Мы с Гришкой сидим на берегу заросшего деревенского пруда. Ранняя осень, благостно вокруг, тихо, серебряные паутины с застывшим жемчугом дождевых капель колыхаются еще теплым ветром, вода пускает волны, заигрывая с облаками, а мы молчим.
Знаете, бывает такое удивительное состояние душевного родства между людьми, когда слов не надо. Редко бывает. Иногда мгновение. Но ценное. Он смотрит на воду неотрывно, через стекла очков. Стал хуже видеть, последствия аварии и нервов, я думаю. О своем, о девичьем, о быстротечности жизни, о том, что истинных чудес в суматохе проблем мы не замечаем.
И тут Гришка начинает рассказывать. Сам, без принуждения, у него бывают такие моменты, когда хочется открыться, и он открывает уголок сердца.
"Я тут вспомнил, Нарин, глядя на воду кое-что, только не осуждай. Так вот жил я трудно, иногда нечего было есть, даже холодильника не было, потому что там нечего было хранить. Ко мне приходили дружки с дешевым портвейном, только потому что у меня была крыша, и я пил, чтобы не думать о еде. Но собаку свою кормил. Всегда. Выпрашивал в магазине кости, обрезки, чтобы Ронька была сыта. А она, дурочка, не ела, пока я за стол не сяду. Я делал вид, что пью чай, тогда она принимались за еду. В стакан был пустой кипяток.
Однажды Ронька родила. И ладно бы одного, а то семерых. Крепкие, разноцветные, теплые, копошились возле нее, тыкались в живот. Я был в смятении. Конечно, потащился в магазины, объяснял ситуацию, что-то набрал. Но семь собак-это перебор, надо думать. Сначала стоял с ними на площади, они хорошенькие, дети толклись, канючили, но родители брали их за руку и уходили домой. Двоих я отдал, военному и старику, они показались порядочными людьми, и я в них не сомневался.
Но пятеро осталось. Они были крупными, хорошими, И сердце разрывалось. На пенсию не протянешь долго. Я отдал еще одного, одинокой соседке, старушке. А четверо не расходились.
Однажды решил взять грех на душу. Пошел на нашу речку Саровку,она впадала в могучую Волгу. Быстрая река. С характером.
Я перекрестился. И опустил щенков. Слезы застилали глаза. И только я собирался уходить, не поверил глазам. Щенки начали всплывать! Один, другой, все! Барахтались, и скулили. Я выловил их, рыдая понес домой.
Ронька тревожно вылизывала малышей и с осуждением на меня смотрела.
На следующий день пошел в храм, долго стоял перед ликом мудрого Николая Чудотворца. Подошел батюшка, я рассказал ему о беде. Тот улыбнулся - "Ну, какая это беда, чадо? Великое чудо жизни, так жить хотели, что победили смерть! Бог поможет"
В храме мне дали вкусностей. А потом к нам в город приехала семья москвичей. Глава семьи-серезный физик. Они купили домик за городом. И когда я стоял на площади с малышами, он подошел ко мне и сказал-"Сколько просишь за своих ребят, парень? ", я смутился -" Нисколько, выбирайте", он посмотрел поверх очков и вздохнул - "А что тут выбирать, давай всех, у меня три дочери, каждой по сыночку. Ну и мне друга. А деньги ты возьми, парень. Закон есть, что берешь собаку, дай рубль,чтобы прижилась"
Я еще долго смотрел ему вслед. Его прищур голубых глаз, седина напомнили мне моего любимого святого Николаюшку. А деньги, которые он мне ткнул в руку, я потратил на квартплату и Роньку. Она долго тосковала без малышей, я брал ее в кровать и рассказывал о великом чуде жизни. И она засыпала. "
Надо жить, Нарин. Как бы трудно не было, как бы тоскливо не ощущалось. Надо жить.