редакция: окончательная версия
Александр Евдокимов
Б О Р О Д Я Н С К И Й
новелла
мастеру посвящается
в стиле «Rock-in-Room»
in the style of «R-&-R»
- За окном, – губы Марго не раскрывали чувства, всё произносили плоско. – Стекло не стена… и стена… и судьба… я с тобой, мамочка… тут звери…
За окном радостно жила Москва!
Перевоплощения-представления…
За окном – жизнь… =
: она не врёт;
: она располагает;
: она не знает ничего – без нас…
Перевоплощения-представления: чудо рождается в мастерской, именно, – на коленях, как блины…
- Пусть!...
Этюды на страх – будоражат!...
- Та-ак, убеждайте, – Александр Эммануилович окунул взор за окно, пронзив московский простор – до неба и перевёл свой взгляд уже – мастера – на стены мастерской, в которой рождалось ожидание предвкушения мастерского перевоплощения, – ну, Маргарита, слушаем… смотрим… что у тебя в глазах обосновалось, или ты так – за окном?...
Заоконное пространство стало стеной, отодвинув реальность и заэтюдилось, заэтюдилось, заэтюдилось…
Девушка плакала, уткнувшись лицом в ладони, под тусклым светом лампочки, в лучах которой виднелся абрис человека в военной форме – непонятного рода войск и эпохи, но в офицерском обмундировании.
- Встат! – на ломаном русском прокричал он, – встат!
И тут же определилась эпоха – Великая Отечественная война…
Маргарита послушно вытянулась, боясь открыть глаза и страшась побоев, во весь свой слаженный рост.
Её руки не находили себе места: то обрывались по швам, то тут же нервно бросались – к лицу, элементом защиты.
- Маргарит-та, ти фнофь упряма пишешь то, чьего нэт! Нэт! – рявкнул абрис, и в свете тусклого накала электроспирали полетели клочки бумаги в малом пространстве комнаты, – через рапид, – в лицо Маргарите. – Здесь нэ НеаКВеДе, дорогая мой и очень красивый… пока… ещо очэнь… Ти худо’ шник?! иль, как ета у фас – его баба’?!... Ну-ну, сешь сопли' и по’шли! Шнель!...
Коридор бросил ей под ноги всю свою воображаемую длину, которая потерялась в темноте, и лишь слабые, окутанные решёткой фонари протянули ей свет, чтобы не оступилась.
- Стоят!
Железная дверь извлекла из своего патронника затвор и распахнулась: от сквозняка Маргарита съёжилась.
- Ето панька… по-русски. Её фсе знают в фашей страна… те, кто хадиль по етапу! Шнель!...
- Дяденька немец,…
Пролепетала Маргарита.
- Не нато! Карантинь ещо никтё не отменяльт! Бистро миться и по етапу подёшь! У нас много проблем з фами… а может бить, не подёшь?!… Гляфное чистота – ета мой услёвное, озобенно в женьжина… Шнель!
Дверь лязгает, засов вонзается в косяк и шаги удаляются…
Маргарита вся сжимается и от холода, и от маленькой свободы – радости: теперь она одна…
- Господи…
Она на грани срыва, в глазах застыли слёзы: плечи её маленькие и хрупкие затряслись, и она ползёт по шершавым и грубым, непреклонным и равнодушным стенам – вниз – к полу…
- Что же будет: как же это я так?! Господи… от двух до пяти! Кошмар! А как же дочка?!… Доча… Надо встать! Надо дойти… до неё!...
Она, как бы очнувшись, осмотрелась: лавка тёмная и сырая, трубы ржавые, дверь в банную и окна с внешними железными жалюзами из металлического широкого уголка.
Маргарита почувствовала холод…
- Откуда?! Сквозняк?... Стены же и окна…
Она осмотрелась, забывшись: оказалось, что в окне стёкол не было вовсе – только решётка, снег и дыхание свежего белого ветра, который не касался красивого морозного узорчика на стекле, а потом лишь жалюзи в глубине толстых стен оконного проёма – и ничего более, только узкие полоски уличной фонарной тьмы!
Голос противной оперы и женским, и мужским голосами из алюминиевого горшка громкоговорителя оглушил её, вдруг, только сейчас!
- Как холодно…
Она сбросила платье: заклацали зубы, сбросила туфли – цементный пол сжал ей ступни в комок.
Полетели трусики и… =
: бюстгальтер, изломив руки, слетел;
: локти от холода упали на соски;
: тень пленницы почему-то стыдливо бросилась за дверь бани и…
И дверь исполнила долг!
Заскрипели равнодушные петли – дверца соединила два пространства… =
: пропустила и!;
: Маргарита вошла и!;
: сырое пространство её возмутило! и…
И озноб от холода сохранился!
- Не баня, а душ?! Боже…
Везде и на всём висели капли вялые и холодные, тяжёлые, как ртуть – на потолке, трубах, стенах… Леек душевых не было – из труб прямо – сразу – мочились, вываливаясь, какими-то холодными и противными водами: если вскрыть вентиль…
Маргарита уняла свою дрожь, взяла себя в руки, и этими руками провернула кран влево и… =
: вывалилась тяжёлая с кашлем;
: вывалилась жёлтая струя;
: струя свежестью не пахла…
Подвально-подъездной вонью дыхнуло в лицо девушке, как в дешёвой хрущёвке!
Струя ударилась о коричневый кафель, и холодные брызги освятили благородно Маргариту. Заключённая взвизгнула, отскочила, убавила струю, и издалека стала тянуть, к ней – с надеждой, ладонь – женскую, маленькую и беззащитную.
В этой жменьке, которая тянулась к теплу, уже каталась маленькая капелька – или воды, или слезы, и не просыхала, как вселенная в руках матери.
Эта капелька, как в крупном киноплане, вдруг, оживила даже тусклый свет камеры – заискрилась детально изнутри!...
Ладонь её коснулась струи и, о радость! – она чуть тёплая! Маргарита шагнула с наслаждением под неё и расслабилась.
Глаза закрыла и выдохнула.
- Тёпленькая пошла… господи, как в кино… хоть бы какой-нибудь кусочек мыла… нет! не так, дочка бы сказала… сказала бы – собачки вы, даже мыльца нет…
Волосы отяжелели и потянулись довольные – вниз, огибая каждый изгиб её тела, а губы и соски наоборот – радостно вверх.
Вдруг, три удара в железную дверь оглушили пространство: Маргарита съёжилась и шагнула к вентилю-крану и провернула его.
Струя оборвалась, и теперь тишина оглушила Маргариту: время тут же стало измеряться каплями: кап-кап, кап-кап…
Она оглянулась-осмотрелась – в обе стороны: ни простыни, ни полотенца.
- Как же так?
Свинцовые капли лезли отовсюду по стенам, или срывались жирной стряпней вниз, где лопались, лопались, лопались…
Маргарита ладонями стряхивает с себя капли и обнаруживает на своём теле ссадины, небольшие шрамы-царапины и боли в мышцах – везде: где попало!
- Ужас! А может, это – грим?... не верю…
Прямо за спиной кто-то, вдруг, громко зарычал! – Маргарита обернулась от страха!...
Под сердцем ёкнуло, ноги подкосились – в глазах оборвались все мысли: капля урины понеслась, потекла по ноге облегчением – то воздух в трубах прогремел и пропал…
- С-с-с-ука-а-а…
Без сил и вся опустошённая, она шагнула к двери и тут же, во всю её распахнувшуюся наготу, бросается, – в объятия Маргарите, – всем своим противным поставленным голосом – оперная глотка, с липкой тоской и близкой страстью со сквозняком, с сытыми выпученными глазами, как у лягушки…
Мокрая, она обняла платьице и промокнулась им.
Затем одела-натянула его и села-пала – мокрая и униженная.
Радио-опера и зимний холод продолжали окутывать белыми клубами хрупкие плечи Маргариты, но она уже не дрожала, как прежде.
Дверь лязгнула – открылась.
- Ню, каг купь-купь?
- Спасибо…
Холодная и мокрая Маргарита встала, грудь очень тонко, в деталях, подчёркивается под мокрым платьем, а тусклый свет всё это сфотографировал.
- Ката жи, Маргарит-та милай, фам захочет, чтоби ф фашей страна биль толка кразата, как ти сама?!... О, ето жа стихи!...
Маргарита идёт к выходу и шепчет:
Наша жизнь росинка
Пусть лишь капелька росы
наша жизнь
И всё же…
Рука немца на пороге хватает её за подбородок: колодцы зрачков их сталкиваются!
- Фаша жизнь буси’нка – украшение на моём прошпекте! Я не позволяйт – это не пустошь, штоби собирайт здесь фсякий зпрот для экспери’ менто'в и экскри' менто'в! Я ферю, ти худо’ шнитса! Ферю! Дафай забудет фсё! Я… Их… – Вильгельма Пика!... Пьехали на баль, где я тепя поцеловаль!
Он касается её губ поцелуем.
Летит пощёчина!
Он ловит её…
- Ака, худо’ шнитса, от слёва худо’… тогда сю’да – напротив, тут камера, как раз для таких!
Дверь открылась, и её швырнули в дыхание тьмы!
Слышится немецкая брань.
Засов лязгает за хрупкой девушкой и льющийся, из коридора в пространство камеры свет, пропадает, но этого было достаточно… =
: Маргарита видит измученные лица избитых;
: видит окровавленных людей, как будто – в гриме и кетчупе;
: кровь везде…
Или же кетчуп и грим?!
У стены, напротив которой находится она, сидят те, кто, склонившись над бумажными листами и что-то пишут: мученики доброй воли…
В немом диалоге каждый писатель-творец обращается к кому-то у стены с живым нервом: и кто-то любит, кто-то кричит, кто то говорит сухо и зло – все по разному, как будто в немом кино…
!Вдруг, взрывается спичка! – !Освещается лицо лысого человека!
- Я так тут с вами и курить брошу! – мастер по киношному, взглянул блеском очков.
Свет спички расползся, – в рапиде, – по лицам и всё кругом осветилось, как озарилось.
- Ну, что ты надумала? Где пропадаешь Марго, я ведь тебя… посажу!
Затяжка разожгла уголёк сигареты, и уголёк его будто вонзился со смехом в глубину глаз вопросом.
- Да, милая, или посажу, или пригвоздю! У меня и то и другое – выбирай! Ты не только воображай, но и излагай… Показывай! Да! Представь и представляй… нам, то есть – мне! А то я курить уйду… Самоваренье ваше я не вижу! Вы излагайте… Я же увидеть должен!
Комната судорожно шелестела, сопела, стонала, тихонько смеялась и изредка выла… тихо-хонько!...
- Это не страшно, милая… Ты знаешь, как высшая мера называется?
Маргарита растерянно посмотрела на тех, кто сидел и писал – их собеседники или мысли, как абрисы на стене, тихо в испуге выворачивали до белков глаза и сползали по стене к плинтусам, отчего Маргарита поёжилась и покачала головой отрицательно.
- Мера высшая, это когда зелёнкой лоб мажут. Хах…
- Лоб?!... зелёнкой… а я ветрянку дочке, она так осыпает всё тело, знаете, осыпает, а я… м-м-ма-ажу.
- То ветрянка… а здесь 9 грамм – в лоб, и чтоб заражение какое не пошло, её и прижигают – зелёнкой. Ветрянка-ветрянка… Эх… Ты ветряная какая-то, Маргарита… Да, вот если б, за окном стреляли… Вот это страшно… Ибо?!... эх-да!… Или ещё бывают вместо зелёнки розовенькие бусинки от оптического прицела, как сыпь ветрянки… Бац! И нету… Ха-ха…
И по стене, неожиданно, начинают поползти розовые мухи… =
: конфетти, чтоб им;
: сласти конфетные, чтоб им;
: пузырьки шампанского, с тезисой – «мы здесь, а ты – там!: ты – там, а мы здесь!»…
Чтоб им!...
Те, кто стояли у стены уже весело вскакивали и игриво их ловили на стене, но бусинки, сходились на их лбах, тут же лопались и онемевшие тела сползали – вниз, растаскивая кетчуп розово-красных бусинок, затылком по стене – до плинтусов…
Одна весёлая муха-мушка оторвалась от стайки мучеников и красиво прилипла к животику Маргариты, затем перескочила, то на одно плечо, – то на другое и, чтоб закончить крещение своё, села прямо на – лоб… и лопнула, и, будто, как-то прожгло, и что-то, будто, потекло, будто…
В двери кто-то постучал – всё абрисы у стены тут же, колыхнувшись, как на сквозняке, развеялись и исчезли, будто зыбь воображения…
- Вы к нам на процесс! – огонёк сигареты растоптался в пепельнице мастера, – Маргарита, утрись, ты вся мокрая.
- Я боюсь, это он!
- Кто?! Не бойся… и это не страшно! Мне не страшно от твоих изысков… плохо придумываете…
Дверь, вдруг, изогнулась, и отшвырнулась на петлях: гарь, дым и мороз клубами ввалились в комнату.
Абрис военного на фоне коридорного света восстал утверждающе перед ними.
- Именем любих рефолюций, я заяфляйт протест! Это не НеаКВеДе, фы адрез ошибка! Я – Ихь – Вильгельм Пик! Федь это Ленин, а не я фас фсех завёль в тупик! И мне, мастэр, не нушно такой сбориша на майн прошпекте! Я говориль, ето не пустошь, где могут сладко жить фсе фаши воображений. Ну, стидно мне – ариецу, смотрель, што здэс творица! На пустошь, фсе на пустошь! Штобь на усадьбе ВГИК било тот чаз ше тихо! Я… Ихь прошу фсех тэх, кого придумывайт и породиль в конфликте столкновене! О, гот мит унс!... я не хочу, пошалюйста… Я… Ихь – Вильгельм Пик! Атмосфера другой нато здэсь!
- Послушай, Пик, зачем ты не на лошади возник! – культурно рассердился мастер, – ты полагаешь, что курить я брошу?! Но, немец мой хороший, я даже по зидойчу в шпрехе всё не переведу!
И на немецком чистом мастер продолжил, проигнорировав все исторические лица, как Президент кино-страны, её основы – драматургии и её воображаемой стихии…
- Товарищ-дядька немец, ты очень будь спокоен – все нервы, и всю российску страсть изложим на бумаге, чтоб на прошпекте не испортить масть, чтоб чину вашему со стенки не упасть. Ферштейн, бис-с ду?! Так, что – изволь – процесс учебный будет длиться и будут проявляться здесь, и страсти, и любовь, затем мы поменяем кровь, за счёт других – чтобы идти в искусство…
- Фи что, фампиры?!
- Нет, мы только рабы лиры и пера… не-не: тут одного пера… с гаком-таки, хватит…
- Ура! Я знаю это слово, я Пика петь готова! – прозрела Маргарита! – Вот: ура!
И эти крики тают, где-то в коридорах…
И растворяются всё тут же… =
: и свет погас, все осмотрели темноту проекции;
: и тут, как пика у «Пика»!, как остриё-копьё;
: и вновь появляется мученик по доброй воли – с наречьями и без…
- Не знаю: поняла, но я вот так вот… как смогла – я изложила!
- Да, странный тип, – мастер растёр себе виски! – Что за герои у тебя?! Какой такой типаж?!... Но лучше б лошадь к нам вошла… а это не этюд, не страшно – какой-то бред! Мне это не страшно, Маргарита… Где ты была?! В какие заходила лабиринты в своих исканиях?... Сознаниях своих! Понатолкала: всё в одно!... Ну, как в кино, ей-богу! Винегрет Вильгельму! Пик тут причём?! А пикой ткнуть – не страшно! Это лишь щекотно, или больно!... Ты суть ищи! С-с-су-у-уть возьми из жизни с-с-су-у-уть!…
Вдруг, голосом противной оперы взвыло за окном и снег пошёл…
Мастер грустно осмотрел округу: немецкую, ту, что сразу – под окном, и дальше, – в горизонте, – уже всю – слободу московии – и с ней, и с нею, и остался где-то там...
- Воркута-пурга-подруга?! Что за окном творится и в ваших головах?!... Что за окном, тем в головах живём!... Афоня там и не родится... нет… Эх-хех!... Бред!...
Мастер желваками попытался отделить прошедшее от настоящего и реальное от мира воображений…
- Вот если б постреляли… было б страшно, а так… Так, к чёрту все этюды! Давайте оперу писать! И будет весело, хотя бы! У Афони опера прекрасная была! Милка чё, да микла – чё!... Грустно, что-то…
В двери нервно стучали.
- Ну, а теперь кого?!
За дверью голос:
- Александр Эммануилович, а тут за вами… Эт, я, вахтёр Баранов.
- Как? уже?! А что ж мобильный промолчал?!...
Другой голос, оттуда же.
- Мастер, мы же говорили, что не стрельба на улице, вдруг, нагоняет страх, а тихий аккуратный стук!...
- Когда?
- В 37-м… если представить, что мы в нём?!...
Стук стуком стучит – до истерики – в двери!
- Да, что ж такое?! – возмущённый мастер мгновенно и решительно встаёт и шагает к двери! – Пик-пику-пик, сейчас познаем хулигана! О, кино! Да?! Даже уже смешно! Хах!...
Он отталкивает двери – происходит распах обеих створок: за порогом тишина в служебном халате технического работника.
- Извините, Александр Эммануилович! Таблички тут мы меняем… на дверях… Вы же постоянно в аудиториях… то одни, то другие… вот и приходится… в рабочее… простите…
Александр Эммануилович понимающе закачал головой и медленно закрывает створки дверей…
- Александр Эммануилович, – слышится шёпот сквозь закрывающиеся двери, – я с таким желанием и восторгом смотрю все ваши картины! Особенно эту… про пчелу… раз пчела в тёплый день… я сам степ работал!...
!Мастер вновь резко открывает дверь! – !Служащий тоже резко и испуганно раскрывает глаза!
- Да!... да-да… Было! – и в доказательство бьёт стремительную степовскую фразу, тут же! – Вот!... работал!
- Так! Молодец! Если задумаем снимать «Зимний вечер в Бутово», непременно возьму!
- Серьёзно?!... Ух, ты! Я отработаю! Бесплатно отработаю!... Я всю жиз-з-з…
- Именно! – мастер жестом попросил его склониться и что-то прошептал ему на ухо: служивый творец из народа – резко распрямился! – Работай дверь и репетируй…
Двери плотно закрылись!
И тут – вдруг, опера взревела всей глоткою своею, объёмно и размашисто, но в ноты попадала, как Максакова… и даже лучше – до противного!
- Х-м-да, стучат! – мастер ещё раз посмотрел за тишину закрытых дверей. – А мы и пишем оперу!...
Дробушка ладоней через грудь перелистнула иронично весь кадр, как киношная хлопушка…
…Мастер отрешённо смотрел на двери, отвернувшись от накала воображений всей аудитории, а в глазах отразилась застывшее время былой истории: ретроспективный взгляд пронзил и двери, и стены и где-то стал внимать своё…
Маргарита подошла к нему, разрушая стены любых воображений.
- Мастер, слышите, мастер… я готова представить!
Аудитория сидела тихо-тихо и думала о вечном и простом под звуки оперы.
- Мастер…
- А? Что?! Что, Маргарита?… ой, простите, курить так брошу! Ну-с, задание ведь вам давал! Как исполненье?!
Маргарита убеждённо улыбается.
- А я про стук буду писать.
Мастер отшвыривает обзором пространства раздумья из себя.
- Про стук?! Не понял?!
- Ну, скажем про вагонный…
- Что?…
И мастер встал во всю свою длину.
- Вагонный?!
- Ну да: тук-тук, тук-тук…
- А кто над этим стуком будет находиться?! На палке-ёлки… Ну, надо же приснится… Кто эту оперу завёл… А стучать-то лучше в деканате…
Мастер бледный опускается локтями на стол, а затем всей ношею на стул.
Снег за окном заносится к фонарям, а опера лужёным голосом тянется грустно через «о-о-о» и «у-у-у», где и переводов не надъ – воют, или поют: одному ветру известно…
- Поют… как же не петь… противно правда… не-не, не от них. Хотя и они чего-то воют…
В аудитории все смотрели за окно…
- О, милые мои: стук в двери – вот это страшно…
- За окном, – губы Марго не раскрывали чувства, всё произносили плоско. – Стекло не стена… и стена… и судьба… я с тобой, мамочка… тут звери…
За окном радостно жила Москва!
Перевоплощения-представления…
За окном – жизнь… =
: она не врёт;
: она располагает;
: она не знает ничего – без нас…
Перевоплощения-представления: чудо рождается в мастерской, именно, – на коленях, как блины…
- Пусть!
Александр Эммануилович посмотрел в заоконную даль – на прошпект – на слободу немецкую, затем дальше – на московию…
Был уже вечер.
- Вот если в тишине ночной… в тиши… не видите, а слышите машину цвета чёрного… потом в подъезде вашем хлопает входная дверь и по лестнице шагают с эхом бодро сапоги бравые энергично - вверх! И, вдруг, обрываются шаги напротив вашей двери! И жизнь вмещается у вас в короткие, но вечные секунды тишины! И эту вечность, вдруг, нарушает стук!... Да: всего лишь только стук!... Обычно-энергичный, но… в дверь… к соседям!... Да, милые, стук в двери – это страшно…
Александр Эммануилович Бородянский – мастер: автор фильмов: «Афоня», «Зимний вечер в Гаграх», «Город Зеро», «Американская дочь», «Курьер», «Белый тигр», «Мы из джаза», «Ворошиловский стрелок», «Цареубийца», «Палата № 6», «Звезда», «Всадник по имени Смерть», «Олигарх», «Дежа вю», «Чек», «День полнолуния», «Душа», «Три дня до весны», «Дамы приглашают», «Инспектор ГАИ», «Смотри в оба» и т.д., и много-много-много…
…мастер…
29 октября 2017 год,
город Москва