1968 год.
Январь.
После четырёхмесячного отсутствия я вернулся из Москвы домой.
Время это для меня в профессиональной подготовке зря не прошло.
В московских букинистических магазинах я приобрёл и переправил посылками в Магадан большое количество учебно-методической литературы по разным историческим курсам.
Это были дореволюционные курсы лекций, например:
Кареев. История средних веков;
монографии по истории крупных исторических событий,
или Лиссагарэ. Парижская коммуна.
Я собирался в своих лекциях использовать из этих книг большое количество редкого фактического материала, которого не имели учебные пособия для вузов.
Я чувствовал в себе желание большой и плодотворной работы и отдавал себе отчёт в том, что уже обладаю несколькими ценными качествами, необходимыми каждому преподавателю (лектору, учителю).
Например,
быстро выбирать из обширного исторического материала главное;
умение составлять из этого выбранного материала компактную и лёгкую для усвоения студентами лекцию;
имея перед собой такой конспект, основной материал лекции не считывать с листа, а передавать своими словами.
У меня начал созревать план самообразования, в который уже входило обязательное знакомство с простейшими элементами ораторского искусства, психологические аспекты общения с аудиторией, подход к освоению элементов научного исследования и т.п.
Всё это помогало мне на первых порах преодолевать массу трудных ситуаций, которые неизбежно встают на пути у начинающего специалиста.
Кроме трудностей объективного характера, приходилось повседневно сталкиваться и с трудностями субъективного характера.
В нашем институте в эту пору подходила к завершению так называемая «Крюковская эпопея».
После снятия Вениамина Фёдоровича Крюкова с должности ректора начались разноплановые гонения на тех, кто был на его стороне.
В их числе оказались и мы с Людмилой.
Она могла бороться и защищать себя и своим волевым характером, и своими прочными профессиональными знаниями и умениями.
Я не имел ни того, ни другого.
5 марта.
Из Рязани в Магадан прилетела мама (Ирина Ивановна).
Невзирая на свой возраст, который приближался к 66 годам, у неё было большое желание помочь нам в уходе за детьми.
Людмила вот-вот должна была родить второго ребёнка.
Но у мамы не было наработано практики такого далёкого отрыва от своего родного рязанского дома, от своей родной Сенной улицы, где была прожита очень большая жизнь, где был привычный быт, хорошо знакомые вокруг лица, заветная лавочка у ворот и долгие разговоры на ней с соседками в тихие летние вечера.
Ничего этого в Магадане не было.
Была коммунальная квартира на четвёртом этаже, восемнадцатиметровая комната в которой нужно было проживать изо дня в день трём взрослым людям и двум детям грудного возраста, общая с двумя соседями кухня, ванная и туалет.
Был чужой город, незнакомые люди, занятые своей работой и своими делами и постоянная давящая на мозг мысль о том, что отсюда уже назад никак не выберешься, не отыграешь всё в обратную сторону, слишком далеко забросила её судьбинушка.
И такими желанными и милыми стали казаться ей её далёкие рязанские края.
Не было у неё такой минуты, чтобы не думала о покинутой родине.
Затосковала от этого душа, защемило сердце, началась ностальгическая болезнь.
12 марта 1968 года.
Людмила родила второго сына, которого мы назвали Женечкой.
Имя своего отца, то есть моё имя, он получил после того, как Люда на маленьких бумажках написала несколько мужских имён, свернула их трубочками и рассыпала перед маленьким Андрюшей, который поднял бумажку с именем КОСТЯ.
Увидев это, бабушка решительно отвергла такой способ подбора имени и сказала:
- Костя! Какой ещё Костя? Это пьянчужка из соседнего двора в Рязани? Не надо никакого Кости! Пусть будет Женя, Женечка, и больше никто!
Так в нашей семье появилось два Евгения Евгеньевича.
Родился Женечка в том же родильном доме, что и Андрейка, на улице Парковой.
Улица Парковая - одна из основных центральных улиц города.
От начала и до самого конца она идёт ровной линией всё время на подъём и на подъём. Местами этот подъём очень крут.
Пройти её всю от начала до конца в среднем темпе - дело непростое даже в молодом возрасте: собьёшь дыхание и устанешь до чёртиков.
Начинается улица почти у поймы реки Магаданки и заканчивается на высокой возвышенности, с которой открывается до самого горизонта волнующая морская даль Охотского моря с уходящими, по его краям, крутыми и высокими побережьями бухты Нагаева.
Противоположный склон этой возвышенности – нагаевский «шанхай», большое прибрежное пространство, застроенное маленькими деревянными хибарами.
Но волшебное притяжение безграничного морского простора заставляет любоваться только им и думать только о нём, поэтому о «шанхае» или совсем не думаешь, или его не замечаешь.
Море, «морская романтика», поневоле захватывает любого человека. Пусть в разной степени, но обязательно захватывает, когда он стоит на этой неофициальной и своеобразной «смотровой площадке», а перед его глазами такая впечатляющая картина моря, окаймлённая северным пейзажем.
Другая (официальная) «смотровая площадка» далеко внизу у самого морского берега и к улице Парковой отношения уже не имеет.
С улицей Парковой связано не только всё это:
не только городской родильный дом, в котором родились оба наши сына, но и красивое здание Магаданского Политехникума,
и Дворец спорта,
и плавательный бассейн,
и Центральный парк культуры и отдыха со своим стадионом,
и лучший рыбный магазин города - «Нептун»,
и областная больница.
Второй ребёнок вошёл в нашу жизнь и нашу семью непосредственно и непринуждённо, спокойно и тихо, как будто занял давно приготовленное для него место.
В утробе матери он не подавал никаких признаков о своём существовании ни шевелением, ни материнским токсикозом.
И, лёжа в кроватке днём, он вначале больше спал, просыпаясь лишь для еды.
А вот ночью Женечка просыпался через каждые полтора часа, требуя грудь.
А так как мы жили в условиях коммунальной квартиры, то Людмила удовлетворяла его желания, чтобы он не мешал соседям спать своим звонким, требовательным голосом.
Молока у Людмилы в груди было мало, поэтому уже спустя две недели после рождения мы стали прикармливать его молоком из молочной кухни.
Аппетит у Женечки был отменный.
Ел он всегда с большим удовольствием и быстро набирал в весе.
Родился весом 3 килограмма 600 граммов, а уже в месяц его вес превзошел 5 килограммов.
Врач испугалась, рацион был несколько уменьшен, и уже каждый последующий месяц ребёнок прибавлял в весе граммов по 700-800.
В два месяца Женечка начал уже «агукать»:
лежит на спинке, смотрит вверх, громко и протяжно произносит – «агу…у!».
В шесть месяцев, в отличие от худенького Андрюши, Женечка был плотненьким, головка кругленькая, лобик крутой, носик пуговкой, губки бантиком, щёчки пухленькие, на подбородке папина ямочка. Глазки выразительные, внимательные и любопытные.
По характеру сынок был удивительно спокойный, так что не доставлял нам особо больших хлопот.
Но вскоре он тяжело заболел, и нам пришлось по настойчивому совету детского врача отвезти его в октябре на материк в Рязань, на житьё к бабушке.
Там его уже ждал Андрейка, который ещё в июне улетел из Магадана в Рязань вместе с бабушкой.
Об этом подробно изложено в 1-й книге «Прогулок…».
Одним из знаменательных событий 1968 года стало посещение нашего города Владимиром Высоцким. Но событие это было не для нас, так как у нас в то время не было ни времени, ни лишних денег.
ОН прилетел в наш город по приглашению своего друга, магаданского поэта Игоря Кохановского.
Этот год и эта поездка стали для Высоцкого временем обильного поэтически-песенного творчества.
Среди всего этого многообразия я остановил свой взгляд на одном его стихотворении, которое он (как и все остальные) переложил на свою музыку и исполнял сам под гитару.
Я не люблю фатального исхода,
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.
Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и еще -
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.
Я не люблю, когда - наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или - когда все время против шерсти,
Или - когда железом по стеклу.
Я не люблю себя, когда я трушу,
Обидно мне, когда невинных бьют.
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более - когда в нее плюют.
После того как мы с Людмилой остались одни, самым ярким, самым запоминающимся событием для нас, стала не наша работа, не наше общение с друзьями, а долгая, острая, изнурительная борьба за получение квартиры. Она началась в ноябре 1968 года и длилась целый год.
Мы имели надежду в недалёком будущем получить для своей семьи отдельную квартиру и для этого встали, как два работника Магаданского пединститута, на очередь в институтском профкоме и стояли в этой очереди первыми.
У нас были все необходимые для этого документы. Состав нашей семьи по документам состоял из 5 человек, так как у Людмилы на руках была справка о том, что её мать (Ирина Ивановна) находится на иждивении своей дочери.
К тому же Людмила в Магадан прибыла по направлению Министерства просвещения.
В направлении указывалось на обязательное обеспечение молодого специалиста квартирой.
И вот, в конце 1968 года, институт получил одну освободившуюся двухкомнатную квартиру.
В ноябре состоялось заседание профкома по вопросу её распределения.
На заседании присутствовал новый (после А.Ф. Крюкова) ректор из Москвы –
Трофимов Алексей Сергеевич.
Людмилу на заседание не пригласили, и она ждала решения профкома, стоя в коридоре.
На заседании присутствовало 7 членов профкома.
Несмотря на наше первоочередное положение и все представленные документы, пять членов профкома против двух проголосовали за то, чтобы данную двухкомнатную квартиру передать молодому преподавателю физмата
Черепкову В.П..
Его семья никакого преимущества перед нашей не имела. Она состояла из 3 человек и проживала в отдельной однокомнатной квартире на Школьном переулке, в бывшем институтском общежитии, переделанном под квартиры для преподавателей.
Декан филологического факультета, Орлова Инна Владимировна, и секретарь партийного комитета факультета, Шевлякова Евдокия Дмитриевна, вдвоём отстоять наше право на эту квартиру не смогли и вышли из зала заседания с такими лицами, по которым Людмила сразу определила, что квартиру профком нам не дал.
Тут перед Людмилой прошёл ректор Трофимов и свернул к себе в кабинет.
Людмила без доклада и приглашения с его стороны вошла за ним в его кабинет и сказала:
- Всё, Алексей Сергеевич, только что с вашего молчаливого согласия произошло нарушение трудового законодательства.
Я с этого момента иду «на ВЫ». Закончились на этом наши лояльные отношения.
С сегодняшнего дня я начинаю писать во все инстанции Магадана и Москвы.
Не предъявляйте ко мне претензий и не удивляйтесь, если ваш стол будет завален кипой бумаг из различных инстанций…
Не ожидая его ответа, Людмила повернулась и закрыла за собой дверь ректорского кабинета.
Прямо по горячим следам нами было составлено обстоятельное и обоснованное письмо на 13 страницах.
За неимением своей печатной машинки, это письмо я переписал своей рукой начисто, и оно для начала было отправлено в Магаданский облсофпроф (областной совет профсоюзов).
Оттуда в институт пришёл чиновник и проверил на месте все документы.
Вскоре к нам поступила бумага о том, что «…институт допустил грубое нарушение трудового законодательства».
После этого мы размножили от руки своё письмо в девяти копиях и послали одновременно в разные инстанции:
обком КПСС,
облисполком,
горисполком,
газету «Магаданская правда»,
Министерства просвещения РСФСР и СССР,
ВЦСПС (Всесоюзный Центральный Совет Профессиональных Союзов),
газету «Правда» и
«Учительскую газету».
Дальнейшие события развернутся уже в 1969 году.