Чему-то практическому дед меня не смог научить никогда, так уж получилось. Правда, со временем, я как бы обрел преподаваемые навыки: косил, пахал, стоговал, плотничал, пилил и колол дрова и т.д. Хотя я всегда был с ним: на сенокосе, заготовке дров, в походе за грибами, ягодами, вязании веников для лесничества (чтобы получить сенокосные угодья), для того же – «драли корьё»» - вязанки-снопы коры определенного сорта ивы(для получения дубящих веществ, используемых в промышленности). Даже когда резали поросенка, то я вертелся рядом с ним и старался, чем можно помочь.
Получилось, что мои родители, то постоянно учились-совершенствовались на разных специализациях, или давали план стране, мне пришлось до окончания начальной школы жить с дедом и бабкой. Меня, как единственного внука баловали во всём, единственно, дед мне не разрешал завести собаку, что делало меня несчастным. Но десять лет сталинских лагерей пересилили любовь внука к животным, и мне пришлось ограничиться котом Васькой. Кот был страшный разбойник и даже таскал, укладывая на порог, змей, водившихся на лесопункте в огромных количествах, в виду поймы речушки омутного типа, Луктоса.
Несмотря, на то, что дед был лесорубом, он неправильно затачивал топор(я узнал об этом после, когда срубил первый сруб), коса у него была плохая, по-старинному насаженная(когда я попробовал косить чужой косой на сенокосе, то сразу же это понял), пилы у него тоже были ужасные, «на выброс». Одно он делал виртуозно – плел лапти и пахал, держа плуг одним пальцем. Но и пахать, он меня тоже не смог выучить, хотя плуг был у него штучной работы (бабушка после смерти деда, отдала его знакомому татарину за обещание пахать ей ежегодно четыре сотки земли. Конечно, татарина с той поры больше и не видели…)
Кстати, пахать я всё-таки научился, заставила, наверное, как и всех, нужда. Приглашенный пахарь был «вдымину» пьян и лег в борозду.
Делать было нечего - я подвел к участку запряженного в плуг гнедого мерина и тихонько «щелкнул» вожжами; он спокойно пошел сам, делая первую центральную борозду, как делают при вспашке в "свал". Когда я направлял плуг слишком глубоко, или, наоборот, он выскакивал наружу, или забирал слишком много пахоты, мерин останавливался и с упреком смотрел на меня. Так я с грехом пополам вспахал наш участок в четыре сотки. Подошел сосед-пенсионер и попросил меня вспахать и ему, что я и сделал уже успешнее.
Тяжелее всего было с дедом ходить на сенокос, в котором я принимал участие с пяти лет, постепенно расширяя сферу своей деятельности. Чтобы косить по росе, вставать надо было на рассвете, летом – в три часа утра, затем идти около пяти километров. После «улицы» до вторых петухов, было это делать тяжело. Косили рано утром. А сушили сено и убирали в тридцатиградусную жару. В дождь было ещё хуже, приходилось разваливать копны по нескольку раз.
Дед был трудовиком, каких мало. Уже больной раком, он пригнал домой "беду", двухколесную тележку для перевозки грузов; только запрягались в неё сами, а не лошадей(младший брат его эту тележку хотел изрубить топором и сжечь, но хозяйственный дед пригнал её домой). И, считай до самой смерти, возил на ней сено, дрова, мешки с картошкой. Что делать, и нам с сестрой приходилось помогать ему. По асфальту она, как говорил дед - сама бежала. А вот в лесных оврагах было тяжелее...Иной раз с разбега почти удавалось преодолеть подъём, а потом - откатывались назад и...всё сначала. Да, поколотила под ребра упорная поперечина! "Беда" - она и есть беда.
Но противнее всего было драть корьё – заедал гнус. Средств тогда от насекомых не было, давали только работающим на бензопилах. Руки и лицо я мазал скипидаром, отчего долго было нельзя открывать глаза.
Дед смеялся надо мной и говорил: «Не верь, что, мол, есть какая-то романтика в тайге - это все обман для фраеров!".
Всё съедобное было для него свято: селедку он обсасывал до немыслимых косточек, съедал даже глаза у неё, а спирт пролитый, мог выпить не только со стола , но и с пола.
Дед очень любил петь: народные песни, лагерный репертуар. Пел, как водится, на гуляньях, иногда по нескольку часов. Его поговорка: "Русский мужик работает до полусмерти, а пьёт - до смерти!". И он пил "до сыта", но в праздники. В рабочие дни никогда не опохмелялся, а лишь вздыхал и ел горячие щи. Всё он делал с азартом: играл в карты, пел, работал, искал правду. За "лагеря" никого не винил, даже тех кого вынудили "подписать" анонимный донос.
"Жив остался и Слава богу...", - говорил он про себя и никогда не вспоминал лагерь.
Однажды в лесу мне довелось поймать руками маленького тетеревенка, не умеющего летать. Мать-тетерка бесстрашно, как курица-наседка наскакивала на меня, пока я его не отпустил - велел дед.
Как-то я просил деда научить меня плести лапти, кузовки, туески. Но не получалось. Зато веревки из душистого липового мочала я плел виртуозно и делал отличные кнуты, завивая в конец «хлопунцы» - плетенные из конского волоса, выдирая его из хвостов лягающихся коней. Дед учил меня дергать их из хвостов понемногу, но хваталось, как рука брала…
Но деду кое-чему все, же удалось научить меня – любить труд и землю, и ненавидеть всякое насилие.
Дата рождения: 1899 г. Место рождения: Вознесенский р-н, с. Мотызлей Пол: мужчина Национальность: русский Профессия / место работы: бригадир колхоза "Завет Ленина" Место проживания: с. Вознесенское Дата ареста: 10 ноября 1937 г. Обвинение: 58, п. 10 ч.1 Осуждение: 2 декабря 1937 г. Осудивший орган: тройка Приговор: к 10 г. ИТЛ Архивное дело: 11347 Источники данных: БД "Жертвы политического террора в СССР"; Книга памяти.