Мне никогда не хватало решимости взглянуть ей прямо в глаза: ни тогда, ни сейчас. Я любовался ими украдкой, когда она задумчиво сидела, перебирая в руке жемчужные бусы, и мгновенно отводил взгляд, как только она замечала, что я смотрю на нее.
Она любила эти бусы, прабабушкин жемчуг. Ему было уже наверно лет сто, и не смотря на возраст он почему-то оставался белоснежным. Мама подарила их ей на День конфирмации. Вернувшись из церкви юная, счастливая, в белом платье она примеряла их перед зеркалом, рассматривала, в первый раз пересчитывала.
Как-то я смеясь спросил ее:
– Что ты все время его считаешь? Надеешься, что однажды станет на одну бусину больше?
– Не надеюсь, а верю, – ответила она
Жемчуг лучше всего смотрится на черном, а темные цвета были ей к лицу. Ей не нужно было себя стройнить, она просто любила это черное закрытое платье. Мне тогда казалось, что надевая его, она пыталась прибавить себе строгости, что-то скрыть от нескромных взглядов. Теперь же я понимаю, что ей нравился этот жемчуг; а платье к нему шло: он как-то по-особенному смотрелся, светился на нем.
Я никогда не забуду тот день, наш вязкий затянувшийся спор. В какой-то момент она замолчала. Глядя куда-то в угол, вниз, в сторону, она нервно перебирала пальцами бусы. Словно судорога дернула ее руку. Нитка лопнула. Белые шарики сорвались с ее плеч, с груди. Я зачарованно наблюдал, как они скатывались по платью, слетали с колен. Как августовский град сыпались жемчужины и прыгая разбегались по полу. В растерянности она подняла голову и взглянула на меня в последний раз. Я не отвел взгляда, мы смотрели глаза в глаза и не видели друг друга.
Говорят, старый жемчуг со временем желтеет. Интересно, изменил ли он свой цвет теперь, когда прошло еще полвека?
Я стою в стороне, в углу и считаю жемчужины на портрете. Я считаю их каждый раз, когда прихожу встретиться с ней в галерее. Я верю, что однажды насчитаю на одну бусину больше и тогда я впервые осмелюсь посмотреть ей прямо в глаза.