Замуж, замуж, замуж... Только и слышишь со всех сторон. Задолбали!
Инга и не против была бы замуж выйти. Но... за кого?
Ждать любовь всей жизни? Так ведь можно и всю жизнь прождать. И не дождаться.
А физиология? А одиночество? С этим как быть?
Наверное, замуж выходить всё равно придётся. За кого-то, лишь бы за кого? Кто первый
позовёт? Да, вот кто первый предложит, за того и выходить.
Главное, чтобы с человеком было не только о чём поговорить, но и помолчать. Чтобы с
полуслова, с полувзгляда...
Для Инги, кажется, лучшего мужа, чем моряк, и не придумаешь. Она бы верно и
преданно ждала его из рейсов. Он бы думал о ней, а она о нём. А сама б была занята
своим любимым делом, сама бы писательствовала. И никто бы ей не мешал.
И она была бы для моряка идеальной женой. Каждый день писала бы ему письма.
Всем бы приходило по одному-два письма, а ему бы всегда вручали бы целую пачку.
Они бы скучали друг по другу. Но в то же время друг другу бы не надоедали.
А она бы ждала, терпеливо ждала его, как Ассоль.
Вот сейчас всё равно ведь ждёт. Но даже и не знает, кого ждёт.
А выйдя замуж за моряка, уже знала бы кого ждать приходится. Ждала бы мужа и
занималась своим делом, писательством.
И никто бы никому не мешал: ни она ему, ни он ей. Просто-напросто им обоим стало
бы легче жить. Им было бы легче жить вдвоём, чем в одиночестве. Ведь люди для
того и женятся, и замуж выходят, чтобы вдвоём им было легче жить. чем по одиночке.
Если же обоим жить становится не легче, а тяжелее, то зачем тогда такая жизнь? Она
и так нелегка. Зачем её утяжелять?
Чтобы. только выйти замуж и сказать всем, вот, мол, не хуже я других. Вот и я тоже
кому-то нужна. Нашелся кто-то, кто захотел связать со мной судьбу... Только ради
того, чтобы кому-то что-то доказать, чтобы отстали и перестали спрашивать: когда же?
почему? отчего? Тогда не надо. Тогда уже лучше продолжать ждать неизвестно кого,
чем горе мыкать с кем попало.
А то ведь люди тщательнее обои выбирают, чем спутника жизни. Как же, на них ведь
не один год смотреть придется!
А на мужа, может, всю жизнь смотреть придётся. И не только смотреть. С ним жить
придётся. Разговаривать, обедать за одним столом, куда-то вместе ходить, какими-то
общими делами озаботиться, спать вместе, наконец. Может даже детей рожать-растить-
воспитывать!
И что, пусть он будет лишь красивым, и на него смотреть, как на обои, не один год?
И всё? А дальше что? Новые обои покупать, когда выцветут, порвутся, надоедят,
состарятся? Ну это обои. А с человеком как быть?
Если он заболеет, растолстеет-отощает, в аварию попадёт или по другой какой причине
инвалидом сделается? Работать, денег зарабатывать вдруг не сможет, разорится?
С этим-то как быть? Развод и новая фамилия?
А если с тобой тоже самое произойдёт? Как жить тогда? Тебя просто бросят, как
ненужную ветошь? Да от такого отношения даже бездушные обои страдать будут...
А человек, у которого душа болит?
Нет уж, если замуж выходить, пусть даже не дождавшись любви всей жизни, то так
или иначе полюбить всё равно придётся.
Ведь даже если кота облезлого какого-нибудь домой принесешь, и он начинает жить с
тобой бок о бок, всё равно начинаешь о нём как-то заботиться... И привязываешься,
и начинаешь поневоле любить это существо.
Пусть не так, как единственного, суженого, Богом посланного человека... Но тоже
начинаешь как-то любить.
А человек, это ведь не кот, не другое какое-то домашнее животное. Его всё равно
полюбить придётся, тоже заботиться о нём придётся. А не только любоваться, как
на обои...
МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.
Десятое мая. Накрыла столы к завтраку и уселась в ожидании едоков.
За иллюминатором разливается нежная, бархатная голубизна ясного дня. И тишина, и
бесконечность, и солнечная зыбкость. Невозможно понять, где кончается водное
пространство и начинается небесное.
Первыми пришли вахтенные добытчики, бригада Котова.
- Инга, о чём задумалась? - поинтересовался тралмастер, входя в салон.
- О жизни, - ответила я, вздрогнув от неожиданности.
- Не рано ли? - удивился он.
- Не поздно ли? - усмехнулась я.
Котов окинул меня долгим, изучающим взглядом, будто силился по облику моему
определить, что я такого в жизни накуролесила, что уже поздно даже об этом
задумываться.
Вот так ляпнешь что-нибудь не подумавши, а люди нафантазируют такого, что сам бы
никогда в жизни не придумал.
Тралмастер Котов по имени Георгий, Жора. Но все зовут его только по фамилии. И
прозвища никакого ему до сих пор не прилепили.
Среднего роста, крепкий, подтянутый. В меру серьёзный, в меру весёлый. Голубоглазый,
с лицом чуть красноватого оттенка, черты лица правильные, пропорциональные. И
абсолютно лысый. Именно лысый, а не стриженый, как некоторые матросы из его
бригады, оголившие свои черепа под машинку в ноль, то ли в подражание своему
тралмастеру, то ли из чувства солидарности с ним. Голова у Котова была гладкая и
блестящая, без пушка или ёжика.
Однако лысина ничуть его не портила, даже наоборот, придавала своеобразный шарм.
Кажется, если бы он был не лысый, то ему надо было бы налысо постричься, так как
голова у него была идеальной формы, гармонично смотревшаяся с его правильными,
соразмерными, хотя и не очень приметными, чертами лица.
Людям с такой безупречной лысиной, обычно дают прозвище Фантомас. Но в облике
Котова не было ничего зловещего, как и в характере. Как правило, он излучал
добродушие и приветливость. И всегда выглядел бодрым, собранным и аккуратным.
Казалось, всё в этом человеке говорило о том, что он не боится никаких трудностей,
никакой работы, готов каждому придти на помощь и с совестью своей живёт в ладах.
Но почему-то тралмастер другой бригады, безалаберный Обалдуй Обалдуевич Румын
мне нравится больше упорядоченного Котова. Почему? Сама не знаю. Интуитивно
чувствую в нём что-то близкое своей натуре. Вот только что? Трудно сказать. Я плохо
знаю себя, плохо знаю людей.
Я здесь ни с кем не накоротке. Да и не только здесь. При всей моей кажущейся
общительности, я человек замкнутый. Как будто между мною и остальными людьми
возведены невидимые стены. Все люди, и симпатичные мне и несимпатичные, все
находятся от меня на определенной дистанции. Не то, чтобы я никого не подпускала
близко к себе, но сами они как бы на преграду на какую наталкиваются, приближаясь
ко мне. И это не только здесь, на "Лазурите". Так было всегда и везде.
И в институте, и на разных сборищах, и даже дома с родителями...
Я не хочу сказать, что я какая-то не такая, особенная. Нет, ничем не лучше и не хуже
других. Обыкновенная, и умом и внешностью. Но по сути - иная. Всегда была
дистанция между мною и остальными людьми. Все отстоят на определенном расстоянии.
И я не знаю, мешает мне это жить или наоборот, помогает. И даже не знаю, хочу я
или нет, чтобы эти невидимые стены между мною и остальными людьми рухнули.
Как только кто-либо делает попытку приблизиться или сократить дистанцию, я внутренне
ощетиниваюсь и не подпускаю. Как та Снегурочка: с одной стороны, хочу тепла, а с
другой, боюсь растаять.
Одним словом, дикая, как Чёрный определил.
Завершением завтрака явилась салонная беседа, заведенная за столом машинного
отделения припозднившимися, которые сегодня развлекались тем, что донимали меня
Мишкой-кочегаром и его женой.
Начало этому положил Сазанджян, принявшийся описывать виденные им вчера фотографии,
где мы запечатлелись на шлюпочной палубе втроём, Анюта, Мишка и я, на фоне
проплывавших мимо иностранных траулеров. Кочегар, стоя посредине, с гордым видом
обнимал нас обеих. Но к Анюте почему-то никаких претензий не было, а вот ко мне...
Сазанджяну, видите ли, показалось, что я в Мишкину сторону голову наклонила.
Сам же кочегар, пожалуй, даже был доволен, что оказался героем всех этих пересудов.
- Да, Инга, встретит тебя на берегу Мишкина жена, испортит твою причёску! - чавкая
и ехидно хихикая, пророчил старый мотыль.
- Не сомневайтесь! Она у меня белоруска, ревнивая! А любит меня! - подавляя
горделивую улыбку, хвастался Мишка. - Я ей сам покажу фотографию и скажу, что это
моя любовница!
- Тогда она точно изобьёт тебя, Инга, - сочувственно закивал Дима-электрик.
- Как пить дать, изобьёт, - поспешил заверить кочегар.
- Небось, позавидует, что такая молоденькая, - прокудахтала прачка, вальяжно
развалившись на стуле и оплывая над сиденьем, как тесто.
Сазанджян, её сосед слева, услужливо передал мадам Лилии тарелку с маслом. Та
снисходительно кивнула, сложив губы в жеманную улыбку-трубочку, и принялась
намазывать бутерброд.
- А моя Наташка тоже молодая, ей только недавно двадцать два исполнилось, -
вступился за жену кочегар. - Горячая! Не баба, динамит. Она в Коми АССР родилась
и выросла. Мать её русская, отец белорус. А может, и не белорус, - тут же усомнился
он, пожимая плечами.
- Ну ты же сказал, что белорус, - поспешил поймать его на слове Сазанджян.
- А кто его знает?! Я же тёщу за ноги не держал, когда мою жену делали!
- Да, Инга, испорчена теперь твоя причёска! Белоруска, комячка! Да... - не унимался
старый моторист.
- Как же она на тебя такого вырулила из Коми? - примериваясь к бутерброду,
поинтересовалась прачка.
- Это не она на меня вырулила, а я на неё, когда в тех краях лес рубил, - гордо
выпятив грудь, заявил Мишка.
- Да, Инга, да... Незавидная теперь твоя доля! Да... - причитал Сазанджян, с
наигранным сочувствием качая головой. - Надо тебе теперь срочно здесь замуж выходить
за кого-нибудь, чтобы защита была.
- За кого-нибудь? Я ж себя не на помойке нашла... За кого-нибудь!
- Вот предлагал Инге вчера свою любовь, а она ни в какую не соглашается, - подмигнув
мне, усмехнулся кочегар. - Так хотя бы знала из-за чего страдать придётся, а то ведь
ни за что, ни про что...
- Ты бы лучше Анюте предложил. У той вроде характер помягче, она более
покладистая,- посоветовала прачка невинным голоском, и глазки-буравчики её хитро
блеснули.
- Э, нет! Из двух зол мужики выбирают то, что красивее! - изрёк Мишка.
- Ты только это Анюте не ляпни, - сладенько улыбнулся Сазанджян.
- А то что? - полюбопытствовала прачка, кокетливо стреляя глазками, как будто речь
шла о ней.
Лилия Федоровна сегодня вырядилась в ярко-жёлтое кримпленовое платье с дико-оранжевыми кляксами по всему полю и, вероятно, чувствовала себя королевой
завтрака.
- А то она тихая... А там, кто её знает, - ухмыльнулся Сазанджян. - В тихом омуте
черти водятся! Да...
- И чем омут тише, тем черти хитрее, - произнёс Дима-электрик, энергично тряхнув
головой и многозначительно закатив глаза под потолок.
- И что, ты Ингу уговаривал, а она никак? - заёрзал на стуле мотыль. - Значит, ты
где-то промашку дал. Ты бы порешительнее, понастойчивее! Видал, как она на фотке
головку к тебе на плечо склонила. Это неспроста, неспроста... Что ты, Миша, подхода
к женщине не знаешь? Коня крадут его же ногами. Да...
Казалось, этому дурацкому разговору не будет конца. Но, к счастью, завтрак и по
времени и по количеству отпущенных продуктов питания оказался мероприятием не
бесконечным.
Чуть ли не до самого обеда я развлекалась тем, что гоняла воду из каюты четвёртого
механика вдоль всего коридора, который, к слову сказать, уже имел счастье быть
сегодня вымытым мною ещё до завтрака.
Всё началось с того, что мне вздумалось начать уборку объектов с самого грязного,
с каюты рефа и четвертого.
Только я собралась внедриться туда со шваброй, тряпкой и ведром воды, лишь на
секунду приостановившись возле каюты, собираясь с духом и инвентарём, как дверь
вдруг распахнулась и, выскочивший в коридор Муса, с грохотом опрокинул ведро.
Обрадовавшаяся нежданной-негаданной свободе, вода злорадно выпрыгнула из ведра
прямо на меня, замочив весь перед моего рабочего тёмно-синего халата, а затем с
наслаждением расплылась по всей палубе коридора.
Несколько секунд длилась немая сцена. Побелевший как мел, четвёртый механик
испуганно смотрел на меня. А я, как загипнотизированная таращилась на него.
Наконец, тот слегка порозовел, похлопал глазами и, невнятно что-то пробубнив,
прошлёпал по воде. И смылся.
А я осталась. Осталась, чтобы сражаться с обнаглевшей водой, равномерно распределяя
шваброй образовавшуюся сырость по длине палубы всего коридора.
Послеобеденное время пришлось употребить на уборку остальных объектов.
А когда пришла после работы в каюту, Анюта потащила меня к начпроду.
Отыскав его в провизионке, мы набрали на ларёк по паре тапочек, ремешки для часов
и по три пачки вафель. Кроме того, Анюта взяла ситцевую мужскую рубашку самого
маленького размера на подарок мне на день рождения и коробку зубного порошка.
На мой совет купить лучше пасту, она сказала, что берёт порошок не для зубов, а
вместо пудры.
Я сначала подумала, что это шутка. Но она на полном серьёзе меня успокоила, что
уже раньше ей приходилось пудриться зубным порошком, и всё было нормально. В
магазинах посёлка, где она жила, всегда было туго с косметикой, вот и приходилось
как-то приспосабливаться.
Не успели мы придти в каюту и пересмотреть все покупки, как подоспело время
полдника.
Валерка нажарил мойвы и камбалы. И все ели от пуза, кто сколько хотел. Рыбу на
камбузе не экономили. Этого добра у нас было полные закрома. И мойва не такая,
как в магазинах, а как хороших размеров селёдка.
Пекарь принёс в салон магнитофон, и полдник проходил с музыкой, словно в ресторане.
Правда, не всем это понравилось, так как маг орал на полную мощность. В арсенале
Макса имелись, в основном, записи западных групп, а это вполнакала слушать просто
неприлично. Таким образом, кроме музыки в салоне больше никто никого и ничего не
слышал. Наконец, кто-то заявился из начальства, сделал пекарю замечание, и тот
вынужден был удалиться вместе со своим магнитофоном на камбуз.
И ещё одно знаменательное событие случилось в полдник. Знаменательное потому, что
случилось это именно сегодня. В один день - два омовения!
До обеда меня окатил водой четвертый механик. А в полдник - Румын. Чаем.
Так часто бывает, народу нет, нет. А потом сразу все как навалят! И носилась я по
салону, как сумасшедшая, желая всюду вовремя поспеть. И поспела.
Налетела на Румына. Нет, вернее, он на меня налетел, когда шёл от Валеркиной
амбразуры, осторожно неся две большие кружки, до краёв наполненные заваркой,
довольно-таки горячей.
И вот с этой драгоценной ношей он неожиданно вырулил мне навстречу, выплеснув
целиком и полностью всё содержимое кружек прямо мне на пузо.
Удивляюсь, как я не заорала благим матом, а только лишь сгоряча - во всех смыслах
сгоряча - вскричала:
- Ты что, ненормальный?! Не видишь, куда прёшь?!
Но взглянув на беднягу Румына, я тут же была готова проглотить свой язык от досады
на собственную несдержанность.
Витька стоял передо мною красный-красный, словно это на него был выплеснут
кипяток, а не на меня. В широко распахнутых рыжих глазах застыла целая гамма чувств:
испуг-растерянность-стыд-раскаяние... Он был похож в этот момент на мальчишку,
застигнутого врасплох с банкой варенья.
Я чувствовала, как на лице моём гнев постепенно сменялся смущением.
- Инга, честное слово, я не хотел! - наконец обретя дар речи, взмолился он. - Ради
Бога, извини!
Я никогда Румына таким не видела. Мне сделалось страшно неловко из-за того, что
не сумела сдержать своё раздражение.
- Да ладно, ладно, - пробормотала я примирительным тоном, рассеянно заглядывая то
на своё мокрое по всему переду платье, то на расстроенного тралмастера.
- Инга, честное слово, я нечаянно! Извини, - лепетал он.
- Да ладно, ничего страшного, - сказала я, пряча глаза.
И побежала в каюту переодеваться.
- Ты не злишься на меня? - с испугом заглядывал он мне в лицо, когда я вернулась
в салон.
- Нет, не злюсь, - буркнула я.
И я действительно не злилась. Нисколечко. Мне было смешно. Весело. Даже радостно.
Почему? Сама не знаю почему.
Этот сумасшедший полдник стремительно начался и сравнительно быстро закончился.
Сначала все в один миг налетели, как голодная саранча. А потом также мгновенно и
разлетелись.
Пекарь опять выполз из камбуза со своим магнитофоном. И пока я убирала салон,
развлекал меня "Пинк Флойдом". Наводить порядок под музыку было намного быстрее
и веселее. Моя уборка и магнитофонная кассета закончились одновременно.
И только я собралась было покинуть салон, как стоявший возле иллюминатора Макс
окликнул:
- Инга, иди сюда скорее, что-то покажу!
Я подбежала к иллюминатору и ахнула!
Совсем недалеко от нашего парохода, настолько недалеко, что даже моему подпорченному
зрению было доступно: посреди водной сини, сияющей так, словно всё вокруг усыпано
зеркальными осколками, возвышалась чёрная горбушка китовой спины, из которой
невесомым серебристым зонтиком бил фонтан.
Это было так удивительно - видеть наяву ожившую сказку!
Нет, вы только подумайте, что на свете действительно существуют животные, которые
плавают по водам океана с фонтанчиками на спинах!
Одно дело, знать это абстрактно, а другое, видеть собственными глазами.
Я благодарно взглянула на Макса. Он улыбался. И я поймала себя на мысли, что
улыбка его на сей раз не выглядела искусственной, а излучала добрый, ласковый свет,
шедший откуда-то изнутри. Он светился всем лицом, но особенно сияли глаза.
Так бывает, когда человек от всего сердца одаривает кого-то и видит, что дар его
приносит радость.
Вдруг в это время по спикеру объявили:
- Боцману подняться на правый борт для спуска шторм-трапа!
- Шлюпка чья-то пришла? - встрепенулась я.
- Надо полагать, что так, - задумчиво нахмурился пекарь.
Я сорвалась с места и пулей понеслась в каюту одеваться. Всполошила Анюту, и,
по-быстрому натянув брюки и пальто, мы помчались на шлюпочную.
Там уже собралось полно народу.