Я йшов по кладовищі. Шамотів
Монахом лист молитву наді мною…
(Иван Гнатюк «Відгомін життя»)
У небольшого обелиска с портретом женщины мраморная ваза упорно сопротивлялась. Упругий лёд вспучился бугорком, потрескивал от напряжения, но не мог одолеть эбонитовую черноту.
Помог ветер.
Отломавшаяся верхушка сосны задела сучок. Отбитый как обухом топора, он отлетел от звенящего ствола. Совершив немыслимые для самой топологии кульбиты, сучок ударил своим торцом по краешку вазы и тут же, обессиленный, прилёг на могилке.
К розе векторов упругости льда и мрамора добавился вектор соснового сучка. Трещины пошли спиралями, создавая граф из причудливых пазлов и фракталов.
Высшая Математика вместе с Авангардом содрогнулись и успокоились. Картина немыслимой абстракции просуществовала всего мгновение.
Ваза разлетелась.
Но не вся.
Теперь в чёрном мраморном тюльпане своеобразным памятником вазе красовалась изящная форма, играя ледяной своей прозрачностью на скупом ноябрьском солнце.
Залетевшая на секундочку синица клюнула разок по застрявшему во льду семечку и, разочарованная, умчалась к балконам городка.
* * * *
- Вот же паразит! - проговорил Леонид Григорьевич, подойдя к могилке жены и думая, что сломанная ваза - дело рук какого-то вандала. - Чтоб она, моя покойница, пришла к тебе во сне да придушила!
В сердцах он тем же сучком ударил по сверкающей ледяной конструкции, и она разлетелась льдинками, пустив последнюю слезу остававшейся внутри её толикой незамерзшей воды.
Обращаясь к обелиску, Леонид Григорьевич продолжил тему:
- Так, так! Стоит придушить того, кто делал тебе зло!
Зина потянула его за рукав:
- Да будет тебе! Пошли домой!
* * * *
Нежные, но холодные пальцы сжимали горло; что-то тяжёлое навалилось на грудь, не давая вздохнуть. В проснувшемся и тут же засыпающем мозгу Леонида Григорьевича промелькнули какие-то слова. Он силился вспомнить притчу «Не пожелай другому того…», но меркнущее сознание не позволило ему закончить фразу.