ВЛАДЫКА ДУШИ.
Это я о МУЗЫКЕ.
С ней у меня на протяжении всей длинной жизни связано всё самое прекрасное и возвышенное.
Почти всегда музыка будоражит мои воспоминания и уводит в прекрасные минуты прошлой жизни.
Благодаря музыке я чаще всего ностальгирую по своему прошлому и вижу его не таким, каким оно было в будничной своей давности, а гораздо чище, красивее и счастливей.
Музыка без особых усилий вымывает из моей души жизненную повседневность и устанавливает в ней настроение тёплой доброты и радости.
Она, как ничто другое, часто вызывает у меня желание творить.
Мне вообще трудно весь день прожить без звуков музыки.
Мне всегда лучше живётся после того, как я послушаю музыку.
Уверен в том, что музыка продлевает человеческую жизнь.
Теперь-то я точно знаю, что всё это восторженное отношение к музыке изначально было заложено в меня ещё с рождения.
Вот что подарила мне об этом моя память.
Лето 1946 года. Мне 8 лет.
«С наступлением темноты все располагались у костров. Нахваливали уху, звенели стаканами, говорили тосты, шутили, смеялись и тихо пели.
Когда домой товарищ мой вернётся,
За ним родные ветры прилетят.
Любимый город другу улыбнётся,
Знакомый дом, зелёный сад и нежный взгляд.
Женщины укладывали детей на ночлег, но сразу не засыпалось.
Звёздное небо над головой,
лёгкий прибрежный ветерок,
пропахший запахом костров и рыбы, задумчивая мелодия в слиянии женских и мужских голосов и детское любопытство - волновали и отодвигали сон».
1948 год. Мне10 лет.
«Сбивать масло в маслобойке поручали мне, так как я учился во вторую смену и, встав с постели, всегда крутился возле дедушки.
Работа эта была однообразная и долгая по времени, требующая от непоседливого ребёнка большой выдержки.
Уж если взялся за ручку маслобойки, то ты должен целый час, не останавливаясь на отдых, крутить эту ручку.
Целый час на одном месте, целый час в одном положении, целый час одни и те же круговые движения.
Чтобы всё это преодолеть, нужно было этот час о чём-то думать или, положив рядом раскрытую хрестоматию, учить заданное на дом стихотворение, декламируя его в такт круговым движениям руки.
Но чаще всего я делил весь процесс сбивания масла на три части и каждую часть сопровождал пением какой-нибудь песни.
Первая часть - лопасти маслобойки хлюпают по жидким сливкам.
Я пою какую-нибудь бодрую песню. Может быть, вот эту:
Борода, моя бородка,
До чего ж ты отросла.
Называли раньше щёткой,
Говорят теперь метла.
Вторая часть - лопасти вращаются уже в густой сметанной среде.
Для этой части новая песня:
Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой.
Идём мы в смертный бой за честь своей страны.
Пылают города, охваченные дымом.
Горит у нас в сердцах суровый "бог войны"!
Рука чувствует появление в маслобойке первых кусочков масла, которые начинают собираться в один большой комок.
Он растёт и становится всё тяжелее и тяжелее, выдавая своё присутствие своим падением с верхней лопасти в пахту.
Это начало третьей части.
Для неё новая песня:
Я по свету немало хаживал.
Жил в землянке, окопах, тайге.
Похоронен был дважды заживо.
Знал разлуку, любил в тоске.
Я пел с чувством, и мелодии песен уносили меня в страну их тек¬ста, их поэзии.
Я старался представлять то, о чём пою.
Моё пение оканчивалось после того, как рука начинала ясно чувствовать на концах лопастей маслобойки нагрузку килограммового комка масла.
Благодаря песням это время проходило для меня быстро, настроение ещё долго оставалось бодрым, песенным.
Похоже на то, что в глубине души у меня росла постоянная потребность в музыке, в песнях.
Удовлетворить эту потребность в то время было очень легко.
Радио в доме работало, не выключаясь с 6 утра и до 12 часов ночи.
Музыкальные передачи и песни были основой тогдашнего вещания после политических новостей.
Во время праздников во всех домах и дворах звучали песни.
Пели за празднично накрытыми столами, пели, гуляя на улицах, пели под баян и без аккомпанемента, пели под патефонные пластинки.
Ни одно, даже самое маленькое воинское подразделение в городе, не могло по уставу пройти по улицам без песни.
А весенние и летние вечера просто благоухали девичьим пением в разных концах посёлка.
Пристраститься к песне и пению было нетрудно».
Постепенно и неспешно от одного года к другому музыка стала приобретать для меня значение одного из важных условий существования.
В этом нет никакого преувеличения.
Послушать музыку или немножко попеть становится для меня необходимо каждый день.
Вот почему это так складывалось мне до сих пор не дано знать.
1949 год. Мне 11 лет.
«Самым любимым уроком нашей учительницы Александры Ивановны был урок пения.
Начинала она его всегда одной и той же песней, которую пела сама вместе со всем классом от начала до конца, напряжённо дирижируя руками и чеканя слова:
От края и до края.
От моря и до моря.
Берёт винтовку народ трудовой,
Народ боевой.
Три куплета этой песни были обязательным зачином каждого урока. Затем шли почти без пауз другие песни.
Ой, туманы мои, растуманы!
Ой, родные леса и поля!
Уходили в поход партизаны.
Уходили в поход на врага.
Во время всего урока Александра Ивановна не присаживалась, ди-рижируя без устали и притопывая в такт песне носком правой ноги. Весь класс незаметно охватывал азарт.
Ты лети с дороги, птица.
Зверь с дороги уходи!
Видишь, облако клубится,
Кони мчатся впереди.
И с налёта, с поворота
По цепи врагов густой
Застрочит из пулемёта
пулемётчик молодой...
"Тра-та-та-та-та-та-та",- нагнувшись над партами, орали мальчишки.
После чего выпрямлялись и, будто управляя лошадьми, дёргая поводьями и причмокивая губами, дружно ударяли:
Э-эх, тачанка - ростовчанка,
Наша гордость и краса,
Конармейская тачанка,
Все четыре колеса!
И тут же по знаку руки учителя подхватывали новую мелодию, такую же бурную и неукротимую:
Мы - красные кавалеристы,
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ.
Мы пели во все лёгкие, зная о том, что никому не мешаем. Сосед-ний класс к нашему уроку пения всегда был пуст. В его расписании на это время ставился урок физкультуры.
А наш подъём не угасал:
Всё выше, выше и выше
Стремим мы полёт наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ.
Но вот, Александра Ивановна делает нам мягкий знак двумя рука¬ми, одновременно мимикой лица показывая, что мы переходим на другой, медленный и задушевный вариант пения.
Там вдали за рекой зажигались огни.
В небе ясном заря догорала.
Сотня юных бойцов из будёновских войск
На разведку в поля поскакала.
Простые, понятные слова, задушевная музыка наших песен каждый раз делали с нами чудеса. Наши юные души раскрывались настежь, и в них вливались особые редкие чувства, которые сближали всех, делали мягче, добрее друг к другу.
Урок заканчивался всегда одной и той же песней, которую очень любила Александра Ивановна.
Вдоль по улице метелица метет,
За метелицей мой миленький идёт.
Ты постой, постой, красавица моя,
Дозволь наглядеться, радость на тебя!
Благодаря этим урокам, музыка рано стала оказывать на мою душу своё благотворное влияние, вынуждая сопереживать иногда до мурашек на теле, а иногда и до слез на глазах».
1950 год. Мне 12 лет.
«Постоянным и стойким моим увлечением продолжала оставаться в тот период музыка. Я пока ещё сам не открывал крышку нашего патефона, но музыка целыми днями лилась из репродуктора, который висел у нас на кухне.
По праздникам громко пели в каждом доме и в каждом дворе.
Воскресными ночами почти на каждой улице пели девчата.
Я начал вслушиваться в музыкальные мелодии и выделять те, от которых по телу до самого сердца катилась теплая волна, а вся спина и руки покрывались мурашками, от которых что-то сжималось внутри, и хотелось, чтобы это тянулось долго.
Слова старых песен были просты и понятны, и от частого звучания навечно западали в памяти.
Снова замерло всё до рассвета.
Дверь не скрипнет,
Не вспыхнет огонь.
Только слышно - на улице где-то
Одинокая бродит гармонь.
Слушаешь заворожено, и лирическая картина летнего вечера уже не отпускает тебя.
Расцвела сирень - черёмуха в саду
На моё несчастье, на мою беду.
Я в саду хожу-хожу
Да на цветы гляжу-гляжу,
Но в цветах никак-никак
Я милой не найду.
И музыкальные переливы уводят в весенний сад с его дурманящими запахами буйного цветения, чистого звёздного неба и лунной до-рожкой на молодой траве.
Почти постоянно я был наполнен радостью от той жизни, в которой есть книги, в которой есть музыка, в которой можно мечтать и ждать».
1951 год. Мне 13 лет.
«Мама, кроме книг, стала приносить домой и патефонные пластинки. С этого времени, по вечерам, она часто просила меня "покрутить" на патефоне музыку, что я и делал с большой охотой. Вскоре это занятие увлекло меня не меньше чтения. Я стал днём слушать пластинки один, получая от этого громадное удовольствие.
Летят перелетные птицы
В осенней дали голубой.
Летят они в жаркие страны,
А я не хочу улетать.
Скоро я знал наизусть слова всех, имеющихся у нас, музыкальных произведений, прекрасно улавливал мелодии и хорошо выделял в них все тонкости звучания.
Мне хорошо, колосья раздвигая,
Сюда ходить вечернею порой.
Стеной стоит пшеница золотая
По сторонам дороги полевой.
Запомнив слова и мелодии, я начал подпевать исполнителям.
Прошло немного времени, и я уже без помощи патефона создавал себе настроение, напевая любимые песни той далёкой послевоенной поры.
Вешним солнцем окроплён,
Прорастает в поле лён.
Ходит по полю девчонка,
Та, в чьи косы я влюблён!
Этой же зимой у меня появилось совершенно новое занятие.
Меня привлекли к участию в школьном хоре. Два вечера в неделю я стал посещать репетиции нашего хора.
Мой репертуар быстро пополнился русскими народными и революционными песнями. Слова и музыка этих песен запоминались легко и быстро, раз и навсегда.
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах.
Вихри враждебные веют над нами,
Тёмные силы нас злобно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами.
Нас ещё судьбы безвестные ждут.
Вот мчится тройка удалая
Вдоль по дороге столбовой,
И колокольчик, дар Валдая,
Звенит уныло под дутой.
Два месяца я пел в школьном хоре, после чего меня перевели в только что организованный школьный оркестр русских народных инструментов и дали в руки мандолину.
Играли мы по цифровым нотам, что оказалось не очень сложным делом.
Сложнее было научиться делать пластмассовым медиатором на струнах длительное тремуле.
Изо всех песен, которые вскоре начал исполнять наш оркестр, мне больше всех полюбились две украинские.
Реве тай стогне
Днипр широкий,
Сердитый витер завыва.
До долу вербы гне высоки,
Горами хвылю пидыйма..
И другая –
Дывлюсь я на небо,
Тай думку згадаю:
Чому я не сокил?
Чому ж не литаю?
Чому ж мени Боже
Тай крилев не дал?
Я б землю покинув,
Тай в нибо злитав.
Эта вторая песня вынимала у меня всю душу и подводила к роковой, слёзной черте».
1953 год. Мне 15 лет.
«Вечером, после ужина, внимание притягивает всегда одна и та же величественная степная картина:
громадный остывающий оранжевый диск солнца касается далёкого горизонта и, ПОДАРИВ ЗЕМЛЕ, единственное за весь день лёгкое дуновение воздуха над засыпающей степью, оставляет уходящие ввысь у далёкого горизонта багровые сполохи заката.
Лежишь на мягкой телогрейке в тёплой земляной меже, глядишь вверх, туда, где загорается одна звезда за другой, и вслушиваешься в жалостную, незнакомую тебе песню, которая со стороны кухонного домика стелется низко над землёй.
Не тревожь ты себя, не тревожь,
Обо мне ничего не загадывай.
И, когда по деревне идёшь,
На окошко моё не поглядывай.
Это наша повариха.
Ей вторит голосок Лиды, дочери нашего бригадира.
Вижу их расплывчатые силуэты на брёвнышке у кухонного окна.
Они сидят, обнявшись, и медленно раскачиваются в такт песне.
А тебя об одном попрошу:
Понапрасну меня не испытывай.
Я на свадьбу тебя приглашу,
А на большее ты не рассчитывай!
Луна взошла на чёрном небе большим жёлтым диском, как будто вышла из недр самой степи, и озарила всё вокруг тусклым голубым сиянием.
Удаляясь от земли, она становится всё бледней и бледней, и всё гуще и гуще идёт от неё по степи голубоватая мгла.
Ночь растёт и крепнет.
Женские голоса звучат то вместе, то раздельно. Они, то падают вниз, затухая, то взмывают высоко вверх, чистые и сильные.
Что ты, белая берёза,
Ветра нет, а ты шумишь?
Ретиво моё сердечко,
Горя нет, а ты болишь!
Было трогательно, красиво и грустно».
1954 год. Мне 16 лет.
«Кроме работы были ещё незабываемые ночи.
Обязательное купание в небольшой реке при свете луны, терпкий воздух фруктовых садов, узкие улочки, и проулки в Фантастической ночной полутьме, деревянные лавочки в густых зарослях зелени, зовущие голоса деревенских девчат, тихие песни то в одном, то в другом конце села - быстро восстанавливали силы и не давали спать до петухов.
От околицы у реки долетает мягкое, мелодичное раздумье:
Говорил он: «Ты красива.
Ты красивей всех девчат».
А может, это да всё неправда?
А может, это всё слова?
А у деревянного, приземистого клуба кто-то перебирает клавиши баяна, прилаживаясь к песне, и, наконец, взяв нужный аккорд, ведёт вместе с тремя девичьими голосами такое знакомое и родное:
На крылечке твоём
Каждый вечер вдвоём
Мы подолгу стоим
И расстаться не можем на миг.
Телу нужны силы для завтрашнего дня,
нужен отдых, нужен сон, а душа не пускает в дом, душа требует лунного сияния и лунной дорожки, дурманящих запахов ночи, томления, любви и тихих песен обо всём об этом.
Хорошее это было время.
В нём сочеталось всё самое нужное юному возрасту:
не знающая забот молодость,
одухотворяющий труд,
раздольная природа
и владыка души – музыка».
И так следовало из года в год.
Скоро я стал понимать такую простую истину, связанную с музыкой, сопровождающей каждый художественный фильм.
Меня как-то посетила мысль о том, что если убрать в художественном фильме музыкальную дорожку, то фильм потеряет всё своё обаяние, свою привлекательность и будет восприниматься зрителями как остывшее блюдо.
Я понял, почему уже во времена немого кино перед экраном устанавливали фортепьяно и нанимали ТАПЁРА для музыкального сопровождения фильма.
Фильм без музыкального сопровождения теряет свою ценность.
Хотя зритель, глядя на экран, не думает об этом.
Музыка исподволь вызывает у него те чувства, которые прочно связаны с той жизнью, что проходит перед ним на экране.
1955 год. Мне 17 лет.
«Эту поездку в полупустом вагоне пригородного поезда я и сейчас явственно помню по той причине, что всю дорогу группа молодых парней и девчат мелодично исполняли красивые песни под аккордеон.
Первая же песня своей сердечной музыкальностью и вечной темой любви стала возвращать меня к той недавней жизни, когда я утопал в море песен¬ной музыки, когда я жил ею и был безмятежно счастлив.
Над широкой рекой опустился сиреневый вечер.
И скатилась звезда, догорая в просторах степных.
И речной стороной на свиданье к другой
Напевая, идешь мимо окон моих.
Вторую песню я тоже слышал впервые, и язык, на котором её пели, показался мне мягким, выразительным и задушевным.
Знову цветут каштаны,
Хвыля днипровьска бье.
Молодись мила ты щастя мое!
Я в первый раз слушал "Киевский вальс", и меня целиком поглотило удивительное чувство внутреннего радостного подъёма, когда всё вокруг кажется близким и дорогим:
и эти люди, и земля за окнами в цветах и зелени, и сама жизнь со всеми её крутыми зигзагами.
А над головами довольных пассажиров тонко и проникновенно лилась песня неразделённой любви из нового кинофильма «Матрос с «Кометы»».
Из самых грустных песенок
Всего грустнее эта,
О чувствах не отвеченных,
О письмах без ответа.
"Ещё! Ещё! Ещё!" - просила моя растревоженная душа, и песни лились, сменяя одна другую.
Аккордеон творил чудеса, аккордеон властвовал над душами и сердцами, задевая самые сокровенные и глубоко укрытые струны человеческих чувств.
Над рекою сонной
шепчут ветви клёна.
В этот миг для нас двоих
листва шумит.
Так тихо и невнятно,
Но сердцам понятно
Всё, что тёплый вечер говорит.
Откуда столько силы, энергии, задора у этих ребят!?
К Вижнице подъезжали с ритмичной, бравой и весёлой песней "Ганзя".
Ганзя душка, Ганзя люба,
Ганзя милая голубка.
Ганзя рыбка, Ганзя птичка,
Ганзя цаца молодичка!»
Музыка организовала и сплотила этих девчат и парней на долгое и беспрерывное дорожное пение. В ней они нашли открытый и радостный выход своим душевным волнениям.
«Область музыки – душевные волнения.
Цель музыки – возбуждать эти волнения».
Кому принадлежат эти слова, я не знаю.
Но это не так важно.
Важно то, что эта сущая и верная ПРАВДА!
1958 год. Мне 20 лет.
«Жизнь маленького северного посёлка имела своей особенностью то, что люди проводили свой досуг отдельными небольшими компаниями.
Вели разговоры, пили самогонку, спирт, вино, закусывали разогретыми магазинными консервами, играли в карты
и обязательно пели много песен.
Пели всегда в особом состоянии, подогретые винными парами, а поэтому от всей души.
Именно в то время я хорошо узнал и прочувствовал народную песню.
Именно тогда я обратил внимание на то, что все люди, независимо от их возраста, образованности и культуры, стремятся жить сильными чувствами, ищут такую возможность и зачастую находят её в песнях и пении.
В песнях и пении они находят всё.
И радость счастливой любви, и тоску маленьких человеческих трагедий, готовность и бодрость к высоким свершениям, большим делам, возвышенным поступкам.
Как можно оставаться равнодушным, когда кто-то тихо начинал…
Однозвучно гремит колокольчик,
И дорога пылится слегка;
И уныло по ровному полю
Разливается песнь ямщика.
Все головы склонялись к столу, и на каждом лице появлялось выражение, свойственное его переживаниям.
Глаза и лица поющих становились тем экраном, на котором проявлялись потаённые черты людских характеров, те, которые дремлют в глубине и являются на свет божий лишь при сильном душевном волнении.
Не гляди же с тоской на дорогу
И за тройкой вослед не спеши,
И тоскливую в сердце тревогу
Поскорей навсегда заглуши.
И уже никак нельзя отойти в сторону,
оторваться от выбранной темы –
темы одиночества, темы ожидания больших и светлых перемен.
В хоровом, артельном пении такие песни выступают как естественная потребность самовыражения в глазах тех, кто видит тебя в данный момент.
Зачем тебя я, милый мой, узнала,
Зачем ты мне ответил на любовь?
Ах, лучше бы я горюшка не знала,
Не билось бы сердечко моё вновь.
И уже кто-то из женщин вытирает платочком глаза, и уже кто-то из мужчин,
приложив обе ладони ко лбу, закрывает ими верхнюю часть лица.
Под снегом – то, братцы, лежала она,
Закрылися карие очи…
Налейте, налейте скорее вина,
Рассказывать больше нет мочи!
Утомлённые переживаниями, разливали в стаканы вино, и в какой-то момент кто-нибудь менял тональность пения, но, не уходя в сторону от народной песни.
Эх дружней, звончей, бубенчики,
Заливные голоса!
Эх, ты удаль молодецкая!
Эх ты, девичья краса!
Теперь уже хочется радости и веселья, красивых минут, ярких переживаний.
Вдоль по улице метелица метёт.
За метелицей мой миленький идёт.
« Ты постой, постой, красавица моя!
Дозволь наглядеться, радость, на тебя!»
А бывали у нас лирические вечера,
составленные только из песен любимых кинофильмов довоенных и послевоенных лет.
Не для тебя ли
в садах наших вишни
Рано так начали зреть?
Или…
Рядом с девушкой верной
Был он тих и несмел,
Ей любви своей первой
Объяснить не умел…
Музыка, песня есть что-то особенное для человека. Она и утешит и исцелит. Музыка – это моё лекарство!
Она предостережёт и научит хорошему.
Она развеселит и снимет тяжесть с души.
Обожаю дрожь по коже при звуках хорошей музыки!
Я не помню в нашей компании ни усталых лиц, ни опущенных плеч.
Я полюбил такие вечера.
Мне нравилось петь, слушать разговоры,
задавать вопросы.
Я любил наблюдать за лицами и глазами тех, кто рядом, следить за манерой их разговора, за их жестикуляцией, отмечая характерные особенности каждого.
Любил находиться в степени опьянения, что вызывало у меня почти всегда наплыв хороших, тёплых чувств ко всему:
к жизни, к людям, к своей судьбе.
Душа отдыхала на мягкой перине тихого восторга и почти всегда в её глубине продолжала ещё долго звучать музыка.
1960 год. Мне 22 года.
«Сидя у печки, я лепил пыжи и почти всегда тихим голосом напевал.
Работа долгая, двухчасовая;
работа однообразная, одинокая, ночная, опасная своей дремотой и сонливостью. Она сама вынуждала обратиться к пению.
Вместе с песней у меня в голове зарождались живые картинки, которые будоражили душу, сменяя друг друга, и мне было хорошо с ними забывать про теперешнее состояние, про дремоту и сон.
И я тихо пел. Пел, слегка согнувшись над бачком с глиной, пел, улыбаясь своим мыслям.
Блистательный успех и я когда-то знал,
На танцплощадке я недурно танцевал.
Вечерний праздник каждой ночи
Мне казался дня короче.
Горя я не знал.
Пел и забывал о том, что в этой холодной тьме глухой ночи я сижу один в деревянном сарае, на перевёрнутом ящике у закопчённой печки, и катаю грязными руками глиняные колбаски.
Дни юности прошли,
И к ним возврата нет.
Лишь сохранился в сердце
Слабой грусти след.
Хорошо! Честное слово!
Ну-ка ещё! Что-нибудь в более быстром темпе!
Мой милый друг,
Сегодня ясный день.
Ты голубое платьице надень.
Я подожду у сквера за углом,
И мы гулять по городу пойдём.
Следующий за этим куплет припева я особенно любил.
Его вальсовый ритм, его мелодика так глубоко ранили меня своей красотой, что я всегда повторял его два раза.
Часы любви бегут,
Они короче минут,
Часы бегут, но любовь не ждёт,
Любовь нам счастье несёт.
Незаметно для себя я начинаю раскачиваться на своём ящике из стороны в сторону, растревоженный сладким обманом слов и музыки.
Вот ты спешишь ко мне издалека.
В твоей руке дрожит моя рука.
И я прошу: « Зайдём в мой уголок.
Я посижу, я погрущу у милых ног».
И снова мой любимый припев.
Часы любви бегут,
Они короче минут.
Часы бегут, но любовь не ждёт.
Любовь мне счастье несёт.
Да, оперетта, оперетта!
Это ты, начиная с моих 14 лет, увлекала меня, взяв за обе руки, в совершенно другой мир - мир тонкой музыки, возвышенной любви и заразительного веселья.
Это ты приподнимала меня в моих мечтах и уносила далеко-далеко в другую жизнь.
Пусть не навсегда, пусть ненадолго – но мне хватало этого счастливого момента, чтобы продолжать после этого жить своей жизнью дальше.
Ты и Я, Я и Ты,
И сбылись все мечты.
И душой мы так свободны и чисты.
Я и Ты. Ты и Я,
Сердцу радость моя.
Обними меня дыханье затая.
Я раскачиваюсь, сидя на своём ящике, из стороны в сторону, и продолжаю греть душу успокоительным обманом оперетты».
Я с большим удовольствием прошёлся сейчас вместе с музыкой по годам своего детства и юности.
Наша связь не прерывалась и всю последующую жизнь.
И если бы её не было, то никогда бы я не имел основания считать свою жизнь счастливо прожитой!
В этом даже не спорьте со мной!