Я работала пионервожатой в лагере "Радуга" под Пятигорском. Хорошее было место! Лес. Утром рано встанешь - роса на траве, на листьях. Птички голос пробуют, утренние птички. А соловей ещё и не устал; переливается где-то его цех-цех-цех, тюрли-тюрли... Ребятишки спят пока. Это с вечера их не угомонить, а утром им сладко спится... И эта утренняя свежесть, это утреннее время - такая радость для меня...
Ну, а потом начинается. Выйдет заспанный горнист, разбуженный дежурным вожатым, и горн исполнит своё, всегда неожиданное и нежеланное:
"Вставай, вставай, дружок,
С постели на горшок!
Вста-вай, вставай,
Штанишки надевай!.."
Надо идти поднимать мальчишек. Люда, вторая вожатая, девочками занимается, а мне выпало - пацанами. А эти пацаны в самостоятельной, пионер-лагерной, жизни, без мамы-папы - это, скажу я вам, нечто!.. Я помню, как в первые дни они мне всякие каверзы подстраивали, пока мы не познакомились и не подружились. Только не очень-то это у них получалось. У меня братишка на полтора года меня старше, так что я больше в мальчишечьей компании росла; не так-то просто меня врасплох захватить!
Как-то я вхожу в палатку, а они мне: "Наталья Михайловна, а у вас под подушкой подарочек лежит!" Я подушку поднимаю, а там лягушечка. Да такая славная - маленькая, зелёненькая, глазастенькая такая!.. "Спасибо, - говорю, - вот, говорю, здорово! Только я не могу же в подарок живое существо принять. Это же не вещь, - говорю. - Давайте мы её в лес отнесём и выпустим на волю. Пусть себе скачет! И лучше поближе к её родному дому. Вы где её поймали?" Смотрю, а у мальчишек даже физиономии вытянулись от разочарования. Я понимаю, в чём дело: они от меня представления ждали - визга ждали и всяких смешных прыжков и глупых девчоночьих жестов. Я ведь и вправду ещё девчонкой была, лет восемнадцати... Ну, а я им ничего. Не доставила радости... Они ж, дурачки, не знали, что я всегда лягушек любила. Мы с братишкой сами их из головастиков в банке выращивали. И с гусеницами я возилась, и дождевых червей для рыбалки выкапывала. И ужей в руки брала совершенно спокойно. А они!.. Вот дурачки-то!..
Кого я из живности боялась, так это богомолов. Но на то была разумная причина: однажды меня богомол укусил. Да так укусил, что я на всю жизнь запомнила. Очень больно богомолы кусаются. Куда больней, чем пчёлы или осы. Хотя осы - это тоже не мёд...
Вот я про осу-то и хотела вам рассказать.
А дело так было, что я повезла свой отряд в город. Не помню, по какому поводу; но я их повезла, и у нас какие-то деньги были. И вот я захотела их побаловать, повести в кафе. Надо сказать, что в те времена в кафе, а тем более в рестораны и взрослые-то не часто ходили. В провинции особенно. Не в наших традициях это было, а в буржуазных. То есть, жест какой-то нежелательный, с иностранным, несоветским душком... Но ведь была середина шестидесятых! Мы уж и фестиваль международный когда ещё пережили; уже практически без страха знакомились с этими... из-за рубежа... Уже твист танцевали - некоторые. Барды пели, и мы знали их песни. Словом, коснулось нас всё это - хоть и провинция...
И вот я повела своих детей (а они уже большие, 13-14-15 лет)- повела их в кафе. Было там такое злачное место, на открытом воздухе. И заказали мы, кроме мороженого, молочный и фруктовый коктейли, кто какой захотел. И попросила я официантку непременно подать коктейли не в стаканах, а в фужерах, и с соломинками.
Видели бы вы моих!.. Особенно девчонки. Как они откидывались на спинки стульев, как щурили глаза, как равнодушно тянули через соломинки свои крамольные напитки! Из фужеров. И музыка - там радиола играла...
А ведь нам по статусу полагалось бы сейчас маршировать по городу под речёвку. Что-нибудь такое:
"Кто шагает дружно в ряд?
Пионерский наш отряд!
Раз-два, три-четыре,
Три-четыре, раз-и-два..."
А мы сидим в кафе, едим мороженое не из бумажных стаканчиков фанерной ложечкой, а из прозрачных вазочек на ножке, коктейли цедим сквозь соломинку, слушаем чёрт-те что, что-то западное, из радиолы...
Я вообще, признаюсь, тогда сильно вольнодумствовала. Старшая вожатая Галка в ужас пришла, когда услыхала нашу "отрядную песню":
"Хорошо лететь фрегату
По проливу Каттегата,
Свежий ветер, никогда не заполощут паруса..."
Там ещё были уж совсем сокрушительные строки, в этой песне:
"А в долине Амазонки
На прекрасной Амазонке -
Там такие амазо-о-нки!
Просто чёрт меня возьми!"
Бедная Галка, как ответственное лицо, чуть в обморок не упала! Она, конечно, запретила нам это безобразие. Но начальник лагеря у нас тогда был тоже вольнодумец. Он детям "Приключения Рокомболя" по вечерам рассказывал. Он разрешил; но посоветовал на всякий случай запасную отрядную песню выбрать. Если что. Если, например, комиссия какая-нибудь...
Ну, запасную мы тоже хорошую выбрали:
"Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо.
Вперёд продвигались отряды
Спартаковцев, смелых бойцов..."
Но давайте вернёмся в тот прекрасный солнечный день, когда мы самым нахальным образом прохлаждались в кафе. Сидели мы там и "воображали" до упора. Даже в парк на аттракционы не пошли. Да у нас и денег на аттракционы не осталось Всё просадили на коктейли и радиолу. Это ребята сами так проголосовали, чтобы не на аттракционы, а в кафе...
Но пора было возвращаться: к линейке-то в лагере нужно быть. И мы пошли на трамвай. А был конец рабочего дня, и трамвай битком набит. И мы ещё всем отрядом втиснулись! Стояли впритирку; но это ничего, это всем привычно было. И мы по дороге петь стали, вот ту самую, нашу отрядную. Не запасную. Пиратскую. И людям вокруг она понравилась. Они её ещё не знали. Все нам улыбались, просили ещё. Мы - пожалуйста! "Хорошо лететь фрегату!.." - "Эй, кто-нибудь, откройте окно, душно!" - "Да уж открыты!" - И тесно, и пот ручьём. Лето ведь, жарко.
По дороге люди выходили на своих остановках, в трамвае стало посвободней. И мальчишки даже углядели, как сидячее место освободилось. Они тут же оградили его от покушений своими телами и закричали: "Это для Натальи Михайловны!.. Наталья Михайловна, идите сюда! Здесь место есть!"
Я видела, что они меня в этот момент очень любят. И хотя вокруг стояли другие люди, которые были не прочь занять это место, я не стала скромничать. Ведь мальчишки держали его специально для меня. И я села...
Села-то я села, но чуть не вскочила с визгом. Села-то я на осу! Видно, сквозь окно залетела...
Хорошо, что в детстве я, играя в индейцев, выносила всякие испытания на выдержку. Благодаря закалке, я сохранила на лице непроницаемое выражение. Как индеец на пытке.
Любить-то меня мои дети в тот момент и вправду любили; но уж больно неожиданный подарок я могла им преподнести. Представляете, если бы я, пионервожатая, РУКОВОДИТЕЛЬ всё-таки, вскочила с воплем и схватилась за ужаленное место! Наталья Михайловна села на осу, и оса её укусила... за задницу!..
Нет, я не подарила им этой радости. Я по-прежнему сидела с индейским непроницаемым лицом. Я, кажется, даже улыбалась... А ведь оса - это вам не пчела. Укусив, она не теряет жала. Она... она меня кусала, и кусала, и кусала... И всё в одно и то же место! Даже медики милосерднее. Они, когда уколы людям делают, то передышку дают: то в одну ягодицу уколют, то в другую... А эта!..
И ничего. Я проехала ещё все четыре остановки, не издав ни единого непристойного звука. Я сохранила свою честь! И до конца потока так никто из детей и не узнал, что я пережила. И вообще никто ничего никогда не узнал. Никто!..
И вот скажите, разве я не была достойна носить свой алый пионерский галстук, как положено пионервожатой?