Глава шестая. На Нерчинских заводах

Владимир Бахмутов Красноярский
               

    В Нерчинский завод братья Нарышкины прибыли 2 мая 1775 года. Сознает ли читатель подлинное значение названных выше дат:   в конце марта 1775 года Василий Нарышкин получил назначение, а 2 мая – уже был на месте? 
Загляните  в интернет, - сегодня наикратчайший путь от Петербурга до Нерчинска составляет  7113 км. Время в пути на современном легковом автомобиле -  около 120 часов (5 суток). Это – сегодня, когда «железный конь» не нуждается в отдыхе, а его «кормление»  на бензоколонке занимает пять минут.
 
    Картограф семнадцатого столетия Ремезов  писал,  что путь  только лишь от Тобольска до Нерчинска со всеми его речными переправами   гонцы на выносливых конях могли преодолеть за три месяца 10 дней. А здесь – от Петербурга до Нерчинска – за месяц!
 
    Скорость передвижения по Сибирскому тракту была разная. Регламентом она устанавливалась в 12 верст в час по шоссе,  по обыкновенной дороге в летнее и зимнее время - 10 верст в час, осенью и весной, в условиях распутицы  - 8 верст. Быстрее всех ехали курьеры и фельдъегеря, проделывавшие до 200, редко – 300 верст в сутки. Остальным удавалось проехать не более 100-150 верст.
 
    Конечно, к середине XVIII столетия  транспортные пути в Сибири уже были более или менее налажены, но что это были за пути, мы можем судить и по нынешним  сибирским дорогам. Сегодня, как можно видеть из приведенных цифр, средняя скорость на этом пути не превышает 59 км. в час. Это значит, что на каких-то участках она  не более 20-25 км. в час, что соответствует человеческому бегу  трусцой.

    Историки пишут, что в 1796 г. фельдъегерю потребовалось 34 дня, чтобы добраться из Петербурга до Иркутска с сообщением о смерти Екатерины II и восшествии на престол ее сына Павла. Поездка же братьев Нарышкиных проходила со скоростью в среднем  215 верст в сутки. Да еще и в условиях весенней распутицы. То есть это была бешеная скачка, почти без остановок, когда путники задерживались на станциях  минут на 15-20 лишь для перепряжки лошадей, в это время рассчитывались за проезд и успевали, разве что, выпить стакан чаю. В любом случае это не было похоже на праздное путешествие  царедворцев, избалованных «роскошной и расточительной петербургской жизнью», а свидетельствовало  о безудержном стремлении  как можно скорей добраться к намеченной цели. Чем это было вызвано?

    Трудно ответить на этот вопрос однозначно, но скорее всего это было вызвано событиями крестьянской войны. В это время на Урале еще теплились  очаги восстания. В Сибири открытых вооруженных выступлений не было, но на заводах и рудниках Алтая тоже было неспокойно. Распространялись слухи о том, что Пугачев жив, что появился новый сибирский Пугачев - Метелкин. «Секретные колодники» - бывшие пугачевские «полковники» Мартын Андреев, Родион Лошкарев, Филипп Мартынов устроили в Змеиногорской тюрьме на Алтае заговор с целью побега и возобновления борьбы. Правда, побег не удался, и царские власти  беспощадно расправились с его организаторами.

    Неспокойно было и в Нерчинском крае. Еще в 1763 году в Нерчинский завод прибыл с партией заключённых некий Пётр Чернышов. Вина его заключалась в том, что, будучи солдатом брянского полка, он объявил себя императором Петром III. Ни дальняя ссылка, ни тяжёлые работы его не образумили, и окружённый ореолом таинственности узник продолжал называть себя именем  мужа Екатерины II, - Петром Фёдоровичем.  Всё это не могло не вызвать волнений среди простого народа, в том числе критических суждений о добропорядочности иноземки-императрицы, захватившей власть, и  теперь притесняющей русских людей непомерными налогами.

    Предвестниками восстания Пугачева  стали  яицкие казаки, сосланные в Забайкалье еще  за участие в восстании 1771 г. Их рассказы  разносились  по селениям, далеко отстоящим от сибирского тракта. Одним словом, в Забайкалье имела место, как сейчас говорят, социальная напряженность и есть все основания считать, что торопившиеся  туда братья Нарышкины видели в этом благоприятные условия для проведения в жизнь своих идей.

    Итак, 2 мая 1775 года  Нарышкины  прибыли в Большой Нерчинский завод - центральное место всего управления, а 4 мая Василий  уже вступил в командование заводами. Нельзя не сказать о том, что его предшественник -  генерал-майор  Суворов, занимавший этот пост более 10 лет, чрезвычайно много сделал для развития заводского производства, которое к этому времени  достигло максимума, - более 600 пудов серебра  и до 9 пудов золота ежегодно. Правда, наиболее богатые руды к этому времени практически были почти полностью выработаны.

    В первоисточниках мне не удалось найти  информации, оставался ли Семен Нарышкин какое-то  время на заводе, помогая брату в его делах, или сразу же отбыл в Петербург вместе с Суворовым. Сохранились  лишь свидетельства современников, что  «вступив в командованье заводами, Василий Нарышкин занялся его делами с изумительною ревностью. Одиннадцать месяцев не выходил  из своей квартиры, и никто, кроме должностных лиц и докладчиков, его никогда и нигде больше не видел".

    Правда, была и другая, более поздняя интерпретация его поведения. Писали, что   «он поверг местных жителей в трепет: в течение многих недель сидел безвылазно в своей резиденции, глушил водку,  даже ставней не открывал, … смещал чиновников и назначал на их места освобожденных им каторжников».
Как бы там ни было, но именно в это время действовавшие исключительно на конной тяге заводы стали переводиться на водяное действие. Дучарский и Кутомарский завод стали первыми из предприятий, чьи меха заработали от наливного колеса. Это случилось в 1776 г. В том же году был пущены в действие новые – Екатерининский  и Воздвиженский (частный, - купца М. Сибирякова) сереброплавильные заводы. Позже были устроены плотины и на   других заводах.
 
    Одновременно с этим Нарышкин принялся  за осуществление социальных преобразований. Он запретил чиновникам владеть землями, отсрочил сбор подушной подати, отменил обязательства приписного населения перед заводами, списал с крестьян недоимки прошлых лет. Разрешил крестьянам подрабатывать, перевозя руду, и увеличил оплату за эти работы.
 
    Приказные избы были им упразднены,  созданы земские суды с целью организации крестьянского самоуправления. Эти суды состояли из старост и двух судей, которых выбирали сами же крестьяне. Согласно постановлению для земских судов, составленному Нарышкиным, старосты и судьи должны были обеспечивать спокойную жизнь всех селян «дабы во всем была наблюдаема справедливость».
 
    Суды имели право разбирать мелкие споры, «смотря по важности обид довольствовать просителя», и примирять стороны. Возлагались на земский суд  и другие задачи: «смотреть, чтоб все шесть работных дней земледельцы неослабно прилежали к своей должности и не были б праздны». А на седьмой день крестьян обязывали идти в храм или в присутствие земского суда слушать  «изъяснение о всемогущем своем создателе Боге к скорейшему приведению себя на степень блаженной жизни».
   
    Был заведен такой порядок, что состоятельные посетители горного правления и командирского дома должны были “добровольно” жертвовать определенную сумму денег на продукты для бедных, или на строительство госпиталя, о чем в специальном журнале делалась соответствующая запись. Писали, что дни рождения членов царской семьи Нарышкин сделал выходными, - чем-то вроде всенародных праздников. При этом не уточняли, каких именно членов семьи. Екатерина, как известно, официально являлась вдовой, к тому же день её рождения к приезду Василия на Нерчинский завод уже миновал, внук Александр еще не родился. Стало быть,  выходным днем и всенародным праздником Василий Нарышкин сделал день рождения цесаревича Павла – 1 ноября.

    Служивший в это время в Нерчинском горном батальоне секунд-майор Барбот де Марни после ареста Нарышкина будет писать иркутскому губернатору  Ф. Г. Немцову: «Можно ли было таковые поступки  ожидать от поставленного надо мною начальника, которой короткое время перед тем наиполезнейшие  дела в заводах делать начинал»,  то есть тоже признавал важность работ, выполненных  Нарышкиным на заводах.
 
    Суждение этого офицера является весьма важным для нас.  Именно в это время  он вошел в круг людей, приближенных к командиру Нерчинских заводов. Нарышкин не ошибся в выборе, - пройдет время и Барбот де Марни заменит его на этом посту. Надо думать, что их связывали не только вопросы организации горно-заводского дела. С кем, как не с офицером, дворянином, французом по крови мог поделиться Нарышкин своими идеями, родившимися у него под влиянием бесед с  Дидро. Есть основания считать, что секунд-майор Георг Барбот де Марни стал одним из первых и ближайших  его единомышленников.

    Конечно,  у Нарышкина в это время появились  не только единомышленники, ни и оппозиция из числа консервативно настроенных сотрудников администрации, препятствовавшая реализации его планов, что неизбежно привело к кадровым перестановкам. Писали, что он «смещал чиновников и назначал на их места других, в том числе освобожденных им каторжников, производя их в офицерский чин, … приблизил к себе пятерых секретных арестантов, из которых двух сделал секретарями».

    Видимо, так оно и было, - снимал с должности нерадивых и неисполняющих его приказы, и назначал на их место других, сведущих в деле, и готовых следовать его указаниям. Руководствовался при этом их деловыми качествами, не считаясь с тем, были ли они каторжанами. За неподчинение и нерадивость  наказывал самым  «либеральным» и вместе с тем  наиболее  эффективным в то время способом, широко применявшимся по всей России - «бил батожьем и не сказывал за что: «известно-де мне единому».

    В результате всех этих действий, несмотря на постоянно ухудшающееся качество руды (наиболее богатые участки к тому времени уже были выработаны), до  конца 1775 года Нарышкину удалось удержать производительность заводов на максимальном уровне, достигнутом его предшественником – генерал-майором В. Суворовым.
 
    Можно ли сомневаться в том, что Василий Нарышкин продолжал следить за событиями в мире с помощью переписки со своим братом и единомышленниками в Петербурге, получения сообщений от информированных людей Иркутска и других сибирских городов, где успел завести связи и знакомства.

    Что вдруг заставило его, оставив   заводские дела,  двинуться к Нерчинску? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно знать, что в это время происходило в мире и в российской империи.

    К приезду Василия Нарышкина в Забайкалье Нерчинско-заводской  округ уже в течение многих лет являлся  обособленным производственно-территориальным районом, находившимся в ведомстве Берг-коллегии, во внутренние дела которого запрещалось вмешиваться уездным и губернским администрациям. Не было здесь и крепостного права, к отмене которого призывал императрицу Дидро. То есть это было своего рода государство в государстве со своими порядками. Именно эти обстоятельства и предопределили выбор братьями Нарышкиными Нерчинского края, как места для реализации своих идей.

    При наличии почти неограниченных прав на месте, и обеспечении тыла в лице брата-единомышленника, являвшегося вице-президентом Берг-коллегии, исполнение намеченных планов казалось Василию вполне реальным, по крайней мере, в пределах Нерчинского горного округа.
 
    Но  в столице в это время были приняты  решения, идущие вразрез планам и намерениям Нарышкина. Реформа 1775 года, последовавшая по завершению работы Уложенной комиссии, разукрупнив территории,  упрочила положение административного аппарата на местах, усилила власть губернаторов. Были созданы специальные полицейские  карательные органы и преобразована судебная система. Попытка отделить суд от администрации (на губернском уровне) не удалась: губернаторы по-прежнему имели право приостанавливать исполнение приговоров, при этом некоторые приговоры (к смертной казни и лишению чести) могли  утверждать сами губернаторы.

    Нерчинские заводы  было решено вывести из подчинения  Берг-коллегии и  передать в ведение губернских казенных палат, которые намеревались создать в губернских администрациях.  Дошедшая до Василия  информация  о предстоящих нововведениях,  грозила катастрофой,  разрушением всех его жизненных планов.
Барбот де Марни писал позже об этом периоде их совместной работы: «Нарышкин многие дела, указы, постановления из вышестоящих инстанций откладывал в «долгий ящик» и даже не рапортовал об их получении».Впрочем, Василий, видимо, еще надеялся, что  воплощение в жизнь принятых в столице решений  потребует немалого времени. Посчитал возможным  опередить их, чтобы поставить столичные власти перед свершившимся фактом.
 
    С уверенностью можно сказать, что к  решительным действиям в этом направлении его подтолкнули известия о событиях в Новом свете, где колонисты приступили к активным формам  борьбы за свои права. На территории штатов стали появляться организации, члены которых называли себя «сынами свободы». Они вели пропагандистскую работу среди населения. На собранном ими в Нью-Йорке  конгрессе была принята Декларация прав колоний.
 
    Подобным образом стал действовать и Василий Нарышкин со своими единомышленниками, вооружившись идеями, которые обуревали его в это время, - идеями буржуазной революции. Читатель и сам сможет  оценить  логичность и последовательность последовавших за этим действий командира Нерчинских заводов. Нужно было в экстренном порядке и как можно шире распространить эти  идеи среди местного населения,  собрать вокруг себя как можно больше единомышленников и  помощников по  практической  реализации его планов, получить широкую поддержку простых  людей.
 
    Между тем события в Новом свете стали приобретать  зловещий оттенок.     1 сентября 1775 года английский король Георг III направил личное послание русской императрице, где, взывая к монархической солидарности, просил послать русских солдат для подавления восстания в американских колониях. Британскому посланнику в Петербурге было поручено добиться посылки в Америку 20-тысячного русского корпуса. Пресса, узнавшая об этой новости, скорректировала цифру, доведя ее до 30 тысяч человек, и добавила, что Лондон готов заплатить за эту услугу три миллиона фунтов стерлингов.

    Сенсационное сообщение вызвало тревогу и в Америке, и в Европе, мировое сообщество замерло в ожидании реакции России. В Петербург в это время из  разных источников шла подробная информация, что восстание приобретает серьезный оборот, и что требования восставших  вполне справедливы. При этом  авторы депеш даже не пытались скрыть своих симпатий к колонистам.
 
    Екатерина, считаясь с этим,  направила королю Георгу вежливый отказ. Суть его сводилась к тому, что трудно де оказывать  поддержку экспедиционному корпусу в другом полушарии, что Россия устала от войны, да и как объяснить общественному мнению, почему русские влезли в драку против колонистов? Дело это внутреннее, и никто из иностранных держав в конфликт не замешан.

    По всей вероятности Василий Нарышкин знал об этих новостях. Они  могли поступить не только по длинному пути из Европы через  Западную Русь и Сибирь, был и другой, более короткий путь, - с востока. Оттуда тоже следовали через Иркутск по своим делам промысловики и торговые люди, побывавшие  на прибрежных островах и берегах  Аляски.  Вполне возможно, что и  они, пусть даже  в самом общем виде, были наслышаны о развернувшемся к тому времени  военном столкновении  британских войск с американскими колонистами (первые такие столкновения произошли еще в апреле 1775 года).  Могли знать они и об ответе русской императрицы на просьбу английского короля.  Всё это  только укрепило Нарышкина в намерении довести до конца реализацию своего плана.
 
    Оставив в заводском управлении вместо себя маркшейдера Дмитрия Головачева,  Нарышкин направился к Нерчинску, - в то время административной столице края. Вместе с ним, писали современники, отправилась  большая свита чиновников и горных офицеров, - секретарь, два регистратора, два унтер-офицера и десять офицеров, среди которых  был и  секунд-майор  Барбот де Марни. С этого времени и начались  так называемые «чудачества» Василия Нарышкина, вызывавшие недоумение  обывателей.

    Говорили, что по пути он останавливался в селениях, созывая народ разными средствами. В селах - звоном церковных колоколов, а  там, где церквей не было - пушечной пальбой и барабанным боем. Писали, что перед собранным таким способом народом он объявлял в будний день неслыханный ранее праздник под названием “Открытие новой благодати”,  велел устраивать обедни и молебны. Приказывал чиновникам каяться в грехах. Тратил казенные деньги на организацию игрищ и гуляний, бросал их пригоршнями в уличную толпу, поил народ вином. Казалось бы и в самом деле, что за блажь?
 
    Между тем в действиях Нарышкина не было ничего  необычного, если учесть время, в которое он жил. Он действовал и вел себя так, как был воспитан; разве что с отпечатком барственности, являвшегося  следствием  его родовитости и богатства. Изумлявшее иноземцев  разбрасывание денег в народ издревле  было на Руси способом привлечения толпы, простых людей.  Особенно широко пользовались им при свадебных обрядах, но не только. Разумеется, обычно разбрасывались не серебряные рублевики и не золотые монеты, хотя при царском дворе случалось и такое. Обычно разбрасывалась более мелкая монета. Об этом немало написано в исторической литературе.
 
    Австрийский дипломат Зигмунд Герберштейн, присутствовавший в 1498 г. на  коронационных торжествах внука Ивана III Дмитрия Ивановича,  описывал их таким образом: После коронации «Дмитрий в княжеской шапке и бармах отправляется из храма Пресвятой Девы, в сопровождении большой толпы бояр и их детей, в церковь Михаила Архангела, где в преддверии на помосте Георгий, сын великого князя Иоанна, трижды осыпает его золотыми деньгами».
 
     Почитайте описание  голландского купца Исаака Массы, присутствовавшего на свадьбе Марины Мнишек и Лжедмитрия: «Дьяк Богдан Сутулов, Афанасий Власьев и Шуйский по многу раз полными горстьми бросали золото по пути, по коему шествовал царь, державший за руку свою супругу, …. Золото было самое лучшее, - от монет величиною в талер и до самых маленьких в пфенниг».
 
    А вот, что писал Жак Маржерет (французский солдат-наёмник, автор одного из литературных источников о Русском государстве начала XVII века)  о венчании на царство Лжедмитрия I в июне 1605 года: «При переходе из храма Богоматери в Архангельский собор «по пути бросали мелкие золотые монеты, стоимостью в пол-экю, в экю и некоторые в два экю, отчеканенные для этого случая…». 

    Германский купец Ганс Георг Паерле обратил внимание на другие моменты той же самой коронации: «Когда великий князь переступил через порог, Мстиславский бросил народу из золотого сосуда, подле него стоявшего, несколько золотых монет, ценою в 1, 5, 10 и даже 20 червонцев, бросали их польским послам и их свите».
 
    Обычай осыпать  присутствующих при коронации особыми монетами подтверждает и Яков Рейтенфельс (путешественник и дипломат, уроженец Курляндии, живший в Москве в начале 1670-х годов): при обряде венчания на царство бросают в толпу «множество золотых и серебряных монет, выбитых в память сего торжества».

    Да что говорить о старых временах, когда совсем недавно 23 сентября 1762 года при коронации императрицы Екатерины в Москве  были устроены народные гулянья. На Ивановской площади под окнами Грановитой палаты били фонтаны красного и белого вина, всем желающим раздавали жареное мясо и прочую снедь. Императрица собственноручно бросала из окна золотые и серебряные монеты.
 
    Как видим, не являлись новшеством и «дармовые угощения» для населения с употреблением вина по случаю больших праздников. Такая традиция была заведена еще  в петровское время. В Сокольничей роще в Москве, что была частью Лосиного  острова, где издревле русские государи любили потешаться звериной и соколиной охотой, было первое становище немцев, вызванных и добровольно приехавших в Россию и поселившихся в Немецкой слободе, известной еще под названием «Кукуя».
 
    Сюда на новоселье немцы собирались, чтобы отметить свой родной  праздник – «Первое мая». Любопытство привлекало сюда и русских людей. Здесь государь угощал немецких и шведских мастеров по обычаю их страны, своими столами. Это угощение  прослыло «немецкими столами», а гулянье из немецкого  вскоре сделалось чисто русским народным гуляньем «первого мая».

     Особой популярностью это гулянье пользовалось при дочери Петра, -императрице Елизавете Петровне. Так, в 1756 году одних только карет здесь было более тысячи, а народу столько, что прогуливаться не было никакой возможности.

    Эта традиция сохранилась и в более поздние времена. Так император Александр I после коронации давал своему народу праздник три дня сряду. На обширном Сокольничьем поле были устроены  в разных стилях беседки и галереи; стояли столы, на которых целые быки мяса с золотыми рогами; жареные гуси, утки, индейки, как плоды висели на деревьях; били винные и пивные фонтаны; стояли полные вином сорокаведерные бочки, народ пил из них шляпами, другие подставляли к фонтанам прямо рты. Государь ездил верхом среди  народа и приветливо обращался к толпе со словами: «Кушайте, будьте довольны…».

    На такие народные гулянья приезжали почти все тогдашние вельможи, разбивали здесь свои турецкие и китайские палатки с  великолепными оркестрами и накрытыми столами для роскошной трапезы. Рядом с такими сказочно пышными палатками  стояли простые, хворостяные, чуть прикрытые сверху тряпками шалаши с единственным украшением – дымящимся самоваром, со сбитнем и простым пастушьим рожком для аккомпанемента поющих и пляшущих поклонников алкоголя. Так описывал эти гулянья М. Пыляев в своей книге «Старая Москва».
 
    Угощение с выпивкой являлось не только составной частью больших праздников в старину. Такая традиция  сохранилась вплоть до нынешнего времени,   как составная часть мероприятий  по обсуждению каких либо важных для её организаторов проблем политического, рекламного характера, разного рода презентаций и т.п. Разве пресловутый фуршет и так называемый шведский стол не являются рудиментами этой древней традиции? Так что разбрасывание денег в толпу и дармовое угощение народа с употреблением вина не представляло собой ничего нового, придуманного Нарышкиным.  Необычным был  разве лишь то,  что забайкальское простонародье никогда в своей жизни такого не видело.

    Но что за  новый праздник под названием “Открытие новой благодати” придумал  командир Нерчинских заводов?  Что за обедни  велел он устраивать (порою «вечерню вместо заутрени», - злословили недоброжелатели)? Кто читал проповеди на этих вечернях, заутренях и обеднях? В этом-то как раз и состояла суть, главное содержание и цель похода Василия Нарышкина и его единомышленников. 

    Нет никаких сомнений в том, что он хотел донести до простых людей свои идеи преобразования общества, как сделать его справедливым, а людей – свободными и счастливыми. В этом он и видел  «открытие новой благодати». И выступал с проповедями, конечно же, он сам, только эти проповеди были не духовного содержания, а социально – политического. Их правильнее  было бы назвать пропагандой. Впрочем, читатель в любом из словарей может увидеть, что смысловое значение этих понятий  во многом  совпадает.

    Конечно для низшего слоя общества, - быдла, как его порой называли, проповеди Нарышкина действительно были лишь непонятным чудачеством, но люди добропорядочные, предприимчивые и «с умом», тем более люди грамотные и образованные не могли не увидеть в этих проповедях своих сокровенных надежд на лучшую, более свободную и праведную жизнь. В поддержке именно таких людей  как раз и нуждался Василий Нарышкин, в этом и состояла цель его «проповедей».

    Пишут, что Нарышкин выплавленное на заводах серебро  в Петербург не посылал, - использовал в своих целях. При этом  брал еще и у купцов деньги взаймы без отдачи; отбирал у них товары с выдачею расписок на свое имя, которые ничего не стоили;  народ поил вином, насильно захваченным в питейных домах. Эти  упреки  требует особого рассмотрения.
 
    По существовавшему в те годы порядку производственный год не разделялся, как ныне, на четыре квартала, а делился на три трети, в соответствии с которыми осуществлялся и отчет о деятельности заводов, и отправка караванов с  серебром  в Петербург, которая осуществлялась тоже трижды в год. Перед сдачей заводов своему приемнику генерал-майор Суворов, без сомнения, отправил в Петербург  серебряный караван и подготовил отчет о работе заводов в первой трети 1775 года.  Возможно,  с этим караваном он и отбыл в столицу.
 
    Летний и зимний караваны с серебром уже надлежало отправлять Нарышкину, что и было сделано. Об этом свидетельствуют статистические материалы, изложенные в работах вышеупомянутого историка Ведерникова.  При  этом количество отправленного в Петербург казенного серебра (суммарная его выплавка) в 1774 и 1775 году практически одинаковы, -  около 400 пудов.
А вот весенний караван в 1776 году видимо действительно не был отправлен, - количество поставленного на монетный двор серебра в этом году снизилось более  чем на 100 пудов. Судя по всему, это и была «казна» Василия Нарышкина, которой  вместе с теми   35 тысячами заводских  рублей, упоминаемыми почти во всех публикациях о его «чудачествах»,  он намерен был распорядиться для решения  поставленной задачи. Он, видимо, считал себя вправе распоряжаться этой казной, поскольку тратил её не на себя, а на «благое дело».

    Кроме его свиты шли с Нарышкиным в Нерчинск еще и рядовые солдаты и казаки. Ведь нужно было кому-то  казну охранять, была и орудийная прислуга при пушках. Сколько было таких людей – неизвестно, но  потом будут  писать, что в отряде Нарышкина при его следовании к Иркутску, кроме гусар-тунгусов будут еще и  освобожденные им недавние каторжане, - яицкие  казаки - участники  восстания Емельяна Пугачева.

    Читатель уже имеет представление о том, какое положение занимал  Василий Нарышкин и его братья в Петербурге, кем были его отец, деды и прадеды. Сама родовитость этого семейства  была гарантом их чести. Для таких людей  понятие «собственность» было святым, впитанным, как говорят на Руси, с молоком матери. И потому нет никаких оснований подозревать Василия Нарышкина в обмане и жульничестве при его пребывании в Нерчинском заводе и общении с купцами. Да и сами авторы, которые описывали так называемые «чудачества» Нарышкина, признавали, что  на чужую собственность он прямо не посягал, утверждая, что  чтит закон. 

    В публикациях  не приводятся названия тех поселений, в которых он останавливался, собирал народ  и читал свои проповеди на пути к Нерчинску. Скорее всего,  первое и основное торжество с его выступлением  произошло  по московской традиции 1 мая в  поселении Нерчинский завод. Из других, достаточно крупных поселений на пути к Нерчинску можно назвать  заводские  Горный Зерентуй и Кадаю, а также  селения Донинское, Газимур, Ундинское и Шелопугинское.  Там остановки  нарышкинского каравана и его проповеди если и имели место, то, скорее всего, носили  ускоренный характер. Путь от Нерзавода до Нерчинска недалек, - всего лишь полторы сотни верст. Так что к началу июня Василий Нарышкин со своей свитой, по всей вероятности,  уже был в Нерчинске.