Согласно теории экстремального либерализма в капиталистическом обществе, свободное функционирование экономики, где каждый потребитель исходит из максимизации полезности покупаемых товаров, а каждый производитель – из максимизации прибыли от их продажи, автоматически обеспечивается оптимальное распределение ресурсов для жизни и наиболее высокий из реально возможных уровень жизни.
Но такая теоретическая установка, (отвлекаясь от её апологетического характера, стоит заметить, что её выгода для всего населения только кажется очевидной), в принципе противоречит модели Л.В. Канторовича. Леонид Витальевич Канторович (1912 - 1986. Нобелевский лауреат по экономике 1975.г.) постоянно повторял, что его концепция создана для плановой экономики, и это были не пустые слова. Дело было отнюдь не в том, что он хотел угодить руководителям советского государства и сделать свой подход приемлемым для него. Дело было прежде всего в том, что его предложения на уровне макроэкономики реализуемы лишь там, где государство владеет сильными экономическими позициями и способно оказывать решающее воздействие на развитие социальной экономики.
Решая частную производственную задачу, Л.В. Канторович открыл общий метод решения некоторых экономических задач с помощью разрешающих множителей. Если бы он ограничился только этим открытием (т.е. открытием линейного программирования), то и этого было бы достаточно для получения Нобелевской премии. Но он сделал значительно большее открытие, показав, что этот метод применим и для планирования в экономике государства с любой политической системой.
До него нигде и никто не предлагал внедрить метод линейного программирования в макроэкономике для управления на уровне государства. Учитывая, что развитие математических методов и моделирования в последующие десятилетия достигли на Западе весьма высокого уровня, как в сфере научных исследований, так и на уровне корпораций и отдельных государственных учреждений, то справедливости ради стоит отметить, что в ряде работ подобное опубликовал в 1960-х годах, Тьяллинг Чарлз Купманс (1910 - 1985) — американский экономист и математик голландского происхождения, лауреат премии по экономике памяти Альфреда Нобеля 1975 года «за вклад в теорию оптимального распределения ресурсов». Президент Эконометрического общества в 1950 году, президент Американской экономической ассоциации в 1978 году рассматривал и проблему оптимального распределения национального продукта между потреблением и инвестициями при решении задачи максимизации темпов экономического роста. Но дальше научной постановки вопроса дело не пошло и на государственный уровень такие рекомендации не выносились.
И это понятно, потому что в рыночном хозяйстве подавляющее большинство производителей воспринимают цены, как нечто данное рынком, а некоторое меньшинство крупных компаний, которые имеют возможность активно воздействовать на рынок, устанавливают цены, исходя из собственных соображений.
В модели Канторовича цены оптимального плана определяются государством, как и минимальная зарплата трудящихся, а не отдельными предприятиями, и служат для того, чтобы, руководствуясь ими, кратчайшим путём и с минимальными потерями выходить на оптимальные и сбалансированные плановые задания, определяемые и координированные государством для удовлетворения насущных потребностей всего общества. Ясно, что такие спущенные сверху цены частным капиталистическим фирмам не нужны. Более того, они бы рассматривались, как неправомерное вмешательство государства в дела частного бизнеса, попытку отнять у него или ограничить его право самим принимать решения относительно продукции, цен реализации, инвестиций и т.д. А потому и идеи Канторовича в западном мире, будучи признаны гениальными, не были востребованы на уровне макроэкономики.
Т. Купманс также высказал мнение, согласно которому «распределение ресурсов для развития общества в конкурентной экономике можно рассматривать, как решение огромной задачи линейного программирования, но не посредством математических расчётов, а через интерактивное приближение к равновесному оптимуму через действия множества самостоятельных субъектов рынка.» Более того, он считал, что модель Канторовича может служить основой для строгой формулировки общей теории равновесия, но отнюдь не для практического применения в качестве инструмента для макроэкономического планирования.
При этом многие западные авторы полагали, что живой механизм свободной конкуренции лучше всякой экономико-математической модели по ряду причин. Рынок стихийно охватывает всех участников без исключения, чего никакая модель не в состоянии сделать, и отражает непрерывные изменения в реальной жизни, что никакая модель отразить не может. Для расчёта оптимальных цен всего многообразия товарного, производственного и потребительского мира требуется такая колоссальная статистика, стоимость сбора и обработки которой может превзойти выгоды от составления оптимального плана. Наконец, далеко не очевидно, что предприятия, руководствуясь оптимальными ценами, будут строго следовать правилам, которые ведут к оптимуму. То есть для контроля за ними потребуется большой бюрократический аппарат.
На эти доводы можно возразить только тем, что и стихийный рынок вовсе не обязательно ведёт к оптимуму, а только при строго определенных условиях совершенной конкуренции, когда для конкуренции нет никаких препятствий и ресурсы свободно перемещаются к местам их наиболее эффективного использования, а участники рынка обладают полной информацией, необходимой для принятия решений. В такой экономике:
- предельные нормы замещения для потребителей между любыми двумя товарами равняются предельным нормам трансформации для производителей между этими товарами;
- предельные издержки производства всех товаров равны их предельным ценам;
- сравнительные цены всех товаров равны соотношениям их предельных издержек.
Заметим, что эти равновесные условия предполагают равенство норм рентабельности во всех отраслях и отсутствие сверхприбыли, а также одинаковые относительные цены для производителей и потребителей. Очевидно, что эти условия не соблюдаются в реальной жизни ни в странах развитого капитализма, не соблюдались в СССР, ни тем более в современной России.
Между тем, как строго доказано в западной экономической науке, для того, чтобы распределение ресурсов для прогрессивного развития общества было оптимальным, условия совершенной конкуренции должны соблюдаться во всех секторах экономики без исключения. Поскольку такого положения нет практически нигде в рыночных экономиках, то нет и оптимума.
Более того, как говорит западная теория, невозможно доказать, что даже некоторое расширение сферы свободной конкуренции в современных смешанных рыночных системах, ликвидация отдельных монополий, улучшение информации, более полный учет общественных издержек, обязательно приближает экономику к оптимуму. На этот счет есть специальные работы лауреатов Нобелевской премии К. Эрроу и Дж. Стиглица. Следовательно, по-видимому, нельзя доказать и то, что равновесное состояние экономики, рассчитанное по модели Канторовича, будет обязательно хуже равновесия, достигнутого стихийно рыночным путем. Так что метод Канторовича не был востребован на Западе в его макроэкономическом варианте не потому, что он теоретически неадекватен, а потому, что институциональная структура западной экономики его отвергла.
Тем более знаменательно, что концепция Канторовича была высоко оценена западной наукой, причём именно как экономическое достижение, но только на уровне экономики малых форм. Не случайно премия была поделена с математическим экономистом Купмансом, но не с чистым математиком Данцигом. Более того, представляя советского и американского экономиста на торжественной церемонии вручения премий в Стокгольме, шведский профессор Рагнар Бентзель специально отмечал всеобщее значение концепции для любой экономики независимо от ее социально-политической формы: «Поскольку запас производственных ресурсов всюду ограничен, каждое общество сталкивается с кругом вопросов, касающихся оптимального использования имеющихся ресурсов и справедливого распределения дохода между гражданами. Точка зрения, с которой могут рассматриваться подобные нормативные вопросы, не зависят от политической организации рассматриваемого общества». Именно в этой общности западный ученый мир нашел наиболее ценное в теории Л.В. Канторовича.
Теперь обратимся к вопросу о том, почему модель Канторовича не была принята на том же макроэкономическом уровне в советском плановом хозяйстве, где имелись, казалось бы, объективные условия для ее реализации.
Главными возражениями было два: (1) метод Канторовича противоречит марксовой теории трудовой стоимости, заимствуя положения буржуазных теорий; и (2) его предложения расходятся с существующими планово-статистическими показателями и практикой планирования.
После этих возражений Канторовичу пришлось полвека – почти до своей кончины – опровергать эти аргументы.
Достаточно посмотреть на конкретные предложения Леонида Витальевича в его многочисленных докладах и записках, чтобы убедиться в том, что он практически всюду предлагал бороться с искусственно заниженными ценами, видя в них главную причину чрезмерного выпуска низкокачественной продукции при хроническом дефиците нужных качественных товаров, непроизводительного использования оборудования, неэкономного использования сырья и топлива. Эта точка зрения была неприемлема, прежде всего, потому что противоречила установке на общую стабильность цен, а не на удовлетворение всё возрастающих потребностей населения.
Одним из главных возражений уже в более поздний период была «неприемлемость» установления цен по «замыкающим», т.е. полным затратам наихудших предприятий отрасли. Ясно, что замыкающие цены всегда выше средних. Мало того, что средние цены в представлении противников Канторовича и Федоренко были истинными выразителями трудовой стоимости, отказ от них вёл не только к отказу от марксизма, но и от стабильных цен. А это уже, якобы, противоречило установкам «партии и правительства» и «заботе партии о благосостоянии народа».
О том, какими методами во времена Сталина достигался формальный баланс между денежным спросом населения и предложением потребительских товаров можно найти у сталинского министра финансов А.Г. Зверева и у министра внешней торговли М.А. Меньшикова. Например, чтобы соблюсти этот баланс, политбюро принимало решение о закупке танкера спирта для дополнительного розлива и продажи водки. Иногда, кстати, по предложению Сталина, закупался не спирт, а, например, несколько «пароходиков» апельсин. Понятно, что при таких подходах к планированию предложения Канторовича звучали так же неуместно, как речи трезвого человека в кабаке, переполненном пьяными.
Но за этими внешними изменениями произошло и существенное изменение по существу. Планирование превратилось в процесс соперничества и торговли между субъектами экономики как по вертикали, так и по горизонтали, за которой стояла борьба за дележ ограниченных ресурсов, цены которых были заведомо занижены. Эта борьба шла нерыночными методами, с применением бюрократического и властного ресурса, неформальных связей и всевозможных других методов. На этом фоне роль Госплана, Госснаба, Госстроя, министерства финансов и других центральных экономических учреждений все больше превращалась в фиксаторов достигнутого в ходе торговли и распределения ресурсов. При таком механизме функционирования экономики ни о какой пропорциональности и сбалансированности не могло быть и речи! Эта картина дополнялась растущей теневой экономикой, которая не могла не расцветать на почве хронических дефицитов, причем значительная часть нелегального сектора существовала в порах государственных предприятий и учреждений.
В этих условиях модель Канторовича не могла быть востребована по нескольким причинам. Вырабатываемый ею оптимальный план равновесия между потребностями общества и производством был продуктом механических расчетов и противоречил бы результатам межотраслевого соперничества и между субъектами экономики за распределяемыми ресурсами – прежде всего различными министерствами, военно-промышленным комплексом и т.д. Устанавливаемые цены делали ресурсы платными и дорогими, подрывая сложившуюся практику хозяйствования с бесплатными и дешевыми ресурсами. Оптимальный план, ликвидируя дефициты, не оставлял места для теневой экономики. Получалась парадоксальная картина: система центрального планирования отвергала единственную модель, которая создавала основу для ее эффективного функционирования. Отвергая единственно возможный в отсутствие рынка путь к оптимуму и всеобщему равновесию, система тем самым подписывала себе смертный приговор – что в конечном счете и произошло. Канторович как бы бросал с планового берега утопающему спасательный круг, а утопающий отказывался за него держаться, либо не понимая, что тонет, либо рассчитывая прибиться к рыночному берегу живым и здоровым.
А противниками Канторовича были практически все сегменты тогдашней государственной элиты – и те, кто держался за фикцию центрального планирования, а вместе с ним и за связанную с ним бюрократическую практику и якобы марксистскую теорию; и те, кто, способствуя развалу центрального планирования изнутри, стремились вырваться из него на просторы легального рыночно-капиталистического бизнеса.
Отмечая причины, по которым модель Канторовича не была приемлема для макроэкономического регулирования рыночного хозяйства западного образца, и в условиях советской системы экономики, то не удивительно, что к ней не обращались и в процессе рыночных реформ после падения советской системы. Тут дело не только в экономической безграмотности части тогдашних российских руководителей, хотя, разумеется, их зацикленность на неолиберальной модели, отвергавшей какое-либо активное государственное управление экономикой – даже в его кейнсианском варианте – не позволяла даже допускать мысль о полезности применения оптимального метода к участию в разработке социальной экономической политики.
А ведь в ряде западных стран, попавших в тяжелое положение после второй мировой войны, длительное время применялось государственное индикативное планирование экономики в социальной сфере, чтобы не допустить обнищания и деградации населения, что позволяло успешно сосредоточить усилия и мобилизовать ресурсы на восстановление и развитие всех ключевых отраслей экономики. Примеры Норвегии, Франции и особенно Японии всем известны. Но к таким предложениям отнеслись с подозрением, сказав, что о государственном планировании, даже индикативном, в России не может быть и речи. Главная задача, состояла в том, чтобы довести до конца приватизацию экономики и позволить рынку заработать в полную силу, а уж рынок все решит без всякой подсказки.
Такой примитивный подход – это, конечно, одна из причин, почему современный российский капитализм был создан в олигархическом, грабительском и коррупционном варианте. Это одна из коренных причин того, почему наша экономика страдает от узости внутреннего рынка, которая объясняется чрезмерно высокой долей валовой прибыли в Валовом внутреннем продукте (ВВП) и чрезмерно низкой долей оплаты труда, что в свою очередь определяет массовую бедность большинства населения и его низкую покупательную способность. Это же – причина чрезмерно раздутой рентабельности ряда экспортных отраслей и хронического дефицита финансовых ресурсов для развития большинства других отраслей промышленности, в том числе и социальной сферы. В том, что российская экономика сегодня очень далека от оптимальности, нет никаких сомнений, но даже в этих условиях продолжать отвергать модель Канторовича, как это делалось при советской власти, это либо непростительная слепота, либо явное пренебрежение интересами российского народа.
Причем речь идет не просто о технике расчетов и методе решения социально-экономических задач, а о основах понимания того, как функционирует современная экономика в социальных государствах. Дело в том, что модель Канторовича это продолжение определенной традиции в мировой экономической науке, игнорировать которую сегодня чрезвычайно опасно. Кратко напомню, о чем идёт речь.
Ещё в 1940 году Фридрих фон Хайек, будущий лауреат Нобелевской премии, считал, что государство не в состоянии уследить за всем богатством товарного мира и, следовательно, охватить оптимальными ценами все виды продукции для удовлетворения потребностей населения, которые уже появились на рынке или только запланированные к производству. Если даже это возможно применительно к ограниченной группе массовых однородных товаров (нефть, газ, уголь, электроэнергия, металлы и другие, преимущественно сырьевые товары), то совершенно невозможно применительно к товарам и услугам личного потребления, большинство которых по самой своей природе индивидуальны, подвержены постоянным изменениям, зависят от таких неуловимых факторов, как мода, смена потребительских предпочтений, бесконечные нововведения вследствие технического прогресса, в поиске прибыльных ниш и т.д.
Менеджеры государственных предприятий не будут соблюдать правила максимизации прибыли, если им не будет выделяться достаточно большая доля этой прибыли.
Информационные возможности государства шире, чем у каждого отдельного субъекта рынка, но они все же существенно меньше, чем вся совокупность информации, которой обладают субъекты рынка, вместе взятые, т.е. информации, в каждый данный момент создаваемой рынком.
Заметим, что тогда никто не знал об открытии Канторовича и о его дальнейшем развитии применительно к сфере макроэкономического планирования. Между тем, совершенно очевидно, что своей теорией и практическими предложениями Канторович, во-первых, доказал практическую осуществимость модели Ланге, и, во-вторых, дал частичный ответ на критику Хайека. При этом нет никаких свидетельств, что Леонид Витальевич знал об этом и имел целью полемизировать с этими авторами. Канторович сумел построить свою теорию, исходя из сугубо личных соображений опираясь на свои знания математического характера, совершенно не связанные с какими либо элементами идеологии, которые несомненно присутствовали у Мизеса, Ланге и Хайека.
Удивительно то, что даже по прошествии нескольких десятилетий и после присвоения Канторовичу Нобелевской премии, вопрос о соотношении его концепции со взглядами Хайека и других приверженцев крайнего либерализма даже не возникал. Интересно, что в своем отчете о командировке в Швецию для получения Нобелевской премии Леонид Витальевич упоминает о неформальном приеме, на котором присутствовали и некоторые американские экономисты – Нобелевские лауреаты прежних лет, в том числе Хайек, Леонтьев и Самуэльсон. Но ни там, ни на других встречах этот вопрос не поднимался.
Следуя Хайеку, можно было бы допустить, что наилучшей формой организации экономики России на обозримый период была бы смешанная структура экономики, при которой отрасли социальной массовой однородной продукции, необходимой для ежедневного производства с целью удовлетворения ежедневных базовых потребностей населения оставалась бы в собственности и под контролем государства, а отрасли второстепенной ценности и индивидуализированной продукции оставались бы в частном секторе.
При такой структуре вопрос об оптимальном использовании природных ресурсов в интересах всего населения решался бы однозначно, а нынешнее доминирование в экономике олигархического капитала было бы сведено к минимуму.
И что особенно важно, при такой организации экономики модель Канторовича могла бы быть использована для оптимизации производства любой продукции, её распределение и установление цен в рамках интересов как государства в целом, так и каждого члена общества в отдельности. Появится возможность и для разработки желательных пропорций как в социальной экономике, так и в рамках индикативного макроэкономического плана на будущее.
Возможные частные прикладные задачи для решения на макроуровне –
расчет оптимального варианта налогообложения рентных (сверхприбыльных) и других отраслей экономики; расчет оптимального ценообразования в естественных монополиях с учетом необходимых капитальных инвестиций и пр. Не говоря уже о применении модели Канторовича на отраслевом, территориальном и внутрифирменном уровне.
Особенность применения его модели в условиях смешанной экономики состоит в том, что она не претендовала бы на роль всеобъемлющего планового инструмента, а служила бы как дополнение к рыночному механизму, охватывающему главным образом частный сектор экономики. Причем в рамках государственного сектора она позволяла бы приближаться к оптимальным решениям и поправлять перекосы частной экономики там, где рыночный механизм действует недостаточно эффективно или уводит экономику в негативном направлении.