Краски дня постепенно затухали и уходили в ночь, но еще тлела узкая багряная полоска заката, освещая контуры темных, почти черных гор. Эту картину старик видел из аила через приоткрытую дверь. Он уверенно восседал на старом персидском ковре, который в месте сидения давно уж вытерся и потерял краски. Но менять его своим детям не разрешал. Ведь на нем встречали высоких гостей его предки. Здесь проводил свои последние дни дед, после смерти деда место занял отец. Наконец, место старшего в роду занял он. И хотя власть тогда всячески изживала народные традиции, особенно те, что связаны с семейным домостроем, во всех сеоках сохранялись уважительное отношение к старшему. Старик н и по сегодняшний день оставался самым авторитетным в семье. Да что там говорить, - во всем поселке. Никакие важные решения не принимались без его одобрения, и ни один праздник не обходился без него. На каждой свадьбе занимал почетное место, и всякий тост начинался с обращения к нему. Имя ему дали на тюркский манер Илчин, что означало – первый. Действительно первым ребенком в семье он оставался до сегодняшнего дня.
Сегодня был жаркий день, и солнце закатывалось за горизонт красным диском, уходя на покой и приглашая холодный воздух. Прохлада струилась с гор вытесняя духоту, и ожидая отдыха все словно замерло. Животные лениво стояли в жидкой тени, или вообще возлегали в пыли, которая от их дыхания фонтанчиками разбрызгивалась в стороны. В такие моменты приходили извечные мысли о вечности бренного мира, о смысле жизни и о месте человека в этом длительном процессе развития природы.
Он готов был придаться своим мыслям, которые как и время текли нескончаемо. С возрастом его думы приходили и осмысливались все медленнее, и часто затягивались далеко за полночь. Ведь ему не нужно было теперь вставать рано и уходить к табунам, все давно делали сыновья и внуки. Оставалось одно – думать за весь род и просить у богов, чтобы они были благосклоннее к его большой семье.
Старик пододвинул к себе небольшой поднос, заботливо оставленный его младшей невесткой на низком столике.
Чай он заваривал всегда сам. Это важное событие не доверял никому и выполнял его с особым удовольствием.
На подносе располагался чайник. Носик давно сколот, на теле много щербинок. Но это был настоящий древний китайский фарфор. Который, как заботливая кобылица сохранял тепло долго и хранил в себе ароматы трав, заботливо собранных человеком. Старинная серебряная ложка, перешедшая к нему по наследству от отца. Давно уже почернела от времени, словно собрала в себя соль земли. Три холщовых мешочка из крупной нити. Такая ткань не давала травам, хранившимся в них, задохнуться, и одновременно сохраняла те запахи, которые собраны были травами на склонах гор.
Чай Чингисхана – этот рецепт был известен ему с детства, жил с ним в древних складках гор, шагал с ним по таинственным замшелым звериным тропам. Остался в его сознании как яркий лишайник, прилипший к большому гладкому камню, и упавший в глубокие омуты памяти, оставшись внутри ее на каком-то генном уровне.
Травы, используемые для заваривания, укрепляли иммунитет и несли в себе здоровье человека.
Тихо потрескивали дрова в очаге. Он давно уже не был жаден к еде, хватало совсем немного для изможденного жизнью тела. Чашка талкана в день, приготовленного особым способом, да небольшой кусок мяса. К ним он привык с детства, особенно летом во время нахождения с табунами на альпийских лугах.
Можно было зажечь свет, но зачем? Глаза его уставшие смотреть на этот свет через ветер и яркое солнце, давно уж не были первыми помощниками в деле. А руками он чувствовал все, или по крайней мере, многое.
Илчин взял первую травку и на ощупь определил зверобой. Кусочки стеблей были жесткими, несгибаемыми. Неудивительно, ведь эта трава росла на открытом месте, сопротивляясь ветрам и непогоде. Потому и вырастала крепкой. Настой этой травы имел красный цвет и поэтому второе название, которая она носила – «заячья кровь» или «молодецкая кровь». Собирали эту траву в июне – июле. Когда трава особо набиралась соков земли и ее целебных сил. На тюркском наречии звучало как «Джеробой» - целитель ран. Данная трава способна была излечить и нательные раны и внутренние воспаления. Эта «молодецкая кровь» расслабляла нервную систему и тонизировала организм. Не имеющая запаха, она хорошо сочеталась с чабрецом, с душицей.
Удивительная эта травка собиралась в предгорье, тогда, когда жеребята давно сделали первые шаги и теперь носились по травам как угорелые, с потом собирая пыльцу цветов, а с пыльцой и получая здоровье. Наливались мускулы, нагуливался вес и шерсть животных лоснилась здоровьем.
Во втором мешочке пальцами нащупал душицу. Она сказалась о себе запахом, как только он раскрыл горловину. Женская травка, была настолько загадочной, насколько и полезной. По опушкам леса ее можно было заприметить по мелким сиреневым цветочкам. Дружно сложенным в соцветия. Ароматические масла, содержащиеся в этом растении, давали сильный запах и тонизировали кожу. Это было прекрасное мочегонное средство, которое вместе с мочой выводила из тела хворь. Удивительно успокаивала и гнала прочь бессонницу. Но берегись, тот, кто ее не переносил. Мог задохнуться. А частое употребление мужчиной душицы, забирало мужскую силу.
Запах этой травы гнал любых паразитов из дома. Женщины часто раскладывали соцветия по разным углам комнаты. Ее не долюбали лошади, и если конь начинал хватать губами душицу – значит его начала изнутри грызть какая-то болезнь. Так и присматривались к кобылицам.
В третьем мешочке хранилась мята. Его жена Ширин, что означает «сладкая», удивительно приметила его любовь к этой траве, к ее вкусу и аромату. Она всегда чувствовала, когда он вернется с табуном с альпийских лугов и натирала тело мятой. Как в те моменты у него кружилась голова, и он прижимал ее горячее тело. Хотелось быть и быть рядом. Мята гнала прочь бессонницу, а Ширин не давала заснуть. Вот так и боролись в нем эти два чувства, побеждало второе.
Эта трава снимала нервное истощение, поднимала аппетит, и успокаивало дыхание. Листочки ее он любил растирать пальцами до боли в подушечках. А какой запах она давала в бане. Тогда он ее и полюбил. В детстве он сильно остыл и заболел и только русская баня, в которую на руках принесла его мама, спасла ее Бюльтерека от смерти. У тюрков имена мальчиков часто связывали с именами животных Бута – верблюжонок, Бюльтерек – волчонок. Так все детство они и проводят с этими именами. И только взрослым им давали окончательное имя, тогда он и стал Илчином.
Три травы, ровно по одной ложке он насыпал в пиалу. Из котелка почерпнул кипящую воду и ополоснул чайник изнутри. Засыпал содержимое в сосуд и залил кипятком. Накрыл его теплой тряпкой, чтобы чай заварился и настоялся на травах. Нужно было подождать 15-20 минут.
Он давно не пользовался часам. Чувствовал время. Вот и сейчас заприметил, где находится диск солнца и определил для себя, что как только он полностью скроется за горой, подойдет время сделать первый глоток.
Он вдруг вспомнил, что в гареме Чингисхана было две тысячи жен. К чему он это – ведь в его жизни всегда была одна Ширин.
Огненное зарево заката, последними искрами сыпануло из-за вершины, окунулось в неизвестно откуда взявшийся туман, который и скрыл все вокруг. Потянуло холодком, словно опустившееся вниз облако прокралось в аил.
Илчин пил чай всегда из чайника, наклоняя и поднося его к губам. Содержимое нужно было выпить, не убирая травы, когда последний глоток забирает остатки аромата Земли, сохранившиеся в фарфоровом сосуде.
В чистом небе вызвездило. Завтра будет новый день. Будет новая порция чая Чингисхана.