька пошёл её прятать, чтобы никто не нашёл и не забрал себе. Мы снова уселись на свои мешки, которые брали от дождя, и начали рассказывать, кто какое оружие видел. Я вспомнил, что у тех солдат, что были на постое у нас в хате видел настоящие гранаты, «лимонки», которыми они собирались глушить рыбу в Клевени, это речка у нас такая. А Витька Крюков, или просто Вика, рассказал, что у них дома целых три карабина и целая сумка обойм с патронами. И действительно, у Крюковых квартировали солдаты, которые охраняли уже срубленный лес, который вывозили на станцию в Шалыгино или в Баничи на студобеккерах. Мы каждый день видели, что кто-то из них шел с карабином за спиной по направлению в Кавёнский лес, где пилили толстенные дубы. Иногда они ходили в лог тренироваться стрелять и мы, мальчишки, увязывались за ними, хотя они нас близко не подпускали. Зато, после стрельбы мы ходили и собирали новенькие блестящие гильзы, которыми игрались или меняли на что-нибудь с теми, кому не досталось этого добра.
Затем кто-то вспомнил, что уже можно собирать берёзовый сок и пошли в ту сторону, где было несколько толстых берёз, так как коров мы пасли в кустарнике, где были маленькие берёзки по два-три метра. Не доходя до берёз мы встретили трёх охотников, которые спросили что мы тут делаем. Мы ответили, что пасём коров. Тогда один дядька сказал, что они идут бить волков и им нужны загонщики. Еще спросили, сколько нас и когда оказалось, что больше двадцати, то начали уговаривать нас, что два-три человека попасут коров, а остальные пойдут с ними загонять волков. Нам обещали, что, если они убьют волков, то купят нам всем конфет и мы согласились. Оставили трёх самых старших ребят, они не захотели сами идти, и мы, в основном малышня, пошли с охотниками.
Идти пришлось не так далеко, километра полтора, на Попово поле, которое примыкало к лугу, заросшему кустами ольхи переходящему в болото. Болото здесь было кусками, где вода, а где сухие бугорки, по которым мы и должны были идти, так как по мокрому нам было не пройти, мы были в лаптях и быстро промокали. Мы старались проходить по сухим бугоркам, которых было много и идти было удобно. Нам сказали, что надо идти и громко кричать, свистеть, аукать, ну в общем вести себя шумно. Идти надо было по болоту чуть-чуть забирая вправо, так чтобы выйти к лесу, но близко к лесу не подходить, а остановиться около ёлок, которые росли на островке посредине болота и их было далеко видно.
И мы пошли. Кричали, свистели, а ещё у нас, у некоторых, были такие трещётки, сделанные из дерева, с которыми взрослые ночью охраняют хутор от волков и лисиц, отпугивая их сильным треском. Видеть один другого мы не видели, но слышали хорошо. Я, например, справа слышал Иванюшку, а слева я слышал свист Вики, он очень хорошо свистел, засунув пальцы в рот, так из наших ребят не умел свистеть никто. Так мы дошли до ёлок и остановились, не зная, надо кричать или можно перестать кричать. Я покричал-покричал и начал прислушиваться, а поскольку сказали сильно не приближаться один к другому, то я стоял на месте прислушиваясь и изредка покрикивая а-а-а-а-а! Затем замолкал и снова -а-а-а-а-а! Потом начал звать — Вика-а-а! И снова — Иванюшка-а-а-а! И вдруг справа услышал взрослый голос — Иди сюда-а-а! Я с радостью побежал направо сторону и скоро увидел Иванюшку и ещё несколько человек, а один из охотников, который мне кричал, пошёл в мою сторону собирать других ребят. И скоро мы собрались все. Охотники сказали, что двух волков они видели, но они были далеко и поэтому в них не стреляли. Нам сказали отдохнуть и тогда пойдём в другую сторону. Несколько человек отказались опять идти загонщиками, но старшие ребята их уговорили, пообещав, что это последний раз.
Мы начали новый загон, теперь уже вдоль леса, так как эта часть леса была почти непроходимой, с буреломом и заросшая непролазным терновником. Скорее всего здесь и находились логова волков, которых мы пытались выгнать на охотников, но волки очень хитрые и хорошо знают все тропы и лазейки вокруг своего логова.
Мы кричали, свистели, трещали снова, но теперь справа и слева меня оказались другие ребята и я с ними уже не перекрикивался, хотя слышал их крики и свист. Иногда я подходил к моему напарнику, что был справа и даже видел его, но тогда я удалялся от того, кто был слева и даже плохо слышал его. Постепенно я шел медленнее и медленнее, так что слышал крики своих напарников впереди. Потом кто-то выстрелил далеко справа и через две-три минуты — далеко слева.
И вдруг между кустами ольхи вдалеке увидели одного волка, какой-то серо-желтоватый и я начал кричать сильно-сильно, так, что волк побежал быстрее, видна была над низкими кустами только его спина и та быстро скрылась.
Потом увидел другого уже поближе, этот какой-то более серый и бежал как-то медленно, как бы нас и не боялся. Даже одно время я увидел его спину и холку приближающуюся к нам, но я закричал сильнее и он свернул сначала в сторону, а потом побежал назад. Я почувствовал, что устал и присел на куст лозы, подогнув ветки. Сидел минуты три, а может больше и хотел встать, но ноги так устали, что не хотелось вставать. Потом испугавшись, что могу отстать от всех, я быстро вскочил и побежал вперёд, уже не крича, а просто издавая какие-то невообразимые звуки, наподобие визга.
Где-то справа от меня раздались снова один за другим два выстрела с интервалом в три-четыре минуты, а потом где-то передо мной раздались выстрелы дуплетом, очевидно стреляли из двуствольного ружья. Но у наших охотников были только одноствольные ружья. Думая об этом, я уже не бежал как прежде, а тяжело шёл, еле переставляя ноги и уже ни о чём не мог думать, хотелось, чтобы всё это скорее закончилось и я пошёл домой. Ещё я подумал, что мне эти места совсем не знакомые, трава не такая, мало осоки и кусты другие, не низкая лоза, а высокий верболоз, который растёт вблизи ручьёв или речек. Но до Клевени было далеко, наверное я дошёл до карьеров торфоразработки, а это очень далеко.
Затем стреляли где-то совсем далеко и потом я перестал слышать ребят справа и слева и когда солнце зашло за облака, я совсем растерялся и не знал уже куда идти. Кроме того, осматриваясь, я несколько раз повернулся и уже не понимал даже с какой стороны я шёл. Кусты вокруг были одинаковыми, а следы, хотя и были видны, но обходя мокрые места, я кружил и теперь вся лужайка была затоптана моими следами.
И тогда я заметил, что в той стороне, куда иду, почти нет сухих мест, а всё больше воды, тогда я немного повернул вправо и пошёл уже по сухому, да и другой дороги не было видно, справа, слева и позади меня была вода. Решил идти вперёд, а если пойму, что не туда иду, поверну налево или направо, хотя не представлял, как я это пойму и пойму ли вообще. Но всё равно пошёл вперёд.
Так я шёл молча, кричать больше не хотелось, да и других криков я не слышал. И вдруг я услышал стрекот сороки, обрадовался и пошёл в ту сторону, значит там кто-то был. Если сорока стрекочет, то там кто-то ходит и она за ним летает. Но чем дальше шел в сторону сороки, тем гуще становились кусты и тем труднее было идти. Обычно такой густой молодняк растёт на краю леса, где много солнца и при дожде этим кустам достаётся много воды. Да и сорока далеко чувствует того, кто приближается к её гнезду. Думая про это, я заметил просветы между кустами и пошёл ещё быстрее.
Вдруг кусты закончились и впереди меня была большая то ли поляна, то ли кусок луга, а на том краю, примерно, как через три дороги стоял волк. Увидев меня, он прыгнул в сторону, волк голову не поворачивает, он поворачивает всё туловище, и скрылся в кустах в той стороне, куда мне надо идти. Мне стало как-то спокойнее, но в какую сторону мне направиться я никак не мог решить. А идти надо было, не стоять же мне здесь до вечера или пока кто-нибудь не придёт. Но что никто сюда больше не придёт я уже понял наверняка.
Я не знал, что мне делать. Идти за волком боялся, а идти в другую сторону не мог, так как понимал уже, что могу окончательно заблудиться. Я стоял и молча плакал. Вдруг из облаков показалось солнце и я хоть примерно понял, в какую сторону мне надо идти, это примерно наискосок направо от того места, куда убежал волк. Я уже начинал бояться встретиться с ним опять. Но страх остаться здесь, на болоте, на всю ночь, пугала ещё больше и мне не оставалось ничего другого, как начать двигаться и как можно быстрее.
Теперь уже я не шёл, а бежал, цепляясь за корни кустов и спотыкаясь о кочки. Страх, что я пошёл не в ту сторону, прошёл или наступила уверенность в моём правильном решении, но теперь мне не казалось, что на этом болоте или в лесу можно заблудиться и остаться на ночь. Теперь об этом даже не думалось, а думалось, что вот-вот всё это закончится и всё будет хорошо. И я побежал из последних сил, хотя и сил поприбавилось.
Бежал, бежал, долго бежал, а когда остановился, запыхавшись, то увидел, что добежал до того места, где мы останавливались перед первым загоном. Но, мне казалось, что я бежал совсем в другую сторону. Но хорошо было и то, что с этого места я немного знал дорогу назад. Сюда мы шли медленно и я само собой осматривался вокруг, так как в этих местах раньше ещё не был. Вот наполовину подрубленный ольховый куст, вот место, где нас собирали охотники, всё вытоптано вокруг, а вот и длинное лыко, с которым сюда шёл Вика, он, наверное, забыл его здесь. Убедившись, что я нашёл дорогу обратно, дальше пошёл уже медленнее, с уверенностью, что скоро выйду к Березкам, туда, где может ещё и пасётся Зорька.
Но когда хотел найти тропинку к тому месту, где мы оставили коров, то опять начал плутать, так как теперь я уже опять был в лесу и мне очень трудно было определить точно, куда надо идти, мне всё время казалось, что отклоняюсь в сторону болота. Поэтому, я через некоторое время чуть-чуть поворачивал направо, а через какое-то время поворачивал чуть-чуть налево. Казалось, что так можно выйти именно в то место, куда мне нужно. Так делала бабушка, когда мы с ней однажды заблудились, собирая грибы. Бабушка мне много чего рассказывала, как не заблудиться в лесу, но когда это пригодилось, я всё перезабыл, а то что помнил, всё поперепутал и теперь не был уверен, что запомнил всё правильно. То же, что вспоминалось я старался применить именно так и это увенчалось успехом.
Наконец впереди появился просвет и я вышел на Попово поле, но совсем с другой стороны. Я снова побежал через поле и тут я понял, что плутал по болоту и лесу очень долго, уже начало вечереть, а к этому времени надо было уже быть дома. Да я и не знал, пришли ли ребята к коровам или нет, а если пришли, то пригнали они нашу корову со своими домой или нет. Ничего я этого не знал, поэтому шёл туда, где оставил пастись свою корову. На всякий случай не очень громко позвал: -Зорька! -Зорька! -Зорька! Остановился, немного послушал, но в ответ никаких звуков не было. Тогда я позвал прокричав, что было силы: -Зорька! -Зорька! -Зорька!
И тут в ответ я сразу услышал громкое мычание коровы. И испугался. Уж очень издалека слышалось это мычание, значительно дальше, чем то место, где мы оставляли коров пастись. Чего-то испугавшись, я снова побежал в ту сторону. Бежать было легче, лес был реже, уже перешёл в кусты, но ноги устали, скользили по сырой земле и бежать приходилось всё медленнее и медленнее, пока я снова не перешёл на шаг, тяжело дыша. Я конечно обрадовался, когда услышал мычание коровы, но ещё не был уверен, что это наша корова, потому что звуки доносились издалека и совсем не с того места, где мы оставляли коров. Но решив убедиться, кто же мне откликается я побежал вперёд.
Добежав до того места, где мы оставили коров, я с ужасом понял, что все погнали своих коров домой. Тогда я начал звать: - Зорька! -Зорька! -Зорька! Но ответа не слышал и не знал в какую сторону к ней идти. Да и уже было довольно сумеречно. Теперь я уже был почти уверен, что мне показалось мычание, а это какой-нибудь леший заманивает меня в лес. Мне и бабушка много рассказывала сказок про разных лешачков и с ребятами мы тоже про них разговаривали иногда. Поэтому, я так испугался, что у меня ноги перестали идти и я остановился. Но потом пересилил себя и тихонько, крадучись пошёл дальше, да и искать-то надо было как-то корову.
Я снова начал звать. Но тут раздался какой-то истошный крик -Орька! — Орька! -Ха-ха-ха-ха-ха! Ух! Ух! И у меня холодок по спине пошёл, так было страшно. Но я опять начал звать: - Зорька! -Зорька! -Зорька! И вдруг я услышал -Му-у-у-у-у! Это было хоть и далековато, но уже как-то определённо. А становилось всё темнее и темнее. И я снова побежал уже в сумерках. А мне вслед: - Ха-ха-ха-ха! Ух! Ух! Это было похоже на крик филина или болотного луня. Но думать об этом было некогда, хотя и страшно было до ужаса.
Чтобы не так было страшно, я бежал и тоже орал что силы: -Зорька! -Зорька! -Зорька! И ещё между этим шептал: Зоречька! Коровка! Моя хорошенькая! Зоречька! Коровка! И уже почему-то слёзы катились из глаз так, что я ничего не видел, хоть и ежеминутно вытирал их рукавом.
Пробежав довольно много я снова испугался, что я не туда бегу и не слышу Зорькиного мукания, остановился, прислушался и что есть силы закричал: -Зорька-а-а-а-а! Закричал так, что у меня начал хрипеть голос и я перестал кричать. В это время я услышал какой-то шум и прямо на меня из кустов вышло что-то большое и тёмное, сильно плямкающее жвачкой и только теперь я понял, что мы находимся рядом с колхозным полем, где посеяны озимые и Зорька была на этом поле, паслась там. Тут я испугался ещё больше, вспомнив про объездчика, который охраняет посевы. Поэтому, я рукой хлопнул её по боку, чтобы она шла быстрее и побежал впереди подальше от колхозных зеленей. Корова, на удивление, быстро пошла за мною, а я всё старался вспомнить, в какой стороне дорога, чтобы быстрее выбраться из леса. Но корова сама уже шла в ту сторону, где я думал находится дорога. Приметы сходились, ближе к дороге пней было меньше, а глубоких ям больше, это рабочие разрабатывающие лес, в прошлом году здесь корчевали лес и выкорчевали только близко от дороги, а дальше почему-то корчевать не стали. Поэтому мы шли правильно.
Через несколько минут мы вышли на дорогу, которая вела в Кавёнский лес и я узнал это место у развилки, где другая дорога от развилки вела к речке Клевень, туда мы ходили на рыбалку. Тут я успокоился, перестал плакать, но всё время прижимался к морде коровы и она казалась мне такой мягкой и тёплой, пахнущей какой-то травой, хотя трава ещё чуть-чуть только выросла. Я семенил за коровой и приговаривал шепотом: -Уже недалеко, уже скоро будем дома! -Подожди, скоро будем дома! -Уже немножко! -Уже совсем немножко! Корова фыркала, а мне казалось, что она со мной тоже соглашается, только сказать не может. От этого мне становилось спокойнее и даже не так холодно, хотя перед этим я не попадал зуб на зуб, всё время дрожал.
Я не отходил от Зорьки, шёл, или почти бежал рядом, касаясь рукой за её толстый бок, несмотря на то, что ступал я по лужам и ноги мои сильно промокли. Раньше я этого не замечал, а теперь даже чувствовал, что в лаптях что-то чавкало и портянки сильно сползли по ноге. Но поправлять было некогда, я старался как можно быстрее выбраться из этого страшного ночного леса, который не только не защищал нас с Зорькой, а ещё больше пугал разными шорохами, эхом и какими-то страшными тенями, кажущимися живыми.
Мы приближались уже к краю леса, тем самым Дубкам, когда я услышал, что кто-то кричит у самого края поля в середине Дубков. Но Зорька шла очень быстро, я за нею еле поспевал и мне было плохо слышно, кто это и что кричит, да и мне опять стало страшновато. Но ближе к краю леса, я решил остановиться и прислушаться. Корова тоже замедлила шаг, как будто ей тоже было страшно и она не хотела отходить от меня. Мы остановились и тогда я услышал мамкин голос: -Лёня-я-я-я-я! -Лёня-я-я-я-я! -Лёня-я-я-я-я! И тишина! Я сразу же ответил: Ма-а-а-а-а! Ма-а-а-а-а! И Зорька тоже отозвалась — Му-у-у-у-у!
Я хлопнул Зорьку по боку и быстро побежал по дороге, а корова побежала за мной следом, громко дыша и не отставая от меня. Вскоре мы выбежали на край леса, где начинался луг. К этому времени уже стемнело и видны были только силуэты, но мы уже уверенно бежали по знакомой дороге и даже чуть-чуть замедлили бег. Чтобы удостовериться, что мне не послышалось, я снова начал звать: -Ма-а-а-а-а! -Ма-а-а-а-а! И увидел мамку, выбегающую из-за толстых дубов, которая нас увидела и запричитала: -Лёня! Зорька! Вы что, заблудились? Уже порядком стемнело и если бы мы с Зорькой стояли, то мамка нас и не увидела бы. Я тоже её только увидел, потому что она бежала к нам. Она подбежала к нам, сразу ощупала меня, всё ли у меня в порядке, не ушибся ли я, так как было темно и какой я был грязный и растрёпанный она не видела.
Зорька тихонько мычала и тёрлась об мамкины руки, а я не выдержал и почему-то расплакался взахлёб. Но мамка сказала: -Ладно, ладно, пошли скорее домой. Но услышав, как чавкает вода у меня в лаптях, начала опять причитать: -Да ты весь мокрый, вы, что в болото ходили? Но я уже ничего не соображал, да и ответить ничего не мог, а просто семенил и семенил за быстро идущими мамкой и Зорькой.
Мы уже опять проходили мимо сгоревшей хаты Люковых и мамка, проходя мимо, перекрестилась, а у меня от страха опять пробежал холодок по мокрой уже спине и я ещё быстрее побежал рядом с Зорькой.
В окнах хат, мимо которых мы шли уже были видны мигающие блики от керосиновых ламп и каганцов, во дворах мычали коровы, блеяли овцы, хрюкали и визжали по двору свиньи и поросята, вся живность просила корма или уже его получила.
Минут через десять мы уже были дома. После того, как я умылся мамка осмотрела все мои ссадины и царапины, смазала их какой-то мазью, я забрался на печку и меня сморило тепло, о котором мечтал всю вторую половину дня. Наступило блаженство.
Так закончился мой длинный-длинный день с приключениями. Мамка и бабушка о чём-то меня спрашивали, но я уже спал.
Через неделю я узнал, что загонщиками мы были для того, чтобы охотники из логова волков, которое они нашли, забрали волчат, а если повезёт, то и застрелить волков. Волчат они забрали, а застрелить волков у них не получилось. И тогда мне почему-то стало жалко и волков и волчат. Да и с конфетами нас обманули.
Фото из Интернета.