Без родины 2 - Глава 13

Виталий Поршнев
               
                ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

      На следующий день  я приезжаю на экзамен  не выспавшийся, и в раздраженном состоянии духа. Абитуриенты уже зашли  в  аудиторию, во дворике пусто, только возле проходной стоят  двое: Александр с четками и Александр Леонидович. Последний курит трубку, выпуская дым аккуратными маленькими порциями.
– Ты чего хромаешь? – спрашивает он, когда  я, припарковав ГАЗель, подхожу к ним.
– Издержки запутанной личной жизни, – отвечаю я, и спрашиваю, – а ты куришь?
Разве  в семинарии можно?
– Я не священнослужитель, а мирянин. И даже  пока не учусь. Вот если поступлю, брошу.  Я так решил! – отвечает он.
– Странно это, – пожав плечами, я перевожу  разговор на более актуальную тему, – что  мы,  трое заочников,  сдаем экзамены вместе с пацанами, будущими очниками. У них головы на порядок свежее нашего. Сегодня, на устном экзамене по истории,  мы  конкуренции никак не выдержим! Провалимся!
– Да чего ты ерундой маешься! – смеется Александр Леонидович, – оценки тут дело десятое! Сегодня принимать будут трое: о. Никодим, профессор богословия о. Рустик, и проректор о. Михаил. У них глаз наметанный. Система подготовки кадров,  при  определении «свой – чужой», сбоев  уже много веков не дает! Ты, кстати, пропустил, оценки за вчерашнее изложение объявляли. Тебе тройка.
– Ну, по крайней мере, не двойка! – радуюсь я.
– Двоек здесь не ставят,– смеется Александр Леонидович, – если только не пустой лист сдашь.  Здесь все корректно, мягко, обтекаемо, условно. Все,  лишь бы не обидеть человека. Но тройка – это условный знак митрополиту. Этакий сигнальчик, мнение преподавателя о твоей особе.
– А вам, сколько поставили?– интересуюсь я.
– По пятерке! –  смеясь, с гордостью сообщает  Александр Леонидович.
– Как так? Это несправедливо! Вы же даты у меня списывали, я видел! – возмущаюсь я.
– А ты не оригинальничай  стихами, пиши, как все, а то будет хуже. В церкви можно и нужно  быть умным, но при том, уметь не отделятся от коллектива. Святые, между прочим,  специально упражнялись в отказе от собственной личности!
– Нам  давно пора   на экзамен! – напоминает Александр, с доброй улыбкой слушавший наш разговор.  Он прячет четки в карман, Александр  Леонидович выбивает пепел из трубки о подошву, и мы идем.
           В этот раз наша троица садится на свободных местах в самом конце. Засидеться  мы не успеваем: все встают,  в аудиторию входят преподаватели. О. Никодим ищет взглядом, как мне кажется, меня, и, к моему облегчению, не найдя, выбирает «нашего» парня для чтения молитвы. Тот молится, будто  песню поет: отчетливо и красиво. Игумен довольно кивает головой,  экзамен начинается.
      В моем билете три вопроса, для оценки  следует ответить на любой, по моему выбору. Каждый следующий вопрос  добавляет  по одному баллу. Я паникую: все три вопроса о ново канонизированных святых 20–го века. Я их биографии  не знаю.  Расстроенный, я смотрю по сторонам, и вижу, что Александр Леонидович, похожий на  мультипликационного всезнайку,  лениво рисует на  листе бумаги   перьевой ручкой вид из окна.
– Послушай, а что  у тебя в билете? – спрашиваю я его тихим шепотом.
Он показывает: церковная реформа Петра Великого.
– Давай билетами махнемся! Я про Петра много читал! –  говорю я.
– Тяжело  пришлось? –  улыбается Александр Леонидович.
– Нет, книжка  была  крупным шрифтом, для дебилов! – недовольно ворчу я, – так будем махаться?
– А какие у тебя вопросы? – спрашивает он.
Без особой надежды, показываю свой билет. Неожиданно он соглашается:
– Давай! Я на эту тему статью пишу. Мне это близко! Покажу себя, перед о. Никодимом, в выгодном свете.
– А я себя, хоть в каком-то покажу! – бормочу  я, меняясь билетами.
    Допрашивает меня о. Рустик. Я бесконечно сыплю  событиями из Петровской эпохи,  но ничего не могу вспомнить о церкви того времени,  кроме  даты  назначения Стефана Яворского местоблюстителем патриаршего престола.
– Память  у вас хорошая, – говорит о. Рустик, – и историю вы   знаете, хотя и не церковную. Так что твердая тройка, я думаю!
    Остальные преподаватели соглашаются.  Я  счастливо улыбаюсь: и этот экзамен сдал! Вхожу во вкус, давно нужно было поступать куда-нибудь, для разнообразия!
     После экзамена нас опять  отправляют чистить картошку, а молодых – таскать кирпичи. Один из них отказывается и демонстративно уходит. 
– Ага, первый пошел! – посмеиваясь, комментирует событие Александр Леонидович.
– Ты так радуешься, будто  это хорошо! – восклицаю я.
– Конечно, хорошо!– говорит  Александр Леонидович, – чем быстрее человек поймет, что такая жизнь  не для него, тем лучше! А  то, как бывает: пять лет учится, принимает сан, попадает на приход,  тягот  не выдерживает,  и снимает крест.
– А что,  рукополагаться обязательно? – спрашиваю  я, – о. Никодим  говорил, что церкви нужны не только священники.
– Ну, необязательно, конечно! – говорит  Александр Леонидович, –  однако  в глубине души  надеешься, что ЭТО  произойдет!
– Что ЭТО?–  не понимаю я слова собеседника.
– Господь  лично призовет тебя  на службу, и даст силы исполнять ее.  А в конце жизни позволит   мирно  почить   истинным пастырем и сыном Божьим,  преисполненным благодатью Духа Святого! Вот что ЭТО! –  прервав внутреннюю молитву, вместо Александра  Леонидовича  отвечает  Александр.
– А что это, дары Духа Святого?
– Видал я деревенских недотеп, но среди них, похоже, ты один такой! – смеется Александр Леонидович, – все невещественные дары человеку, есть дары Святого Духа.
– Но все–таки, что это такое, невещественные дары?  – по–прежнему не понимаю я.
– Ты приехал поступать в семинарию. Откуда у тебя,  в твоем возрасте,  взялось желание учиться, узнать что-то новое? – вздохнув, говорит Александр Леонидович, – ты, наверное,  и самому себе объяснить не можешь. Но раз так, то и приписывать появление этого желания свойствам своей души, ты тоже не вправе. Логично было бы предположить,  что твоей душе    желание  узнать истину о Боге подарил высший  по чистоте дух, которого мы называем Святым Духом. Но в том-то и дело, что он делает такие невещественные  подарки постоянно, но человеческая душа сегодня настолько огрубела, что либо не распознает их, либо считает вздором,  и отвергает. Лишь единицы могут принять  и воспользоваться. Но это  мелочь,  аванс так сказать, а настоящий дар  дается человеку по трудам жизни. Это дар учительства в Боге, дар молитвы за людей, дар исцелений... ну и тому подобное, ты сам можешь домыслить!
– И что, если Бог призовет, будете рукополагаться? – Спрашиваю я, глядя на собеседников  широко открытыми глазами.
– Я, да. – Решительно отвечает Александр Леонидович.
– А я,  нет. – Говорит Александр, извинительно улыбаясь мне с таким выражением лица, будто я не товарищ по чистке картошки, а некто больший, –  чувствую себя  старым, хотя мне нет и шестидесяти. Я не хочу служить.  Намереваюсь простым монахом  вымолить у Бога прощения, и упокоится с миром, – тут  Александр о  чем-то  вспоминает, и его лицо искажается от   почти сверхъестественной муки. Мне становится крайне неловко за свои расспросы. Покраснев, я думаю, что теперь мне благоразумнее  замолчать.
    Я возвращаюсь в общежитии уже  поздним вечером, сильно уставший. Увидев меня, вахтерша  говорит недовольно:
– Будешь мусор таскать, пользуйся плотными  мешками! Смотри, чтобы из них не сыпалось, и складывай  не  перед входом, а клади в  контейнер за углом. Как закончишь, хорошенько вымой коридор! И  топай тише, под тобой  живет молодая  мамочка, весь день жаловалась! Дай  ее ребёнку отдохнуть!
  Я ничего не понимаю из  этих слов. Мне кажется, что она меня  с кем-то нарочно  перепутала, позлить:  персонал общежития недоволен моими похождениями. Однако, подойдя к  двери, я и в самом деле вижу страшную грязь. Сердце подсказывает, что  меня ждет    что-то необычное, и не обманывает –  реальность превосходит все мои  предположения. В центре комнаты  куча битых кирпичей, а раковина практически висит в воздухе: стена за ней грубо выломана  для того, чтобы  открыть трубы сантехнической разводки между этажами. Из этого  проема дует сквозняк, неся паутину и неприятный запах.  Главным героем этого безобразия, безусловно, является новая труба, приваренная к старым трубам. Она заканчивается  моим, ставшим за столько лет родным, краном, из которого, как и всегда,  капает вода. Причем, все сделано  так, что заменить этот кран своими силами, мне по-прежнему невозможно.
– Да... –  протяжно произносит  мамочка с первого этажа. Она,  с дитем на руках,  поднялась предупредить  меня о тишине. А ее ребенок  округлившимися от страха глазами смотрит на  хаос, созданный полетом  фантазии мстительной Тамары и ее родственников.
– Да... вторит  стоящая за  мамочкой,   обычно болтливая вахтерша.
– Да...–  говорю я за ними  растерянно.
  Не найдясь, что  еще сказать, они уходят с восклицаниями  «ай–ай!». Постояв с минуту в легкой прострации,  я открываю шкаф, и, разгребая красную кирпичную пыль, которая сумела проникнуть даже сюда,  начинаю собирать  в  сумку  предметы быта. Из одежды  беру только костюм. Он уцелел, потому что висел на вешалке в специальном  пакете. Все остальные вещи легче выбросить, чем отстирать.
    Что ж,  придется  пока  жить в подвале, на рабочем месте. Там тоже неплохо.  Имеется раскладушка, на которой, когда еще была такая необходимость, спали командированные специалисты. Только  душновато, воздух  затхлый. Но это ничего,  у меня в жизни бывало  хуже. Так даже  быстрее придумаю, как комнату отремонтировать.
– Ты это, не расстраивайся, лица нет, – говорит вахтерша, на выходе провожая меня взглядом, – на  них   в суд можно подать!
– А, судиться долго,  самому навести порядок  гораздо быстрее! – вяло говорю я.
– Наверное, – соглашается она, и напоминает, –  кабель порван на десятый дом, весь день жильцы ходят, тебя требуют!
– Сейчас, только чаю попью, и пойду! – обещаю я..