Манька и Абармот

               
     Странная это была парочка: рыжая и тощая, но степенная – потому как на людях, то ли Мурка, то ли Муська, то ли Манька, но чаще всего всё же – Манька, и маленький, вертлявый и гавкучий, неизвестной породы Абармот. Их частенько видели вместе, рядышком, потому и считали парой. Но никто  не мог припомнить, когда и каким образом они оба появились здесь – на заводской территории, и понять, на первый взгляд, кто из них при ком состоит в качестве спутника.
     Маньку боялись все собаки в округе, и сторожевые - тоже. Стоило ей только появиться на том или ином участке производства, как все они в тот же миг старались улизнуть куда-нибудь подальше. И на то у них были свои основания.
     Абармота же они попросту не замечали, дескать – мелочь пузатая, да и только! А тот вольготно чувствовал себя рядом с Манькой и резвился так, как ему вздумается.
     А основания у собак побаиваться Маньку были серьёзные.
     И вот почему. Состоял в то время, как только она появилась на заводе, при охранной команде некий пёс Борзый, – такой же резвый и шумливый, как и Абармот, только здоровенный, – под стать кавказцу. Так вот, то ли по любви большой к ней, то ли от природной глупости, он, этот Борзый, при встрече с Манькой, сразу же загонял её, бедную, хорошо бы на крышу, откуда ей легко было бы ретироваться восвояси. Так нет же – обязательно в угол, да ещё  под колючий кустарник, высаженный специально изнутри и снаружи заводского забора, чтобы осложнить жизнь «несунам» в их подпольной борьбе за своё светлое будущее.
     В общем, доставал он её по-чёрному.   
     И вот однажды эта его беспросветная «любовь» изрядно поднадоела Маньке, да так, что и ныне вспоминать страшновато, какую она устроила самовлюблённому  Борзому  грандиозную и поучительную трёпку.
     Она не стала убегать от Борзого и прятаться в колючем кустарнике, выжидая, когда у того настанет время обеда, и он, проголодавшись, уберётся к своей миске, а шустро присела, выставив вперёд, устрашающе, растопыренные когти передних лап, ощетинилась, озверевая. И..., захрипев – до невозможности, с рёвом, далеко не напоминающим  мяуканье, лихо перескочила через патлатую  морду обидчика – на его спину, и начала рвать её так безжалостно, что во все стороны летела  обагрённая кровью собачья шерсть.
     Вот таким был незадачливый финал отношений Маньки и Борзого, которого, залатав, списали по инвалидности на собачью пенсию. Так что в охранной команде он больше не появлялся, и беспокоить Маньку уже было некому. И вот эту-то трёпку до сих пор хорошо помнит вся собачья компания.
     Безусловно, это происшествие не осталось без внимания широкой заводской общественности. О  нём много судачили и по-разному толковали случившееся. Так что стала наша Манька, сама о том не догадываясь, легендой – в основном у женщин, и одновременно - антилегендой у мужчин, что вполне  естественно.
     Женщины наградили Маньку за её подвиг специальным ошейником, чтобы в шубке её не водилась разного рода живность. И, соорудив на одном из стеллажей в одном из продовольственных ангаров, в простонародье называемых лабазами, уютное гнёздышко, поселили её в нём – рядом с конторкой добросердечной кладовщицы, которой срочно потребовалась кошка – для ловли крыс.
     И Манька оправдала женские надежды – в течении недели, пока повсюду шли дебаты, что делать с этой «четырёхцветной кошачьей бестией», она быстрёхонько навела порядок в этом лабазе, выкладывая по утрам, в качестве отчёта за проделанную работу, на порожек застеклённой конторки кладовщицы очередную свою добычу, задушенную в смертельной схватке. А когда  с крысами Манькой было покончено, и освободившееся  место стали потихоньку занимать мышиные семьи, то их постигла  же  участь, как гостей непрошенных.
     Мужчины же, в основном, стояли на том, что такую «тварь», как Манька, следовало усыпить, навечно. И потому, во-первых, что она опасна, а во-вторых – чтобы не мешать «естественному ходу событий». Правда, никто из них, или не хотел, или не мог объяснить, что означают эти слова, по существу, понятно.
     Конец многочисленным дискуссиям положил на планёрке директор завода. Он долго терпел эти разговоры, доходившие до него от услужливых подчинённых, но когда на главной заводской проходной появился плакат, талантливо выполненный в цвете – с Манькой болтающейся в петле под перекладиной и надписью под ней арабской вязью: «Аллах Акбар!», рассвирепел:
     –Найти мерзавца! И выгнать! К чёртовой матери выгнать! Нам бы такую охрану – как эта кошка, и не было бы никакой усушки и утряски, а несунов – тем более. Работать надо, а не политиканствовать! – подытожил он.
     Мерзавцем оказался местный шалапай Пашка – свободный художник, чьим основным занятием было рисовать патриотические плакаты к праздникам, да лозунги, призывающие к ударному труду, и по совместительству – племянник  заместитель директора по режиму на этом предприятии. Выгнать Пашку – не выгнали, но  выговор ему без занесения в трудовую книжку всё-таки влепили – за нарушение трудовой дисциплины. А тому – хоть бы хны!
     Понятно, что не всем понравились и эти слова директора, и его поступок, но  на то он – и директор, чтобы не всем нравится. Одним словом – хозяин! И точка.
     Что же касается Абармота, то ему, также как и Пашке, всё было до лампочки.
     Они, с Манькой, по-прежнему на людях появлялись вместе, рядышком. Он даже поселился с ней под одной крышей – в том же лабазе. И никому здесь не мешал. Зато повсюду – за его пределами,  частенько доставал других, поскольку привык совать свой длинный нос не в свои дела, а развязный язык – тем более, без всякого на то, казалось бы, основания. 
     А дело всё в том, что повадился наш герой встречать своим лаем некоторых охранников вместе с их начальником караула по утрам - на заводской проходной, а затем – во время развода сопровождать, так же лаем, каждого из них до места назначения. И это п никому из них, мягко говоря, не очень-то и нравилось. Потому-то силами  караула и устраивались, время от времени, на Абармота облавы, но поймать его никак не  удавалось, даже тогда, когда охраники, сбросившись в складчину по сотне, поскольку на его поимку бюджетных средств не полагалось, закупили спецсредство, автоматически  набрасовшую сеть на жертву при ловле бродячих животных.
     Но и это не помогало им - до чего уж ловок был он, этот Абармот. Но, однажды – всё же, им почти удалось поймать его, однако то, что случилось, вызвало на заводе одни лишь насмешки над этими незадачливыми охотниками. Произошло всё, когда Абармот, потеряв бдительность, беспечно дремал под навесом – на специально постеленной для него рогожке. Но услышав, вдруг, крадущиеся шаги, встрепенулся, и увидев ненавистных ему охранников, рассыпавшихся цепью, преграждавшей ему путь к отступлению, да ещё с пресловутым приспособлением наготове - в руках караульного начальника, он в мгновение ока рванул, что было сил, в дверь хорошо знакомого ему лабаза. И исчез в одном из многочисленных бумажных кульков, лежавших на   стеллажах. 
     Ворвавшиеся в пакгауз охранники как не старались в своём поиске, но Абармота не обнаружили, только – Маньку, которая сидела на той же полке, где исчез её дружок - с куском колбасы у своих ног, и старательно вылизывала свои кошачьи прелести.
     Но блюстители порядка, зная крутой её норов, да ещё в присутствии и кладовщиц, и разнорабочих, и в колбасы - в добавок, связываться с ней не решились. И потому вынуждены были убраться, как говорится, не солоно хлебавши. А немного погодя, после их ухода, естественно, за спиной Маньки зашевелился один из бумажных кульков, и из него высунулась хитроватая мордаха Абармота, и, протявкала здравицу во имя своей очередной победе над стражниками.
 
     Но это была его последняя победа.
     На следующий день, поутру, кладовщицы  не обнаружили, обычно радостно встречавших их ни Абармота, ни Маньки, чтобы принять из рук их специально принесённые из  дому лакомства. Только на рогожке, на которой  почивал Абармот, валялся недоедённый кусок домашнего изготовления котлеты, по прикидкам – величиною с добротную  мужскую  ладонь.
     Не появились их любимцы и на следующий день.
     Когда же сердобольные женщины, решив докопаться до причины исчезновения своих любимцев, принесли этот огрызок в заводскую лабораторию, то в нём обнаружили отраву для  травли крыс. Не пожалел кто-то ни мяса, ни яда.
     Эта весть мгновенно распространилась по заводскому коллективу. И за ней, как в мгновение ока, на проходной появилось новое творение известного уже нам шалопая Пашки:
     «Вечная память, – было начертано на ватмане под собачьей и кошачьей мордами, – Маньке и Абармоту, павших смертью храбрых в неравной борьбе с доблестными охранниками нашего предприятия. Аминь!» 
     Когда директору завода вновь донесли о новом гражданском «подвиге» шалопая Пашки – того самого свободного художника и по совместительству – племянника заместителя  директора этого предприятия по режиму, то он только и сказал на оперативке:
     –Жаль, хороший пёс был. Да и Манька ему под стать: кошка – что надо. Интересно, кому же он так мешал?
     И нам тоже интересно: кому?
     Эти слова директора вызвали брожение умов.
     Срочно был  создан комитет по защите  братьев  наших меньших.
     Было решено построить вольер для бесхозных животных, а рядом – обезьянник, чтобы и глаз радовал, и напоминал о том, что ты не животное, а человек; возле цехов просили администрацию высадить берёзки, рядом разбить клумбы, и поставить скамейки, для отдыха в технологические перерывы, а то сидим и лежим, говорили, на ящиках: слава Богу места хватает, а так - везде один серый асфальт – для собраний и митингов, да обшарпанные старые стены.
     На том и успокоились.

     Только вот через неделю пошёл слушок, что Абармот и Манька живы, и это подтвердила вышедшая из отпуска боевая подруга директора – бывшая фотомодель, а ныне секретарь вышеупомянутого нами начальника.
     По её словам эту неразлучную парочку нашел на свалке старичок, который отправился туда со своим другом, в прошлом известным ветеринаром, и тоже пенсионером, за отслужившими срок деревянными оконными рамами – для постройки теплицы на своих садовых  участках. Там, на городской свалке, много подобного рода добра: и способные ещё служить, но вышедшие из моды минские холодильники, и рижские телевизоры, и российские «Рубины», и просроченные мясные и молочные продукты, и электродвижки и пилы, да что там говорить – много всего прочего.
     Вот среди этого «добра» и доживал свой, укороченный кем-то, собачий век Абармот. А рядом терпеливо ждала конца его жизни Манька. Не знаю, собиралась ли она хоронить своего друга, как это делают люди, нарыв рядом своими когтистыми лапами землицы, и забросав его ею, или засыпать не нужными продуктами? Не ведаю - всё может быть. А пока сидела она рядом, глядела на его муки, и думала о чём-то своём - затаённом, о котором мы и понятия не имеем. И ждала, сама не зная чего.
     На их счастье ветеринар, осмотрев Абармота, решил применить к его выздоровлению все свои знания и способности, чтобы изменить чей-то злонамеренный удел, предречённый  этому несчастному полуиздыханному животному.
     И добился своего.
     Так поведала эту историю секретарь директора. И не доверять ей, как человеку весьма осведомлённому, не было оснований.
     А еще говорили, что Манька на сносях. От кого???! Не от Абармота же?
     Но слухи есть слухи, а слова, хоть и авторитетные – всего лишь словами. Не хватало только доказательств. А потому скептики оставались при своём мнении, и по-прежнему трезвонили на всю, что называется, Ивановскую: «Да мало ли что там говорят и пишут, а мы верим?!!».
     Но директор сказал:
     «Ша!» - что в переводе с русского на русский означает: "Закончили!"
     И все приутихли.
     И тут своё последнее слово сказал Абармот.
     То ли на призывный зов гудка, побуждающий заводчан идти на работу, то ли он  соскучился по производству, в котором знал каждый закуток и каждый проулок, только стал Абармот, время от времени, наведываться к караульному помещению. Но теперь уже по ту, другую, сторону ограды – благо, садовое товарищество, в котором он обитал ныне, находилось неподалёку, и, через забор, лаем своим,  высказывал всё то, что накопилось в душе его, и что думает он об обитателях этой враждебной для него вахты.
     Когда же директору доложили об этом происшествии, он только и развёл руками:
     –Жив, значит, курилка. Молодец! Мужик, что называется! Ишь, ты, настырный какой! Знал бы он наш язык – взял бы я его к себе в заместители.
     Шутка – понятно. Но и в каждой шутки всегда есть доля правды.
     И добавил:
     -Не жизнь, а суета сует - до народа руки не доходят.
     И к чему здесь, на планёрке, все эти откровения?
     Не понятно.
     Кто их там знает ныне – этих руководителей из касты повелевающих, тем более – как и чем они живут, и что на самом деле думают? И потому будь начеку!
     Таковы уж нравы ныне, увы, как и всегда - впрочем, что поделаешь?!

     Что же касается Маньки, то она действительно понесла. Теперь у неё своя семейка, на даче Абармотовых спасителей. Семейка – таких же пёстрых, как и она сама. На Абармота не похожи, что тут не понять? Но он их любит, словно отец, и, при случае и без оного, вылизывает до чистоты.
     А кто же тогда их сотворил - спросите вы?
     Неважно.
     Главное, что у неё есть друг, которого она понимает, а полюбовник всегда найдётся – только дай ему на то свою кошачью волю. Всё как у людей.
     И никак иначе.
     Вот так -то.   
     Баста!

     Впрочем, постойте - этот завод, по сути дела, и его - раз он там с детства обитал - Абармотов. Так что извините его за то, что он, может быть, не во время и не по делу - гавкнул.