Признайся честно, ты бы никогда не лег спать в одной комнате с умалишенным. Особенно если он надежно не зафиксирован или ему не введена мощная порция антипсихотика. Пусть это будет даже самая дряхлая старушка, с глубокой деменцией, которую хватает только на то, чтобы смотреть в окно на летящие облака. Не лег бы, а если бы и лег, то спал бы очень чутко, реагируя на малейшее движение, на самое незначительно покашливание или скрип. Ты бы боялся, что проснувшись, увидишь ее склоненное лицо, которое будет с интересом угадывать, что там бьется за пташка под твоими веками. И как ее выпустить на свободу, может с помощью вон тех ножниц или карандашика?
Да, страх перед безумием силен. Он иррационален и поэтому отличается стихийностью, крайностью, мощью. Жить в одной комнате с умалишенным, – это быть графином и стоять на самом краю стола в доме, что полон излишне активных детей, которые любят звук разбивающегося стекла. Такая сила страха подарена сумасшествию его таинственностью. И под этим я понимаю вовсе не причины органических нарушений мозга, а субъективную восприимчивость безумия другим. Отбрось все книги по психиатрии и задумайся, ведь грань знания, что болезнь Пика образована набуханием пирамидных нейронов, а болезнь Адамантиадиса выросла из васкулита, и тому подобное, на самом деле тонка, она словно паутинка, словно складка на твоем белом халате, – защищает, но не до конца.
Помни в моменты панического ужаса, за бетонной дамбой в десятки метров скрыт человек. Он давно оставил попытки вскарабкаться на нее. Он просто стоит и смотрит вверх на белеющий парапет его тюрьмы. Или трет рукой по рыхлой поверхности, вспоминая, как хорошо там, по другую сторону. И мне вовсе не нравится версия, что никого там нет. Человек сквозит в блеске зрачка, в таких осмысленных порой движениях руки, в повороте головы на неожиданный звук. Поэтому и начинаешь невольно задумываться о той деструктивной магии, которая поразила своим заклятием этого несчастного. А история с дамбой, с пустотой за ней, это трюк, овеществление больного, чтобы было легче колоть в него иглами и, больше того, просто смотреть, нагло ощущая его «ненужность» здесь, в мире движения и смысла.
Да, ты бы никогда не заснул в комнате с сумасшедшим. Тебе не понятна природа его прихотей. Ты фантазируешь самое плохое, ты «мечтаешь» в негативном смысле, что он тебя изувечит, что он тебя убьет, съест, отколет от такого уютного бытия. Причем только по своей прихоти, по странному разумению, что кровь отлично смотрится на стенах, а кожа создана для того, чтобы ее разрезали. Вот это наша личная, «здоровая» патология, будто бы защищающая от неожиданности психически больного, инстинкт самосохранения, который готов разбить зеркало, дабы не видеть отражения.
Но что, если бы ты заснул в такой комнате? А проснувшись, увидел бы, что на твоей голове венок из росших за окном вьюнков, из которых безумец свил тебе корону, при этом оцарапав руки в кровь о железные прутья? Что, если неожиданно проснувшись, ты бы увидел, как ласково он смотрит на тебе, так глубокого погрузившегося в патоку сна; и теперь его привычная маска застыла на повороте, а улыбка еще прячется в уголках губ и он растерян, и он напуган, что тогда? Нельзя смотреть на мир сквозь амбразуру из книг, диссертаций, рекомендаций и гигантских идолов более опытных коллег, которые видят в спрыгнувшем с ума только экспонат, гравюру эпилепсии в реальности. И ничего более. Так удобнее, но так нельзя.
Мы докурили. Бычок полетел в желтый сугроб, секундой зашипев – исчез навеки. Сырой воздух с реки ударил ладонью по окнам и те задрожали. Я высмотрел на березе ворону. Она сидела, нахохлившись, перья на правом крыле топорщились. Мне хотелось домой, там было тепло, ждала Мурка. Забыл налить ей молока утром. Еще бы одну выкурить, и назад, но нет, больные ждут. Обернулся на пороге, глянул в небо, серое, как бы к ночи дождь не пошел. Поправил ручку на нагрудном кармане, оббил приливший к подошвам снег и зашел внутрь.