Быть самим собой в любой ситуации при любых обстоятельствах - это как?
В раздумьях об этом чего только Инге ни вспоминалось...
Через дорогу от дома-"муравейника", в котором жили они с Нинкой, считай под боком,
располагался ресторан "Витязь", где музыкантами работали очень хорошие знакомые.
В первый раз девушки оказались здесь на Маринкин день рождения, еще одной подруги
из "муравейника", с которой когда-то учились в одной школе, но в параллельных
классах. После девятого та бросила школу и пошла работать продавцом в "шестёрку". Поступить так ей пришлось из-за большой любви к одному студенту из физухи, закончившейся жестоким разочарованием, абортом и уходом из школы. Однако эти обстоятельства не слишком отдалили подруг от Маринки, и дружеские отношения между
ними продолжались поддерживаться.
Мать Инги ничего не имела против ресторана, потому что понимала, не все имеют
возможность отмечать свои дни рождения дома. Она только сказала дочери:"Что ж,
рестораны существуют для людей, значит, ничего страшного, если люди их посещают.
Главное, вести себя там надо по-людски, как впрочем, и везде."
Вот тогда на дне рождения Маринки подруги и познакомились с ВИА "Витязь".
Весь вечер музыканты только и делали, что играли по заказам для их столика. Хотя
за заказы эти никто ничего не платил.
Вот тогда-то солист-гитарист Жора и положил глаз на Нинку.
И всегда после их появления в "Витязе" увязывался за ней в провожатые.
А куда там провожать? До их "муравейника" от ресторана было рукой подать.
Бывало, Инга плелась за парочкой третьей лишней. Иногда, правда, и её увязывался
кто-нибудь провожать. Но, как правило, от провожатых удавалось быстро отделываться.
И так как она появлялась в скорости в своём подъезде, в том самом, где Жора с
Нинкой провожались-миловались, общение их быстро заканчивалось. Подруги ведь жили
в одном подъезде, одна на первом этаже, другая на четвертом. И сразу же после
появления Инги, Нинка начинала рваться домой.
Тогда Жора придумал приклеить к Нинкиной подруге своего дружка Славика, которому
вменил в обязанность провожать её домой и тормозить как угодно, только чтобы она подольше не возникала на пороге своего подъезда.
Задание Славик получил, но, кажется, не очень понимал, как его выполнить.
Откуда Жора выкопал этого парня, Инга толком не поняла, вроде бы в ресторане его
и не видно было.
Одет он был в какой-то белый плащ, чуть ли не до пят. Светлые длинные волосы
пострижены под горшок. Роста невысокого, что неудивительно, потому что, как
правило, за ней увязывались невысокие друзья Нинкиных высоких кавалеров.
И вообще, во всём его облике было что-то забавное.
Усадив Ингу на лавочку детской площадки, находившейся вблизи "муравейника",
Славик встал в позу памятника Ленину и начал читать стихи. Читал он темпераментно,
с некоей долей бесноватости.
- Твои глаза, как два тумана, как два прыжка из темноты!...
И ещё много всякого всего.
Такого провожания у Инги ещё не было. Она сидела как завороженная, ожидая, что
же будет дальше. Обычно провожающие не придумывали ничего интереснее, как полезть
обниматься-целоваться. Привыкшая к такому их поведению, она научилась искусно
"обрубать хвост", увиливая от дальнейших событий, как ящерица, в природных условиях
дейтсвующая подобным образом.
Но тут действие развивалось не по привычному сценарию.
Славик актерствовал перед ней с таким отчаянием, что становилось интересно, чем же,
собственно, вызвано это необычное выступление.
Стихи следовали за стихами, потом какое-то дикое количество анекдотов, в отсутствии
всякой связи между которыми было что-то пугающе юморное.
Потом, когда бедный Славик выдохся, он присел на лавочку рядом и достал сигареты.
- Будешь? - предложил он.
- Я вообще-то не курю. Только если в ресторане когда сижу. А то как дура. Как
будто ждёшь-не дождёшься кого-нибудь. А так сидишь, вроде делом занята и на всех
тебе наплевать.
- А я начал курить, когда с девушкой в первый раз познакомился. На свидание
пригласил. Иду рядом с ней, как дурак. Не знаю, что говорить, что делать. А так -
достал сигарету и вроде как делом занят. Сразу вид такой, вроде как независимый,
солидный, многозначительный.
Славик понял, что ему не надо больше корчить из себя влюблённого и как-то охмурять
Ингу, и расслабился.
Они сами не заметили, как их разговор перешёл в непринужденную форму. Сидели
и просто трепались о том, о сём. Парень больше не корчил из себя чёрти что, стараясь
выполнить Жорино задание притормозить возвращение Инги домой, чтобы та не
приперлась рано и не обломала стояние парочки в подъезде.
В этот раз у Нинки имелась причина не торопиться домой: надо же ждать подругу: а
то мало ли что...
Инга же со Славиком остались хорошими друзьями. Он потом не раз ещё увязывался
за ней в провожатые, но уже без театра.
МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.
Восьмое мая.
Почему-то сегодня не приходили нас будить. Проснулась я без двадцати семь. Анюта
ещё спала.
Приборку палубы коридора по своему борту до завтрака я сделать не успела.
А на завтрак опять была проклятая колбаса. Но только не отварная, а жареная.
По настоянию Пашки я подавала каждому матросу причитающийся ему кусочек в
отдельной миске, а не в двух общих блюдах на стол, как это было заведено до сих
пор. Нововведение шефа было направлено на то, чтобы никто не удосужился съесть
больше одной порции. Однако и сегодняшний завтрак был отмечен истошными воплями
на камбузе из-за того, что колбасы всё равно не хватило.
Но этот номер из Пашкиной программы стал уже для меня таким привычным явлением,
как волны за бортом нашего "Лазурита"
Я не сомневалась, что на лице моём было отпечатано спокойствие и невозмутимость.
Но, видимо, я заблуждалась на этот счёт, и у меня вид был довольно-таки хмурый,
потому что вышедший с камбуза пекарь, лучезарно улыбнувшись, спросил:
- Отчего это у тебя настроения с утра никогда не бывает? Не высыпаешься, что ли?
И ещё раз ослепляюще улыбнулся.
Наверное, ему кто-то когда-то сказал, что у него зубы красивые, вот он и показывает
их поминутно. Он улыбался так, словно лампочку электрическую включал. Щёлк,
посветил-посветил, выключил. Словно улыбка его возникала не от внутренней
потребности, не от сердечности, а напоказ.
Наверняка свои зубы демонстрирует таким образом, улыбаясь без всякой на то причины.
Вообще-то у пекаря не одни только зубы красивые. У него смуглое тонкое лицо с
правильными чертами. Большие чёрные глаза. И полудлинные, иссиня-чёрные волосы.
Если бы не слишком тонкие губы, придавашие его лицу несколько мстительное
выражение...
Он туркмен, по имени то ли Махмуд, то ли Махтум. Но все его зовут Максим, чаще
просто Макс. Говорят, он детдомовский. И Пашка тоже детдомовский. Вообще, здесь
полпарохода, наверное, детдомовских.
Впрочем, чересчур улыбчивым пекаря назвать нельзя. Не сказать, чтобы он
злоупотреблял своей улыбкой. Скорее наоборот.
Но сегодня почему-то пребывал в радужном настроении. Может, радиограмму из дому
получил? Нет, всё же улыбка у него деланая, искусственная. Не от души улыбается.
Может, впечатление хочет произвести таким образом?
- У меня друг один есть, тоже в море ходит, сейчас в рейсе на "Турмалине",- сказал
он, продолжая улыбаться. - Так он обычно так говорит:"Если я с утра смеюсь, то к
вечеру обязательно плакать буду!"
- Что ж, в этом есть своя логика, - согласилась я, ответив на сияние его белых
зубов улыбкой больного, которого стараются приободрить, но которому это мало помогает.
Пекарь ещё какое-то время позубоскалил, поглаживая карманы своей белой поварской
курточки, и, видя, что разговор не очень-то клеится, снова скрылся на камбузе.
Однако он был прав. Настроение у меня действительно было не ах.
Всё дело в том, что день за днём во мне накапливалась какая-то усталость, находило
своего рода отупение. В голове было пусто.
Наверное, это объяснялось однообразием обстановки и несвободой, которая казалась
неволей. Хотелось сменить обстановку, бросить всё, что сковывает и давит, умчаться
прочь куда глаза глядят.
Именно осознание того, что в каждую минуту ты волен расправить крылья и отдать
себя свободе, необходимо. Хотя бы только осознание было, что такая возможность
есть, пусть ты ею и не воспользуешься. Но в том-то и дело, что нет этого.
Понимание того, что никуда отсюда не вырваться ещё очень долго, угнетает.
Опустившись на стул возле иллюминатора и рассеянно глядя на бирюзовые волны,
лениво шевелящиеся за бортом, я дожидалась с вахты рыбообработчиков.
Когда они пришли, я даже не сразу спохватилась.
Хорошо, хоть они были в сравнительно благодушном настроении.
- Ага, опять колбаса! - закричал Боря Худой, входя в салон. И, принюхиваясь как
собака, добавил: - Останкинская. Колбаса. Из чьих останков она сделана?! - спросил
дурашливо-капризным голосом. Заметив, однако, что я должным образом не
прореагировала на его шутку, участливо поинтересовался: - Устала?
- Да нет, что ты, не успела ещё. День только начался, - ответила я, поспешно
вскакивая на ноги. - Это я так просто присела, пока вас с вахты ждала. Вот вы,
наверное, устали! Намаялись с этой мойвой? Говорят, что ночью много подняли...
- Ну вот ещё! Гнать колодку, это разве работа?! - шутливо изумился Боря. - Это же
чистый отдых! Хобби! А тут мы еще в цеху постановили, что будем повышать
производительность в росте. Стране нужны герои!
В это время в салон важно вплыл Анзор и с порога пригласил:
- Садись, Инга, сама чаю попей!
- Не сама, а сам! - с наигранной серьёзностью поправил его Стёпа-рулевой, который
тоже только что сменился с вахты и усаживался за стол добытчиков.
Все засмеялись, а громче всех Анзор.
- Вот же ты, Стёпа, чёрт нерусский! - проворчал он беззлобно, однако соображая,
то ли дальше шутить, то ли надо огрызнуться.
- А что это нас сегодня никто будить не пришёл? - поинтересовалась я, переводя
разговор в другую плоскость.
- Это мы все посовещались в рубке и решили дать вам с Анютой сегодня поспать.
Пожалели девочек. Но если вы недовольны, то завтра в честь праздничка мы вас на
час раньше разбудим!
Я не успела ничего ответить на Стёпину реплику, потому что в этот момент в салоне
нарисовался Мишка-кочегар, неторопливой походочкой направлявшийся гулять на
шлюпочную палубу.
- Вот, Инга, Миша хочет приёмник тебе подарить, - прогундосил Сазанджян, сидящий
за столом "машины", указывая на "ВЭФ" в Мишкиных руках. - А что, нет? Что он,
не моряк, что ли?! Это ещё и скромный подарок будет. Да...
- А что, конечно, подарю! Ещё и извинюсь, что подарок слишком скромный, -
подыграл Мишка, останавливаясь посреди салона.
- Нет, Инга, прогадала ты с работой, - переключил разговор Дима-электрик, глядя,
как я убираю со столов грязную посуду.
Высокий, худой, с узким вытянутым лицом и длинными прямыми сальными волосами,
поминутно напозающими на чёрные, в мохнатых ресницах, насмешливые глаза. Из-за
этой причёски у Димы была привычка резко вскидывать голову, отбрасывая таким
манером непослушные пряди назад, что делало его похожим в тот момент на норовистую лошадь, отбивающуюся от назойливых мух.
- К чему это ты? - не поняла я его реплику.
- Вот иди в следующий рейс кочегаром, - он кивнул в сторону Мишки. - Четыре часа
книжку на вахте читай, а восемь отдыхай!
- Ну да?! - усомнилась я.
- А что, не так? - обратился Дима к кочегару, встряхивая головой.
- Ой, я как раз книжку на вахте забыл! - воскликнул Мишка, срываясь с места.
Наконец, все позавтракали, и я, убрав со столов, принялась подметать салон.
Однако народ не только не расходился, а наоборот, собираться начал.
И это обстоятельство выводило меня из себя, потому что я терпеть не могу работать,
когда кругом все наблюдают да ещё и поторапливают.
Видите ли, они с утра пораньше кино удумали закрутить.
И мало того, что салонная публика собралась, так ещё и из каюткомпании потянулись.
Одним из первых пожаловал Кузьмич, третий механик.
Маленький кривоногий человечек лет пятидесяти с хвостиком. Наполовину седой,
наполовину лысый, как потрёпанный ветром одуванчик. А глаза детски-синие, и в них
чёртики прыгают. Только и гляди, чтобы этот старик чего-нибудь не отчебучил.
В последнее время он сдружился с Сазанджяном. Их теперь часто можно было увидеть
склоненными над шахматной доской.
Вот и сейчас они сидели рядышком, о чём-то тихонько переговариваясь, как вдруг
Кузьмичу что-то стукнуло в голову, и он ни с того ни с сего вдруг брякнул на весь
салон:
- Эх, когда я вижу красивую молоденькую девушку, каждый раз думаю: "Почему мне
не на двадцать лет больше?!"
- Больше? - переспросил Сазанджян. - Ты наверно хотел сказать меньше?
- Именно больше. Тогда бы мне всё было безразлично!
Он вскочил с места, потянулся и заявил:
- Вот сейчас поцелуемся с Ингочкой и в шахматы пойдём играть!
- Ещё чего придумали! - не поддержала я его намерений и, увидев, что Кузьмич
всё-таки направляется в мою сторону, пригрозила: - Лучше не подходите, а то хуже
будет!
- А что, имею право! Сегодня праздник! Сегодня война кончилась!
- Э нет. День Победы только ещё завтра будет! - напомнила я старику.
- А война сегодня кончилась! - упорствовал он, приближаясь.
- Лучше не подходите, а то сейчас другая война начнётся! - помахала я веником
перед его носом.
Кузьмич потоптался было в нерешительности, но все же сделал ещё шаг в мою сторону.
- Хотел вот такую молоденькую поцеловать в честь окончания войны!
- Вот придёте на берег и дома будете целоваться с кем хотите! - разозлилась я
окончательно.
Наверное мой не на шутку рассерженный вид подействовал на него отрезвляюще, и
старик дал задний ход.
Подмела и пошла выносить помойное ведро.
На шлюпочной палубе ребята из дОбычи таскали круглые металлические коробки
с фильмами, готовили их для обмена на "Селигере".
Здесь, конечно же, крутился и Анзор.
- Вот, Инга, одевайся потеплее и приходи, когда шлюпку майнать будут, - посоветовал
он.
- А мне можно с вами?
- Отчего же нельзя, если старпом разрешит?
У меня даже сердце от радости подпрыгнуло.
Я летела назад с пустым ведром и думала, как бы это старпома уговорить, чтобы он
разрешил...
Принесла на камбуз ведро, а там Пашка, пекарь и камбузник чистили картошку.
Мне нужен был чей-то совет, как получше подъехать к старпому.
- Как я хочу на шлюпке покататься! - поделилась я с коллегами своим сокровенным
желанием.
- Ещё накатаешься! Какие твои годы? Вся жизнь впереди! - успокоил пекарь.
- А вдруг я больше в море не пойду? - предположила я.
- Что?! - вскричал Пашка, подскочив на стуле, как будто ему зад обожгло. - Куда ты
денешься?! Если раз сходила, так всю жизнь из морей не вылезешь!
- Почему это всю жизнь? - не поверила я.
- Замуж выйдет! - пропищала буфетчица из своего окошечка.
- Какие её годы, чтобы замуж выходить?! - вмешался пекарь. - Инга, не спеши
замуж. Скучно. И главное, свободу потеряешь!
- А я и не собираюсь замуж! - заверила я его.
- Ну тогда, значит, в море всю жизнь будешь ходить! - опять встрял Пашка.
- Да почему же всю жизнь?! - возмутилась я. - Вот схожу рейсик-другой, посмотрю
моря-океаны, а потом еще куда-нибудь подамся. К альпинистам, или геологам... Да
мало ли куда?! В жизни столько всего интересного! И вообще, у меня пока другие
планы.
- Какие? - поспешил выяснить пекарь.
- Хочу на шлюпке покататься! - сказала я, снимая фартук.
И побежала в каюту за Анютой.
Не тратя времени на лишние обьяснениян, заставила её влезть в пальто. Оделась
потеплее сама. И понеслись на шлюпочную.
Там уже собрались все те, кто намеревался отправиться на "Селигер". Они были в
спасательных жилетах.
Глядя на них, я сразу поняла, что мы с Анютой, так или иначе, всё равно опоздали.
И проситься у старпома уже не было никакого смысла.
Старпом, первый помощник, капитан и боцман были тут же, но без жилетов.
Пришли наблюдать за отправкой.
Шлюпку опустили на воду, отцепили тросы. И она поплыла.
Мы с Анютой побежали на нос "Лазурита" посмотреть оттуда, как наши будут
подниматься на борт "Селигера".
Там у них на шлюпочной тоже было полно народу. Некоторые оттуда глазели на нас
в бинокли.
На "Селигере" почему-то долго не выбрасывали в нашу шлюпку шторм-трап.
Наконец, выбросили.
Первым на борт стал подниматься, конечно же, Анзор. Потом поочерёдно и все
остальные.
В конце концов, замерзнув, мы пошли вниз.
Анюта осталась в каюте отдыхать, а я пошла мыть салон.
Настроение было препаршивое.
Всю злость, какая только накопилась во мне за день, я постаралась передать швабре,
изо всех сил шуруя ею палубу салона.
А в это время на камбузе Пашка, надрывая горло, орал разную пошлятину. Явно он
готов был выпрыгнуть из штанов, чтобы только я всю эту чушь получше расслышала.
Обозвав его дураком, я демонстративно захопнула дверь на камбуз.
Но на дурака Пашка давно уже не реагирует. А из-за того, что дверь оказалась
закрыта, он еще громче начал вопить:
- Женщина - друг человека! Собака - друг человека! Значит, женщина - это собака!
Всё это он выдавал без передышки битых полчаса, усилив звук до предела возможного.
Воистину, из идиотов энергия так и прёт. Не будь она такая дурная, да её бы в
мирных целях - электростанции по стране возводить не понадобилось бы!
Желая отвлечься от диких Пашкиных воплей, я стала думать о том, что услышала на
шлюпочной. Говорили, будто бы на "Селигер" будут потом ещё раз посылать шлюпку,
теперь уже с почтой, потому что он скоро снимается домой.
Вот бы не прозевать и сходить с этой шлюпкой!