Интересно, почему иной человек бывает в нашей жизни совсем недолго, год, месяц или даже неделю, а вспоминаем его мы потом всю жизнь? А бывает и наоборот: мы бок о бок проводим с другим почти всю жизнь, а сказать о нём нам совсем нечего. Ну, чай любил пить – горячий, чтобы аж в кружке кипело. Зонт у него был какого-то цвета дерьмового и открывался с шумом. А ещё что? А больше ничего.
- Это от того, - Сказала Василиса, - Что есть люди, предназначенные нам судьбой. Их-то мы и помним долго.
- Да здрасте. – Сказал Валера и сплюнул виноградные семечки в кулак. – Какая тут судьба? Бывает, встретишься с каким-нибудь хмырём, он тебе наговорит такого, что уши вянут. Ты потом думаешь, думаешь и понимаешь, что хмырь-то прав – всё у тебя в жизни неправильно. Надо переделывать. И переделываешь. А хмыря и след простыл. Он, может, сгоряча тебе сказал, а через минуту и думать про тебя забыл. Какая уж тут судьба?
- Так вот как раз и судьба! – Горячо проговорила Василиса. – Ну и что, что он про тебя забыл? Его слова поменяли твою жизнь – разве это не судьба?
- Как его слова могут поменять твою жизнь? – Засмеялся Валера. – Твою жизнь можешь поменять только ты сам, если этого захочешь. А он прошёл мимо, сказал что-то – справедливо или нет – решать тебе.
- Но сказал же. – Упорствовала Василиса. – Натолкнул тебя на размышления. А если бы не сказал?
- Тогда ты сам до этого додумался бы. – Засмеялся Валера и кинул в рот виноградину.
- А я понимаю, о чём говорит Василиса. – Сказал Миша. – Сам ты, конечно, решаешь. И у тебя есть возможность согласиться или не согласиться с теми, кто тебя критикует. Вступить в спор. Выяснить, что конкретно кажется неправильным, и уже на основании этого принимать решение, меняться или нет. А если нет возможности спросить?
- Как это? – Лениво спросил Валера, очевидно теряя интерес к беседе.
- А вот так. Когда кто-то, допустим, твой сосед говорит тебе, что работа у тебя неправильная, семья плохая, и вообще ты дурак, ты ведь можешь задуматься, почему он так считает или просто послать его к чёрту.
- Ну да. – Кивнул Валера.
- А если некого спросить? Если тот, кто тебе важен и интересен, уже никогда не сможет ответить тебе? Что тогда?
- Просто жить дальше.
Миша замолчал. Ему явно хотелось продолжить этот разговор, но он почему-то не решался. Задумавшись, Миша смотрел на свои колени, вертя в руках пустой стакан.
-В армию я пошёл с большими ожиданиями. – Заговорил Миша после минутного молчания. – После скучной жизни в селе, армия представлялась мне настоящей путёвкой в жизнь. Я честно оттрубил там два года, и, когда вернулся, был ошарашен тем, что мне снова придётся жить так, как я прожил восемнадцать лет до армии. Я настолько поменялся, что такая мысль казалась мне чуть ли не кощунством – загубить свою жизнь среди коров и тракторов.
Я, конечно, повыпендривался чуть – все вокруг знали, что я вовсе не собираюсь всю жизнь тухнуть в нашем селе. Но жизнь быстро стукнула меня по голове. В армии нас ждали на всё готовое, а сейчас, чтобы ехать в город, мне нужны были деньги. Причём такие деньги, которые моя мать не видела и за год. Ну, жильё снять, проезд, питание на первое время. Я ведь расчётливый – всё продумал.
Позвонил брату Алешки Толоконникова, который года три назад уехал в город работать. Но его телефон долго не отвечал, а потом трубку сняли и меня оттявкала какая-то визгливая старушонка.
И никак у меня не получалось, чтобы просто так взять и уехать. Нужно было накопить хотя бы на первый месяц. Там уж я, конечно, уцепился бы, зубами бы вгрызся, но остался бы в городе.
И тут мать предложила мне поработать в нашей местной библиотеке. Старая библиотекарша померла незадолго до этого. Я сначала фыркнул, отказался – пускай девки работают. Какая же это работа для мужика – книжки выдавать? Но мать стала настойчиво уговаривать: работа не бей лежачего, зарплата стабильная, а самое главное – можно было подрабатывать ещё где-то, ведь работы у библиотекаря в нашем селе было совсем немного. Разве в начале нового учебного года зайдут школьники, возьмут «Войну и мир», и всё на этом. А в остальное время хоть дома спи – всё равно никто не проверит. Я подумал, подумал, да согласился.
Оформившись, я просто получил ключи от библиотеки и в первый рабочий день отправился охранять и беречь «наших лучших друзей и учителей».
День был дождливый, ветреный. Пока я добежал до библиотеки, промёрз до печёнок. Библиотека находилась в старинном двухэтажном здании, белёном-перебелённом так, что слой краски на стенах, наверное, был уже с полметра. Я открыл хлипкую железную дверь и заскочил внутрь. Нашарил на стене выключатель и зажёг свет. Тусклая лампочка освещала крашеную деревянную лестницу на второй этаж и небольшие сенки с щелястыми деревянными стенами. Я включил свет в читальном зале и поднялся на второй этаж. Взбираясь вверх по закрученной скрипящей лестнице, я вдруг почувствовал себя странно – будто бы я наконец вернулся домой после долгого путешествия. Всё мне было знакомо здесь – и коричневая лестница, и резные перила и окна - небольшие, как нахмуренные глаза. В библиотеке было тепло, даже душно, и я подумал, что мои ощущения, наверное, связаны с тем, что я основательно замёрз, а теперь, в тепле, прочувствовал себя уютно и расслабленно.
На втором этаже находилось книгохранилище. Самые востребованные книги, их было совсем немного – в основном, литература школьной программы, хранились внизу, чтобы библиотекарю не приходилось каждый раз бегать по лестнице. А вот на втором этаже было настоящее кладбище ненужных, но зачем-то хранимых книг.
Мне смутно помнилось, что обычно в библиотеках книги раскладывают по алфавиту, но здесь вместо букв на шкафах были наклеены таблички с годами. Меня это очень удивило – ведь для того, чтобы найти книгу, нужно было точно помнить год её выпуска. Очевидно, прежний библиотекарь отличался феноменальной памятью.
Ради интереса я достал первую попавшуюся книгу из шкафа с годом моего рождения. «Справочник кожных и венерических заболеваний». Я пролистал его. Фу. И зачем это здесь, в библиотеке, где бывают только школьники?
Валера засмеялся:
- Представляю, что там было! Мы в детстве над атласом человеческого тела ржали. Называли его «Кишки-пирожки».
- Почему «пирожки»? – Спросила Василиса.
- А ты думаешь, из чего пирожки делают, которые бабки на улице продают?
Василиса скривилась:
- Ну и что там со справочником, Миша?
- Да со справочником, в общем-то, и всё. Закинул я его обратно в шкаф и забыл. Посмотрел другие книги – сплошная нелепица. Грибы какие-то, «На лодочке к звёздам», «Автомобиль и его предки». Со скуки я просмотрел почти все книги моего года, но ничего интересного для себя не нашёл.
Работа в библиотеке, как я и думал, оказалась скучнейшей. Утром я приходил, зажигал свет, осматривал оба этажа – что всё в порядке, всё на местах, а когда светлело – выключал свет. Перебирая книги, я еле дожидался времени обеда, когда можно было уйти домой. Прежняя библиотекарь на обед не уходила – на первом этаже была каморка, где стоял стол и электрическая плитка. Там она готовила себе обед. Но я, конечно, предпочитал пойти домой, и обедал я до 6 часов. В 6 я возвращался, выключал свет, проверял, что все окна закрыты, и уходил домой. За первую неделю моей работы в библиотеку не пришло ни одного посетителя. Удивительно, но я совершенно не жалел о потраченном времени, несмотря на скуку. Каждый раз, приходя в библиотеку, я чувствовал, как и в первый день, что я здесь на своем месте, что эти стены словно ждали меня.
В пятницу вечером, после бани, мы с матерью сели пить чай. Мать, закрывая салфеткой хлеб, спросила:
- Как там у твоего деда?
- Чего? – Не понял я.
- Да в библиотеке твоей. Это ж бывший дом твоего деда по отцу.
- Да ну?
Мать усмехнулась:
- И был бы наш дом сейчас, если бы…
- Если бы что?
- Посадили твоего деда. А дом отдали под сельсовет.
Я был удивлён. Отец на вопросы о своих родителях отвечал уклончиво – я знал только, что мать его – моя бабушка – умерла в тот год, когда отец женился на матери. А про деда отец никогда ничего не рассказывал, объясняя, что тот умер давно, очень давно. Бабушка со своей сестрой жила на другой стороне реки, там же жили отец с матерью до моего рождения. Сестра бабушки до сих пор жива, и мы много раз ходили к ней в гости. И мне всегда казалось, что отец родился и вырос именно в том доме.
- За что посадили? – Спросил я.
- А шут его знает. Пришли под утро, сказали одеваться, в машину посадили – и до свидания. Без права переписки. Я толком-то и не знаю. Отец маленьким был, сам ничего не помнит.
- А библиотека как там получилась?
- Там на первом этаже долго был сельсовет. Второй этаж долго стоял пустым. Всю обстановку-то по мелочи растащили, а в спальнях постоянно ночевали какие-то командировочные, прости Господи. Это я уже сама помню. Как в сельсовет ни придёшь – сверху дым так и льётся, накурено так, что ничего не видать. А потом кто-то из командировочных книгами заинтересовался. У деда много книг было разных. Сначала спалить хотели, а потом задумались – пускай добро трудящимся достанется. Да и для сельсовета построили новое здание. В общем, переехал сельсовет, командировочных выгнали, а в доме библиотеку открыли.
- А я и не знал.
- Да откуда ж тебе? – Засмеялась мать. – Я бы и сама не знала, отец никогда ничего не рассказывал. А рассказала мне тётя Люба. Бабушка ведь к ней переехала с отцом маленьким, когда деда посадили.
Мы заговорили о другом, но из голову у меня не выходила мысль о доме деда. Что случилось с сами дедом? Почему отец не говорил об этой ужасной трагедии?
Я едва дождался окончания выходных, чтобы выйти на работу. Конечно, я мог бы сходить в библиотеку и на выходных, но мать как назло то дров меня просила наколоть, то съездить в Луговое в супермаркет, а мне хотелось без спешки рассмотреть весь дом.
В понедельник с утра я прошёлся по комнатам библиотеки, представляя, как здесь живёт мой дед с семьёй. Как бегает здесь маленький отец, как бабушка впопыхах собирает вещи после ареста деда, как на кроватях лежат курящие командировочные.
Я вспомнил, как мать говорила, что у деда было много книг. Я нашёл самые ранние годы, указанные на табличках на стеллажах – ух ты, ещё дореволюционные книги. «Русское правописание», «Мир Божий», «Разсказы» без обложки, «Теорiя словесности».
- И, конечно, ты устыдился того, что не знаешь теорию словесности, и это поменяло твою жизнь? – Усмехнулся Валера.
- Что? – Не понял Михаил.
- Ну мы же начали разговор с того, что есть вещи, которые полностью меняют твою жизнь. Что люди, которых ты уже не встречаешь, повлияли на тебя. А ты начал какую-то драматургию про Закон Божий.
- Мир Божий. – Автоматически поправил Михаил. – Да я к этому и веду.
- Ну так и веди, не притормаживай. – Зевнул Валера.
- Да тише ты! – Прикрикнула на него Василиса. – Пусть рассказывает. Интересно же.
Но Михаил уже немного стушевался, погрустнел.
- В общем, если кратко рассказать, то закончилось всё довольно печально. Загадка жизни и ареста моего деда не давала мне покоя, и я вовсю принялся изучать его книги, надеясь в них найти разгадку, что это был за человек, за что его посадили. Я все дни проводил в библиотеке, с досадой отрывался на редких школьников, которые приходили то за «Муму», то ещё за каким-нибудь Есениным. Я перестал уходить на обед и готовил себе еду в той самой каморке на первом этаже. В последний день своей работы я, как сейчас помню, пожарил варёную картошку, оставшуюся со вчерашнего дня, разбил в сковородку пару яиц, дождался, пока схватятся, взял сковородку, вилку и хлеб и ушёл наверх – дочитывать «Разсказы». Не знаю, как я этого не заметил – но, видимо, плитку я выключить забыл. Спохватился я, когда снизу потянуло гарью. Я сбежал по лестнице, но дальше пяти ступенек мне пройти не удалось – каморка полыхала, и дым не позволил бы мне дойти до двери и выйти. Стараясь не дышать, я вернулся на второй этаж, сунул под футболку «Разсказы» и «Мир Божий», открыл окно и выпрыгнул.
Михаил помолчал, а потом добавил:
- Струсил я. Боялся надышаться и потерять сознание, хотя можно было ещё успеть выбросить в окно другие книги деда.
- Да, жаль, что не успел. – Задумчиво произнесла Василиса. – Лет через двадцать это вообще был бы раритет. Можно было бы удачно продать.
Михаил посмотрел на неё с упрёком:
- Чем продать, лучше уж так.
- И правда, Миша, неужели вот то, что ты не успел спасти эти жалкие три книги, повлияло на твою жизнь?
- Нет, конечно! – Воскликнул Михаил. – Понимаешь, я по собственной глупости потерял единственную свою связь с предками. Я сжёг дом деда, который был как память о нём, о бабушке, об отце.
- Ну это глупо! – Сказала Василиса. – Это всего лишь дом. Он сгорел бы и без тебя, если бы вместо тебя был другой библиотекарь. Кстати, это довольно забавно, что ты работал библиотекарем. Никогда бы не подумала!
- Забавно другое. – Сказал Валера. – Как тебе удалось отвертеться от обвинения в поджоге?
Миша вздохнул:
- В библиотеке была старая проводка, которую никто не менял и не собирался. Пожарные даже удивились, что дом ещё так долго продержался, и безо всяких вопросов написали, что причина – в неисправной электропроводке. Меня даже никто не спрашивал, что случилось.
- Тогда тем более, ты не виноват. – Убеждённо сказала Василиса.
- Не виноват. – Согласился Михаил. – Но мне жаль, что я не успел ничего сделать для памяти моего деда. Некоторые, говорят, открывают музеи в домах своих предков. Пишут что-нибудь типа «Дом врача Петерсона, осуждённого по статье такой-то и растрелянного в таком-то году».
- Да кому он нужен твой Петерсон! – Сказал Валера. -У нас почти у каждого есть такой дед или прадед, отсидевший или расстрелянный.
- Вот именно. – Ещё более грустно сказал Михаил.
Валера пожал плечами и встал. Слышно было, как он вытряхивает на кухне косточки от винограда в мусорное ведро.