Без родины 2 - Глава 13
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.
На следующий день я приезжаю на экзамен не выспавшийся, и в раздраженном состоянии духа. Абитуриенты уже зашли в аудиторию, во дворике пусто, только возле проходной стоят двое: Александр с четками и Александр Леонидович. Последний курит трубку, выпуская дым аккуратными маленькими порциями.
– Ты чего хромаешь? – спрашивает он, когда я, припарковав ГАЗель, подхожу к ним.
– Издержки запутанной личной жизни, – отвечаю я, и спрашиваю, – а ты куришь?
Разве в семинарии можно?
– Я не священнослужитель, а мирянин. И даже пока не учусь. Вот если поступлю, брошу. Я так решил! – отвечает он.
– Странно это, – пожав плечами, я перевожу разговор на более актуальную тему, – что мы, трое заочников, сдаем экзамены вместе с пацанами, будущими очниками. У них головы на порядок свежее нашего. Сегодня, на устном экзамене по истории, мы конкуренции никак не выдержим! Провалимся!
– Да чего ты ерундой маешься! – смеется Александр Леонидович, – оценки тут дело десятое! Сегодня принимать будут трое: о. Никодим, профессор богословия о. Рустик, и проректор о. Михаил. У них глаз наметанный. Система подготовки кадров, при определении «свой – чужой», сбоев уже много веков не дает! Ты, кстати, пропустил, оценки за вчерашнее изложение объявляли. Тебе тройка.
– Ну, по крайней мере, не двойка! – радуюсь я.
– Двоек здесь не ставят,– смеется Александр Леонидович, – если только не пустой лист сдашь. Здесь все корректно, мягко, обтекаемо, условно. Все, лишь бы не обидеть человека. Но тройка – это условный знак митрополиту. Этакий сигнальчик, мнение преподавателя о твоей особе.
– А вам, сколько поставили?– интересуюсь я.
– По пятерке! – смеясь, с гордостью сообщает Александр Леонидович.
– Как так? Это несправедливо! Вы же даты у меня списывали, я видел! – возмущаюсь я.
– А ты не оригинальничай стихами, пиши, как все, а то будет хуже. В церкви можно и нужно быть умным, но при том, уметь не отделятся от коллектива. Святые, между прочим, специально упражнялись в отказе от собственной личности!
– Нам давно пора на экзамен! – напоминает Александр, с доброй улыбкой слушавший наш разговор. Он прячет четки в карман, Александр Леонидович выбивает пепел из трубки о подошву, и мы идем.
В этот раз наша троица садится на свободных местах в самом конце. Засидеться мы не успеваем: все встают, в аудиторию входят преподаватели. О. Никодим ищет взглядом, как мне кажется, меня, и, к моему облегчению, не найдя, выбирает «нашего» парня для чтения молитвы. Тот молится, будто песню поет: отчетливо и красиво. Игумен довольно кивает головой, экзамен начинается.
В моем билете три вопроса, для оценки следует ответить на любой, по моему выбору. Каждый следующий вопрос добавляет по одному баллу. Я паникую: все три вопроса о ново канонизированных святых 20–го века. Я их биографии не знаю. Расстроенный, я смотрю по сторонам, и вижу, что Александр Леонидович, похожий на мультипликационного всезнайку, лениво рисует на листе бумаги перьевой ручкой вид из окна.
– Послушай, а что у тебя в билете? – спрашиваю я его тихим шепотом.
Он показывает: церковная реформа Петра Великого.
– Давай билетами махнемся! Я про Петра много читал! – говорю я.
– Тяжело пришлось? – улыбается Александр Леонидович.
– Нет, книжка была крупным шрифтом, для дебилов! – недовольно ворчу я, – так будем махаться?
– А какие у тебя вопросы? – спрашивает он.
Без особой надежды, показываю свой билет. Неожиданно он соглашается:
– Давай! Я на эту тему статью пишу. Мне это близко! Покажу себя, перед о. Никодимом, в выгодном свете.
– А я себя, хоть в каком-то покажу! – бормочу я, меняясь билетами.
Допрашивает меня о. Рустик. Я бесконечно сыплю событиями из Петровской эпохи, но ничего не могу вспомнить о церкви того времени, кроме даты назначения Стефана Яворского местоблюстителем патриаршего престола.
– Память у вас хорошая, – говорит о. Рустик, – и историю вы знаете, хотя и не церковную. Так что твердая тройка, я думаю!
Остальные преподаватели соглашаются. Я счастливо улыбаюсь: и этот экзамен сдал! Вхожу во вкус, давно нужно было поступать куда-нибудь, для разнообразия!
После экзамена нас опять отправляют чистить картошку, а молодых – таскать кирпичи. Один из них отказывается и демонстративно уходит.
– Ага, первый пошел! – посмеиваясь, комментирует событие Александр Леонидович.
– Ты так радуешься, будто это хорошо! – восклицаю я.
– Конечно, хорошо!– говорит Александр Леонидович, – чем быстрее человек поймет, что такая жизнь не для него, тем лучше! А то, как бывает: пять лет учится, принимает сан, попадает на приход, тягот не выдерживает, и снимает крест.
– А что, рукополагаться обязательно? – спрашиваю я, – о. Никодим говорил, что церкви нужны не только священники.
– Ну, необязательно, конечно! – говорит Александр Леонидович, – однако в глубине души надеешься, что ЭТО произойдет!
– Что ЭТО?– не понимаю я слова собеседника.
– Господь лично призовет тебя на службу, и даст силы исполнять ее. А в конце жизни позволит мирно почить истинным пастырем и сыном Божьим, преисполненным благодатью Духа Святого! Вот что ЭТО! – прервав внутреннюю молитву, вместо Александра Леонидовича отвечает Александр.
– А что это, дары Духа Святого?
– Видал я деревенских недотеп, но среди них, похоже, ты один такой! – смеется Александр Леонидович, – все невещественные дары человеку, есть дары Святого Духа.
– Но все–таки, что это такое, невещественные дары? – по–прежнему не понимаю я.
– Ты приехал поступать в семинарию. Откуда у тебя, в твоем возрасте, взялось желание учиться, узнать что-то новое? – вздохнув, говорит Александр Леонидович, – ты, наверное, и самому себе объяснить не можешь. Но раз так, то и приписывать появление этого желания свойствам своей души, ты тоже не вправе. Логично было бы предположить, что твоей душе желание узнать истину о Боге подарил высший по чистоте дух, которого мы называем Святым Духом. Но в том-то и дело, что он делает такие невещественные подарки постоянно, но человеческая душа сегодня настолько огрубела, что либо не распознает их, либо считает вздором, и отвергает. Лишь единицы могут принять и воспользоваться. Но это мелочь, аванс так сказать, а настоящий дар дается человеку по трудам жизни. Это дар учительства в Боге, дар молитвы за людей, дар исцелений... ну и тому подобное, ты сам можешь домыслить!
– И что, если Бог призовет, будете рукополагаться? – Спрашиваю я, глядя на собеседников широко открытыми глазами.
– Я, да. – Решительно отвечает Александр Леонидович.
– А я, нет. – Говорит Александр, извинительно улыбаясь мне с таким выражением лица, будто я не товарищ по чистке картошки, а некто больший, – чувствую себя старым, хотя мне нет и шестидесяти. Я не хочу служить. Намереваюсь простым монахом вымолить у Бога прощения, и упокоится с миром, – тут Александр о чем-то вспоминает, и его лицо искажается от почти сверхъестественной муки. Мне становится крайне неловко за свои расспросы. Покраснев, я думаю, что теперь мне благоразумнее замолчать.
Я возвращаюсь в общежитии уже поздним вечером, сильно уставший. Увидев меня, вахтерша говорит недовольно:
– Будешь мусор таскать, пользуйся плотными мешками! Смотри, чтобы из них не сыпалось, и складывай не перед входом, а клади в контейнер за углом. Как закончишь, хорошенько вымой коридор! И топай тише, под тобой живет молодая мамочка, весь день жаловалась! Дай ее ребёнку отдохнуть!
Я ничего не понимаю из этих слов. Мне кажется, что она меня с кем-то нарочно перепутала, позлить: персонал общежития недоволен моими похождениями. Однако, подойдя к двери, я и в самом деле вижу страшную грязь. Сердце подсказывает, что меня ждет что-то необычное, и не обманывает – реальность превосходит все мои предположения. В центре комнаты куча битых кирпичей, а раковина практически висит в воздухе: стена за ней грубо выломана для того, чтобы открыть трубы сантехнической разводки между этажами. Из этого проема дует сквозняк, неся паутину и неприятный запах. Главным героем этого безобразия, безусловно, является новая труба, приваренная к старым трубам. Она заканчивается моим, ставшим за столько лет родным, краном, из которого, как и всегда, капает вода. Причем, все сделано так, что заменить этот кран своими силами, мне по-прежнему невозможно.
– Да... – протяжно произносит мамочка с первого этажа. Она, с дитем на руках, поднялась предупредить меня о тишине. А ее ребенок округлившимися от страха глазами смотрит на хаос, созданный полетом фантазии мстительной Тамары и ее родственников.
– Да... вторит стоящая за мамочкой, обычно болтливая вахтерша.
– Да...– говорю я за ними растерянно.
Не найдясь, что еще сказать, они уходят с восклицаниями «ай–ай!». Постояв с минуту в легкой прострации, я открываю шкаф, и, разгребая красную кирпичную пыль, которая сумела проникнуть даже сюда, начинаю собирать в сумку предметы быта. Из одежды беру только костюм. Он уцелел, потому что висел на вешалке в специальном пакете. Все остальные вещи легче выбросить, чем отстирать.
Что ж, придется пока жить в подвале, на рабочем месте. Там тоже неплохо. Имеется раскладушка, на которой, когда еще была такая необходимость, спали командированные специалисты. Только душновато, воздух затхлый. Но это ничего, у меня в жизни бывало хуже. Так даже быстрее придумаю, как комнату отремонтировать.
– Ты это, не расстраивайся, лица нет, – говорит вахтерша, на выходе провожая меня взглядом, – на них в суд можно подать!
– А, судиться долго, самому навести порядок гораздо быстрее! – вяло говорю я.
– Наверное, – соглашается она, и напоминает, – кабель порван на десятый дом, весь день жильцы ходят, тебя требуют!
– Сейчас, только чаю попью, и пойду! – обещаю я..
© Copyright:
Виталий Поршнев, 2017
Свидетельство о публикации №217110700581