Холодно. Зуб на зуб не попадает. В желудке муторно и мрачно. За два дня не перепало и кусочка. На мусорках поживиться нечем. Слабыми коготками не продерешь обледеневшие горы отходов. Прохожие, спрятав покрасневшие носы в воротники и шарфы, пробегают мимо. Им не до замерзшего котенка-бомжика. Чудом удается прошмыгнуть в дверь высотки, пока бабуля подслеповато возилась с ключами, придерживая ногой металлическую защиту от хулиганов. Эти двери с кодовыми замками сплошное наказание, надо ждать оказии, чтобы проскочить в подъезд. У мусоропровода теплее, но не настолько, чтобы унять озноб вымороженного, голодного тельца.
На площадку к лифту выходит молодой мужчина, закуривает, прислонившись к стене. После акта самоотравления, отработанным щелчком пальцев человеческая особь отправляет окурок с горящим глазком тлеющей отравы в сторону моего лежбища. Уворачиваюсь, метнувшись в сторону.
Заинтересованный движением тени, курильщик спускается по лестничному маршу и видит меня, дрожащего, напуганного, со слезящимися глазами. Парень берет меня на руки, гладит осторожно, утюжит тапком нагло мерцающий окурок и несет меня в свой рай, теплый и уютный. От человека хорошо пахнет стружкой и опилками, а мозолистые руки обычного работяги внушают доверие и уважение. Я прощаю ему даже мерзкий запах курева, беспардонно вплетающийся в упоительные древесные ароматы, под аккомпанемент которых я появился на свет в столярной мастерской.
Правила совместного проживания я усвоил быстро, только с именем для меня заминка вышла. Мой замечательный хозяин пробовал обозвать меня по всякому - Пифагором, Елисеем, Амадеем. На такие издевательские клички я даже не реагировал. Через несколько дней имя для меня выплыло совершенно случайно. Хозяин разговаривал по телефону с каким-то Ваней, повторив это имя несколько раз. Столько тепла шевельнулось в этом простом имени, столько доверительного простосердечия, что я пронесся молнией к ногам хозяина из другой комнаты, забрался на колени и начал вылизывать ему свободную руку. Мудрый хозяин понял мой посыл и нарек Ваней.
Жили мы с хозяином душа в душу до самой весны, а когда буйно зацвела черемуха под окном, в нашем доме появилась новая жиличка Вика, маленькая, громогласная, беспардонная. Противно было смотреть, как Вика спит до обеда, фасад оформляет до ужина, а потом отправляется на тусовки к подругам, у которых, зачастую, остается до утра. Утром приползает домой зеленая, уставшая, злая, меня шпыняет безо всякой причины, постанывая, как больная. А мой хозяин-чудак, ее бережно раздевает, слова нежные на ушко нашептывает, свежее пиво наливает для поправки здоровья, спать укладывает, а потом на цыпочках по квартире ходит, боясь разбудить.
Поначалу я терпел Вику, как терпит свекровь ненавистную сноху, боясь причинить боль сыну, но когда ее навестил чужак в отсутствии мужа, мое терпение лопнуло. Надо спасать моего хозяина! Он совсем ослеп и потерял нюх на любовной почве, если не чувствует ядреного шлейфа измен и алкогольного перебора.
Акция по спасению хозяина от сумасбродной Вики, была начата после ее недельного загула на даче такой же шалавы, как она сама. Когда уставшая Вика отсыпалась после самоволки, я воспользовался ее модельными туфельками для отправления своих естественных нужд, не уронив ни капли мимо. После содеянной мести, на случай разборок, забился под кровать. Пробудившаяся после сна, растрепанная и разгневанная девица, перейдя на жаргон биндюжников, так отдубасила меня испорченными туфлями, что я, зализывая ушибы, отважился на более действенную пакость.
Через пару-тройку дней, когда мои домашние разбежались по своим делам, я разворошил постельное белье, и справил большую нужду на Викину сторону кровати. Закопал свое добро в простыни и уполз в узкую щель простенка. В эту злопамятную ночь моей изощренной мести, Вика домой не вернулась. Хозяин, укладываясь спать, обнаружил мой сюрприз, выволок меня за шкирку из укромного места, ткнул несколько раз мордой в смердящую кучку, и остервенело начал меня лупцевать, не обращая внимания на душераздирающие вопли. Кости моего неокрепшего естества хрустели, как сухари, голова наполнилась зыбким туманом боли, зубы лязгали, готовые пробить щеки или выскочить через глаза. Спустив пары, мой любимый хозяин, вышвырнул меня, почти бездыханного, на балкон, захлопнув дверь.
- « -
Парень с отвращением затолкал в зев мусоропровода ком загаженного белья, с силой захлопнул люк зловонной бездны, трясущимися пальцами выбил сигарету из пачки и утонул в дымном облаке сверлящей досады. Сердце, процарапанное острыми когтями всех кошек вселенной, медленно наполнялось ненавистью к себе, бесхребетному, слабохарактерному подкаблучнику, позволившему одурманить себя слепой страстью к Вике, безбашенному, визгливому, бессердечному существу. Зашорила глаза своей красивой оболочкой пустая бабенка, опустошила душу, испепелила ростки надежд на радужную семейную жизнь с борщами и пирогами, вонзила острые каблуки модных лодочек в одинокое сердце, жаждущее тепла и нежной тишины семейного счастья.
Но горечь накопившихся в душе обид и разочарования, как кипящая глубинная магма, выплеснулась при извержении не на Вику, перед которой парень млел и превращался в немого созерцателя, а на кота, слабого, беззащитного, бесправного, на котором можно безнаказанно выместить гнев, сбросить с балкона, утопить в ванне, извести отравой.
А может быть, кот знает про Вику, больше, чем я? Может, он таким манером мстит бездушной стерве? Может быть, он пытается мне помочь разобраться в хаосе нелепых, с односторонней любовью, семейных отношениях?
Душегуб я, изверг. Убил Ваньку, преданного, бескорыстного, любящего. Лишил жизни божью тварь, которую сам же и спас от неминуемой гибели лютой зимой.
С вывернутым наизнанку сознанием, с запоздалым раскаянием, отворил парень балконную дверь и с радостным удивлением увидел сидящего друга, изрядно потрепанного взбучкой, но живого. Взял на руки кота и, онемев от ужаса, в предрассветной полутьме, рассмотрел слезы, льющиеся из Ваниных глаз. Настоящие, горькие, человеческие слезы вытекали из раскосых янтарей с черной прорезью и, смешиваясь с кровью рассеченного носа, капали на белую манишку кошачьего меха. В глазах раненого зверька не было злобы, в них светилось нежное сострадание к хозяину, боль за его срыв и всепрощение.
У подъезда, хорошо просматриваемого с балкона, раздалось шуршание колес подъезжающей машины. Из машины вышли двое. Он и она. Они застыли, прильнув друг к другу.
В НЕЙ, кот сразу узнал Вику, ну, а ОН, вероятно, был очередной жертвой ее бесполезной красоты, опасной, как болотная трясина.