«И ничего необычного, это же Питер» -
коренной житель Санкт-Петербурга
«Да, да, снова дорога, снова в путь» - только в этот раз он точно знал куда едет и где хочет провести свободное летнее время. Путь его лежал в Питер. В город, где хоть раз в жизни должен побывать любой, уважающий себя, свою Родину и свою историю человек. Желание такой поездки зрело давно, но постоянно что-то мешало его реализации. И вот, чтобы исключить любые неожиданности, регулярно подстерегающие его в дороге, в этот ответственный раз, он выбрал самолет.
В первый раз увидев на экране монитора долгожданный билет, он сразу обратил внимание на то, что время вылета и прилета было одно и тоже, с точностью до минуты. С трудом откинул нахлынувшие мистические мысли, а также мысли о телепортации, он понял, что забыл о разнице во времени. «Вот и хорошо, ни часа не потерю на дорогу, а главное не остается времени на неожиданности» - обрадовался он. Мысль показалась ему удачной.
В зале ожидания, перед самой посадкой, сдав багаж и пройдя все обязательные процедуры, он вспомнил, как по дороге из леса, текущего вдоль дороги, снова вышел лось. Не тот же, другой наверняка, но с тем же вопросом на рогатой морде: «Ты хорошо подумал, прежде чем поехать?». Но не поняв ответа или услышав возглас таксиста в открытое окно: «О! Лось!», качнув головой, он зашел обратно в лес. «Да! Да!» - кричал он в себя провожая его взглядом: «В этот раз точно да…».
Посадка в самолет прошла без особых приключений, если бы не одно, но. Последний раз на самолете он летал двадцать лет назад. Взревели двигатели, небольшая рулежка, и вот это давно забытое чувство отрыва от земли, и самолет «встал на крылья» сразу переходя в набор высоты. В соседнем иллюминаторе промелькнула большая река, пересеченная двумя мостами, и земля скрылась за молочными облаками. В отличие от выпусков новостей, полет проходил спокойно, никто не кричал: «Падаем!», никто не бегал и даже, не дрался. Все сидели на своих местах, видимо из-за того, что помнили: «В случае падения, опознание в основном производится согласно купленным билетам». И только одна девушка, пытаясь успокоить раскапризничавшегося малыша, носила его в проходе на руках. А он, не скрывая довольства, взирал свысока на сидящих пассажиров и даже не знал, что в это время он был самым счастливым человеком, ведь его «носили по небу». Приземление произошло так же незаметно, как и взлет, просто пропало ощущение безграничного неба под ногами.
После заселения в гостиницу, он выспался и решил начать осмотр этого величественного города с Эрмитажа. Как и положено туда была, как ему показалось, огромная очередь. Медленно передвигаясь в ней, он крутил головой вновь и вновь осматривая все вокруг, пытаясь с самого начала проникнутся духом этого города. От этого его сильно отвлек громкий разговор двух стоящих впереди него молодых людей. Один из них, явно местный, привел в Эрмитаж приехавшего знакомого. Самого диалога он как культурный человек старался в меру возможности не слушать, но одна фраза сильно резанула его слух. «Эрмитаж?» - спросил местный – «Где я и где Эрмитаж. Я понимаю хотя бы Лувр, это да!». Захотелось просто, по-человечески, подойти и дать этому «патриоту» в морду. Но он сдержался, не хотелось начинать отдых с драки. Его ждала встреча с прекрасным, с высоким искусством, с историй, со славой и гордостью своей страны. В чем он убеждался и убеждался в течение пяти часов. Завершив этот «культурный марафон», он пошел к символу Санкт-Петербурга – Медному всаднику. Всадник был величественен и прекрасен. Он возвышался над своим огромным гранитным пьедесталом, хмуро смотря вдаль за Неву своим медным взглядом. Обойдя памятник вокруг, наполнившись его мощью, а также налюбовавшись, он сказал, глядя в лицо Перу: «А у коня-то, похоже, ноги затекли». Засмеялся, но смех резко застрял в горле. Конь с всадником, со всей возможной прытью спрыгнул с постамента и встал перед ним, занеся прямо над его головой свое железное копыто. На его морде явно читалось желание растоптать дерзнувшую букашку. Стало до дрожи в коленках страшно, а конь еще грозно вращал глазами и немного водил копытом из стороны в сторону. По-видимому, заметив такую его реакцию, всадник спрыгнул с коня и взял его под медные уздцы, и тяжелым глухим голосом сказал: «Устала скотинка, извините…». Дождался, пока конь опустит копыто и с чувством похлопал его по медному боку. А затем, закинув с лязгом ему на спину поводья, пошел по каким-то своим металлическим делам вдоль Невы. Конь, гулко фыркнув, побрел в другую сторону, явно обидевшись на что-то.
Смотреть на происходящее молча было сложно, а что сказать внятного без мата он не нашелся. И с абсолютно круглыми глазами он влился в толпу людей, истекающих из Эрмитажа в сторону метро. На его вид никто не обратил внимания потому, что с такими же глазами в данном потоке тек каждый второй, сказывались последствия «культурного забега».
Уснул он быстро, спал без снов.
Решив, что «тяжелой» эстетики с него пока достаточно, следующий день он посветил прогулке по центру города, в основном разглядывая хитросплетения архитектуры разных времен и эпох. Ну и конечно каналы с множеством мостов. У известного памятника чижику-пыжику щуплый меркантильный мужик, собирал с постамента брошенные туристами монетки, магнитом привязным к веревке, связанной из кусков застиранных простыней. Проходящий в этот момент Конь как-бы случайно пнул его задним копытом прямо под копчик. С коротким криком: «ЕкселЬ!» - мужик полетел через ограждение в канал, где его быстро подобрало прогулочный катер. Конечно, сочувствия на лицах пассажиров и экипажа мужик не увидел. Поскольку это была финальная точка его прогулки, покачав головой и подивившись скорости питерского возмездия, он вернулся в гостиницу.
Уснул он быстро, спал без снов.
До Царского села он решил добраться сам, на автобусе. Всю дорогу он продремал, окончательно проснувшись под самый конец пути. И увидел в окно, как под египетскими воротами царь Петр с тоской взирает на непонятные письмена немигающим взором.
Очередь в Екатерининский дворец оказалась не такой и большой, и шла бойко. Только в редкие моменты тишины со стороны китайской группы, ему казалось, будто со стороны лабиринтов придворцового парка ему слышится металлическое ржание Коня, и даже цокот его копыт. Дворец встретил его торжественным размахом и обилием позолоты. Она была везде: на стенах, потолках, мебели, на каждой вещи. Выйдя после экскурсии, он четко помнил только две вещи. Первое – это огромную цельную янтарную панель в одноименной комнате. В ее разводах он довольно четко различил Петра, кормящего с руки Коня золотистыми пшеничными колосьями. И второе – черно-белую фотографию, на которой реставраторы по крупицам собирают фрагменты лепнины тронного зала после прямого бомбового попадания. Как из этого потом создали то, что увидел он со многими миллионами экскурсантов, не укладывалась в его голове. В такие моменты вспоминалась фраза экскурсовода о том, что: «Даже сами реставраторы, в настоящее время, без специальных альбомов, не могут сказать, где оригинальные фрагменты, а где восстановленные». Это был достойный вечной памяти труд. Закончив экскурсию, он с удовольствием погрузился в хитроумный придворцовый скульптурно-природный парк, тем более, что присутствие Коня в нем уже не ощущалось. Чем-то оно его сильно смущало, будто он сделал что-то недозволительное и даже преступное.
По дороге из города Пушкин он увидел, вдали, пробегающего по полям Коня. Судя по отсутствию всадника, они с Петром как-то не пересеклись. Конь бежал красиво. Из-под медных копыт вылетали увесистые комья дерна. Решив разобраться в этом вопросе до конца, он собрался с силами и поехал на место, откуда эти странные бега начались. На удивление, придя на место, он не увидел ожидаемого столпотворения полиции и различных экспертов с кучей оборудования. Вокруг гранитного постамента просто был явно наспех сколоченный деревянный ящик большой высоты, на котором висела табличка, решающая все проблемы и вопросы Петербурга: «Реставрация». И все. Чувства других, незнакомых ему людей, его мало волновали мало, а вот вид несуразного ящика почему-то вызывал в нем чувство вины. А вот отсутствие хоть какого-нибудь движения вокруг, наводило на мысль, что данное происшествие случалось ранее, и он немного успокоился. «Все-таки Петербург - странный город» - подумал он уже в своей гостинице и быстро уснул.
Спал он без снов.
Музей Фаберже встретил его как с экрана телевизора при упоминании этой фамилии – яйцами, и множеством других очень тонких ювелирных вещей. Некоторые, вначале невзрачные в своей простоте, потом заставляли замереть от тонкости их исполнения при более пристальном взгляде. Особенно его поразил небольшой букетик в маленький зеленый цветочек. Только внимательно приглядевшись, он разглядел, с какой тонкостью сделан каждый лепесток этих незатейливых цветочков. Пройдя залы Фаберже, мимо огромного серебряного ковша с двуглавым орлом, он попал на экспозицию с оригиналами Сальвадора Дали. Картины его сюрреалистичных миров сразу исказили его сознание. И он как известные «классические часы», переливался от одной картины к другой по изгибам необъятной фантазии художника. На переходе из одного зала в другой его чуть не сбил Конь, тоже искривленный под воздействием ауры идущей от полотен, к которым прикасалась душа мастера. Вместо бахил, которые всем выдавали охранники на входе, на всех его копытах были одеты валенки на толстой подшитой подошве. И он скользил в них по старинному дворцовому паркету из зала в зал гордо подняв хвост.
Ночью, в гостинице ему приснился сон, в котором Петр заставлял Коня плясать на задних копытах, на волнистом разноцветном с переливами полу, среди яиц Фаберже, задавая ритм, стуча металлической ладонью в огромный серебряный ковш.
Чтобы избавится от такого эффекта Сальвадора Дали, на следующий день он решил предпринять контрмеры и отправился в Русский музей. Его экспозиции напомнили ему старый, школьный, советский учебник ушедшей эпохи. Было трепетно и приятно видеть оригиналы тех самых иллюстраций, оказавшиеся полотнами великих русских художников, фамилии которых давно стали нарицательными в сознании людей. А вот Коня в государственный музей не пустили, в отличие от частного музея Фаберже. Но его морда периодически мелькала в окнах. Это мельтешение отвлекало от экспозиции и навевало грустные мысли о том, что видимо эту проблему все же придется решать ему.
С купола Исаакиевского собора он запросто обнаружил их обоих. Конь топтался на берегу у Петропавловской крепости, а всадник, то есть - Петр, шел вдоль Невы, отдаляясь от нее. По его целенаправленной и бодрой походке можно было подумать, что он ищет Коня, но весь его вид говорил о том, что от его отсутствия он тоже не сильно страдает. Проблема с наскока явно не решалась, и он решил, не отклонятся от своих планов.
Прогуливаясь по Васильевскому острову, в районе Морского вокзала, он завернул к причалу, поглазеть поближе на настоящий круизный океанский лайнер и особо не удивился, обнаружив там Коня. Тот сидел на асфальте задом, остервенело считая палубы задирая голову вверх. На шестой-седьмой он сбивался, и начинал считать сначала. По-видимому, он находился в этом процессе довольно давно, потому, что один его глаз явно косил влево, а на губах была видна бело-рыжая пена. Посмотрев на это очередное представление, он плюнул и пошел в гостиницу.
Спал он без снов.
День для визита в Петергоф он выбирал особенно тщательно. И вот он настал – этот первый и, наверное, единственный, за весь его отдых, нормальный солнечный день. Ведь ничего не украшает так фонтаны и золото, как солнце. Они начинались почти от самого входа в парк, как бы ненавязчиво предлагая заглянуть за дворец и погулять по дворцовому парку. У известного фонтана: «Тритон» происходило уже «до боли в глазах» знакомое движение. И подойдя поближе, он в этом убедился. Вокруг фонтана пригарцовывая бегал Конь с явным намереньем искупаться, а Тритон отгонял его, поворачивая голову морского гада, а вместе с ней струю воды, бьющую из его пасти и периодически попадал в Коня. Тот пытался увернуться и истошно вопил: «В чем проблема, мне Петр разрешил!». Сделав вид, как и все другие, что ничего необычного не происходит он пошел к большому каскаду, а затем вплотную занялся изучением парка. Среди скульптур и других играющих золотом фонтанов его заинтересовал банный комплекс мыслью: «Да, да и цари тоже мылись». Поражали в большом количестве огромные медные предметы: ванны, кувшины, ковши, сияющие начищенными боками, как и сама отделка помещений, очень слабо напоминающая баню. Прямо в царской моечной, он обнаружил Коня, всего в мыльной пене. Он состроил обиженную морду, и копытом задернул штору в мелкий цветочек. Пока он стоял ошарашенный, из-за шторки донеслось шарканье щетки и какая-то песня. Прислушавшись он разобрал: «…я главный экспонат…». Сильно смутившись, будто сделал что-то неприличное, он быстро покинул банный комплекс и увидел как по Финскому заливу, в сторону Крондштата гребет на старом понтоне медный Петр, ничуть не стесняясь близости воды, доходящей ему выше коленей. «Пора и тебе отчаливать» - промелькнула мысль.
Засыпая он подумал, что сегодня закончилась его обязательная культурная программа, и у него как раз остался один день, чтобы прокатиться по не таким популярным местам.
С утра заехав в самый северный буддийский дацан, он, как и положено, обошел его вокруг три раза, вращая барабаны с мантрой. Полюбовавшись на не совсем уместное в его глазах для данной широты внутреннее убранство, он направился на Камчатку, к стене Виктора Цоя. Увидев там Коня он уже не удивился странному совпадению их интересов, а просто почитал памятки, написанные на стене со всех концов страны. Конь тоже пытался нацарапать на стене: «Цой жив», но у него выходило только: «Конь жив». И было не заметно, чтоб это его сильно смущало. На обратном пути он решил срезать путь по неприметной улочке. Там он увидел не запертую калитку, а за ней уходящую в даль череду проходных дворов, прямо как в «Бандитском Петербурге». Он не смог не свернуть. Это было здорово! Поворот – арка, поворот – три арки, поворот – развилка, поворот – арка…. В итоге он все же вышел к какой-то другой улице, калитка на которую была заперта. Переполненный эмоциями он пошел обратно, смотря вверх на уходящие в небо стаканы домов, и снова вышел к другой запертой калитке, а потом к еще одной, и еще одной. И тут услужливый телефон напомнил ему, что сегодня, а точнее через три часа его ждет еще одно мероприятие. Он решил подышать, успокоится, но результат оставался тем же – все калитки, к которым от выходил, были закрыты. Стаканы домов смотрели на его метания и ухмылялись разрезами штор в окнах. А время неумолимо текло по своему руслу. Если бы не молодая мама с сыном, которые любезно проводили его, открыли ему калитку и выпустили из этого «питерского» лабиринта, он бы точно не успел. Благодаря их доброте к незадачливому туристу, до нужного подъезда он добрался вовремя, проехав на метро, и успел занять место среди небольшой компании зрителей, сидящих на трех рядах стульев в комнате, отведенной для выступлений. Это был небольшой домашний моноспектакль. Рассказчик был очень ярок. А еще больше жизни его выступлению придавало то, что находился он на расстоянии вытянутой руки от зрителей. Все были полностью погружены в веселый эмоциональный рассказ, как вдруг монолог прервал резкий металлический скрежет за окном. Все уставились в него, и тут в приоткрытую створку пролезло покрытое зеленоватой патиной копыто, за ним другое и конская морда. Конь влез в окно целиком, и встал, внимательно разглядывая всех присутствующих, включая хозяев и рассказчика. Не найдя знакомого лица, он тихонько процокал на фоне таблички «Квартирники у Гроховского» и рассказчика в коридор, по ходу обронив: «Извините». В полной тишине единственное, что смог сказать рассказчик это: «И жили они долго и счастливо…». Раздались неуверенные аплодисменты, и хлопнула закрывшаяся за конем дверь.
На обратном пути к гостинице он решил пройти по набережной, и увидел сидящего на ступенях, ведущих к воде Петра. Он смотрел на другой берег, думал свои металлические мысли, и вдруг резко спрыгнул в воду. Погрузившись по пояс, он огромными гребками поплыл в сторону Эрмитажа. С противоположного берега послышалось призывное, как раскат металлического листа, ржание. Ему надо было идти, но он стоял в ступоре, наблюдая движения Петра плывущего на встречу с Конем.
Именно поэтому в вагон нужного ему поезда, он влетел в последний момент пред отправлением. Заняв свое место и отдышавшись, насколько это было можно сделать после такого отдыха, он по всем своим ощущениям понял, что едет в вагоне один. Нет, вокруг было много людей, но все они сидели, уткнувшись в разнокалиберные экраны своих гаджетов. Но через какое-то время он оценил таких соседей. Они были так увлечены своими процессами, что ничего не спрашивали. И это было очень хорошо после такого отдыха потому, что рассказывать такое невозможно, а врать он не любил и никогда этого не делал.