Корадубо

Агата Радуга
У меня были длинные легкие волосы. Тонкая коса, начинавшаяся чуть ли не от самой макушки, обычно скользила по спине и свободно болталась, спускаясь ниже поясницы, но иногда служила и украшением: я наматывала ее на шею, словно шарфик, а лохматый кончик, выглядывающий из-под пышного банта, укладывала на плечо.

Сейчас же волосы надо бы расплести: выпутать из них длинный белый кусок капрона, заботливо опаленный с обеих сторон, чтобы не сыпался, пальцами расчесать разлетевшиеся волны и потрясти головой. Темный шелк опустится на плечи, и я представлю себя прекрасной сказочной принцессой…

Но сегодня маме не до игр: мама ворчит, торопится, тащит за собой скрипящий развалюху-стул с резной деревянной спинкой, ставит его в центр кухни и переносит на стол у окна пузатый розовый кувшин, в который всегда набирают холодную воду.

Я тихо стою в дверях, но в то же самое время путаюсь под ногами; а на газу уже плюется кипятком алюминиевое старое ведро, и пора спешить, и дверь надо закрыть, чтобы не вышло тепло, а я все стою, и стою, и своей нерасторопностью раздражаю маму. Теперь мама мечется по кухне, распахивая дверцы многочисленных шкафов и шкафчиков, и тихо-тихо произносит неизвестное и такое загадочное слово «корадубо». Я с утра оповещена о том, что вечером мы вымоем голову, а потом будет оно.

Корадубо видится мне жутким чудищем с глазами-чашками огненного цвета и длинным мясистым языком, свисающим из клыкастой смердящей пасти. Я должна отдать ему свои волосы и бант: расстаться с красотой, поэтому продолжаю лишь заглядывать в душную кухню, чтобы при появлении чудовища сразу же выскочить в коридор, а оттуда нестись на улицу. Мама же этого не знает, поэтому затягивает меня внутрь, сажает на скрипящий стул и начинает расплетать косу. Я реву.

Теперь мне надо наклониться, и я опускаю голову. Слезы сплетаются с теплой водой из розового пластикового кувшина в бесконечный прозрачный поток, текут и текут, звонко ударяясь о дно и бока эмалированного таза, а передо мной уже возвышается страшное корадубо и сжимает в темных шерстяных лапах острые ножницы.

«Не хочу, – всхлипываю я все громче, – не хочу, не надо никаких корадуб…» Но мама не слышит: гремит жестяными баночками, крышками кастрюль, которыми мы обычно прикрываем ведра, и ложками.

Я так и сижу над тазом: с душистых и чистых волос капает вода, а где-то притаилось чудище, которое вот-вот отрежет мне прекрасную темную косу.

На голову летит мягкое махровое полотенце, и уже сквозь него я слышу приглушенное мамино заклинание, которое она, перемещаясь по кухне, каждый раз произносит на разный манер.

Корадубо все ближе, я чувствую его мокрым затылком, слышу его краем глаза, вижу его всем телом…

«Может, не надо? – спрашиваю я маму. – Мне моя коса очень нравится, и я обещаю больше не вопить, когда ты ее стягиваешь вместе с ушами… Ну сама посуди, как я без косы?»

Мама опускается на корточки, приподнимает полотенце и заглядывает по него, вопросительно всматриваясь в мои красные глаза: «Что не надо? Ты о чем сейчас? Кто тебя без косы-то оставит?"

«Оно, – трясу я головой и снова реву, – корадубо твое…»

«Да боже упаси, – улыбается мама, – от него волосы только крепче будут. Потерпишь ночь, а с утра платок снимем, и распустишь косу свою: ходи принцессой сколько вздумается».

«А оно ее не заберет? Не отрежет острыми ножнями?» – все еще не верю я.

«Оно-то? – в голос смеется мама. – Оно-то у меня крепко заперто. Сидит вот тут, в баночке…»

Я стаскиваю полотенце с головы, смахиваю мокрые пряди со лба и смотрю на квадратную красную жестянку с большими белыми горошинами. На куске широкого лейкопластыря, неровно наклеенного на раскрашенный железный бок, синей шариковой ручкой написано такое страшное и в то же самое время такое родное и уже знакомое корадубо. А вернее, так: «Кора дуба. Мелкая»