Снова за окнами ноябрь. Стылый равнодушный ветер догрызает остатки бурой плоти деревьев и кустарников. Их летнее живое тело, ставшее ранней осенью царственной мантией, превратилось в мертвый сухой мусор. Но они еще изо всех сил хотят быть живыми. Пытаются говорить со мной, шуршат под ногами, рассказывают свои летние истории.
Листья сгребают в кучи и жгут. И этот огонь последняя судорога жизни. Буро-коричневые ломкие листья становятся серым пеплом. И этим пеплом покрывается душа.
Дни все короче и серее. Небо все ниже и безрадостней. Земля все пустее и каменистее. По ночам небольшой минус, днем небольшой плюс. Иногда выпадает снег, но держится недолго. Еще не его время. Ноябрь не любит даже этот холодный снежный цвет. Он его гасит, оставляя все в полумраке собственной серости и безжизненной окаменелости. Только скелеты деревьев на фоне серого неба. Только безликие дома и серые ленты дорог и тротуаров. Все краски мира слиняли, смылись, потухли. Все в нем безразлично и равнодушно и свет уже с трудом пробивается сквозь плотную пасмурность.
Все застыло в недоумении, в растерянности, в потерянности… Время межсезонья, время безвременья… Смыслы ускользают сквозь пальцы, выдуваются порывами жесткого колючего ветра.
Еще совсем недавно, еще живо помнится весенняя нежность мира, его зеленовато-голубоватая прозрачность и трепетность, его нежная растущая красота, ставшая вскоре буйным летним многоцветьем. Вся эта летняя знойная и жаркая красота имела в себе цель: достичь полноты зрелости, выносить и разродиться плодами.
Золотая пора осени особенно восхищает своей красотой. В ее немногочисленных золотисто-красно-коричневых цветах такое бесконечное многообразие тонов и оттенков, что это компенсирует немногочисленность ее цветов. И еще осень традиционно утверждает себя сбором урожая. Она подводит итог. Она максимально результативна и щедра.
И вот сразу после этого медленное и глухое угасание.
В эту ноябрьскую пору у меня очень часто бывает подавленное настроение. Все самые мрачные вопросы поднимаются из глубин сознания и пристраиваются на его краешке, чтобы долбить его своей неотвратимой риторичностью.
Куда-то уходят смыслы. Выдуваются холодным ветром ироничного скепсиса.
Зачем я здесь?... зачем я что-то чувствую и что-то думаю?... Ведь всем вокруг нужны мои бытовые, социальные иногда профессиональные навыки. И все. А все остальное во мне ненужные излишки. И эти-то ненужные излишки зачем-то я и считаю собой. Странно все это.
Сейчас эти излишки догрызает осенняя депрессия. И во мне остается бытовой, социально-профессиональный скелет. Вот он какой. Неприглядный, кривоватый, крючковатый, местами гибкий, но в основной жесткий, как и положено скелету-каркасу.
В нем все без излишеств и особенной красоты. В нем все рационально, функционально и добротно. Он ведь тоже я, … но и не совсем я. Я в нем застывшая, онемевшая, обездвиженная.
За моим окном кривое наполовину спиленное дерево. Сейчас без листьев оно особенно неприглядно и жалко. Мимо него проходят, не обращая на него внимания. Не обращают до тех пор, пока оно не мешает. А когда начинает мешать, подпиливают, выпиливают, обрезают. И это судьба любой социально-бытовой сущности. Главное оставить то, что полезно и удобно для всех вокруг. А все остальное подлежит обрезанию и выпиливанию.
Но я не дерево. Я не могу безболезненно расстаться с чем-то, что считаю для себя важным и значимым, несмотря на всю неважность и незначимость этого для окружающих. И вот эти ветки растут не вовне, а внутрь. Растут, разрастаются, цветут. Для чего и зачем? …
… и однажды внутрь приходит ноябрь.
Все это не нужно. Холодное дыхание делает все внутри хрупким и ломким.
Зачем неосуществимые мечты?... Дзинь,… отвалилась веточка… Зачем излишняя чувствительность?... Дзинь,… еще одна… Вот видишь, все это иллюзия? … Бумс, … упало дерево… Живи реальностью, плотной, осязаемой, ощущаемой реальностью, а не химерами. С веток сыплется иней и смешивается с золой.
Почему-то хочется плакать и почему-то нет слез… совсем… Они замерзли, они стали кристалликами льда. Они царапают душу, но она не чувствует боли. Анестезия холодом и безразличием. Мне уже не жалко мой внутренний мир. Пусть рушится.
Ноябрьские дни – сплошные сумерки. Утренние сумерки, не успев развиться в полноценный день, скоро переходят в вечерние. Ночь отгрызает у дня минутки и уже нагрызла в свой резерв заметное количество часов. Но аппетит ее неостановим. Еще два месяца она будет поглощать день. А потом насытится и немного посопротивлявшись начнет возвращать ему его время.
Похоже моя депрессия – сестра ноябрьской ночи. Она все окутала серыми сумерками, оставив небольшие островки искусственного освещения для рассудочного прагматизма и здравого смысла.
И куда-то как сквозь решето в этот серый сумрак начинает проваливаться жизнь.
Сейчас мне ее не жалко. Только день ото дня все тяжелее и тяжелее тащить этот груз. И только эта тяжесть подтверждает, что душа еще живая. Она еще способна чувствовать бездарность и бесплодность такого бытия. И она не отводит пристального взгляда от этой вязкой сумеречности.
Однажды эта тяжесть прорвет вязкую сумеречность. Легче не станет, станет осмысленней. Придется наводить порядок, разгребать сумрак и выращивать цветы. У цветов очень ненадежный смысл. Они дарят красоту, эфемерную, быстро заканчивающую, но невероятно очаровательную и радостную. Снова очарование и восхищение будут захватывать душу, качать на своих волнах и выбрасывать на камни, оставляя после себя быстровысыхающую пену.
И опять… после весны и лета однажды придет ноябрь… Мне его не отменить…
…