.
Когда я рано встаю, слышу,
- Сядь! Урок ещё не закончился!
Жизнь не спросит, что ты УЧИЛ,
и даже не то, как ты жил,
в итоге она вопрошает
лишь о том, что ты ЗНАЕШЬ!
В начальных классах для письма еще пользовались простыми ручками – деревянная палочка с металлическим наконечником, - туда вставлялись стальные перья, и макались в чернильницу – невыливайку. Писать нужно было в соответствии с отдельной тетрадкой под названием «Прописи», (утвержденные образцы рукописных букв). В то время уже давно пользовались перьевыми авторучками, но пользоваться ими категорически запрещалось даже в старших классах. И только где-то в середине-конце 60-х начали разрешать.
Были странности. Например, в соседнем «Б»-классе ученикам категорически запрещалось носить часы. Классный руководитель иногда делал неожиданные проверки, - требовал посреди урока поднять левую руку и закатать рукав – обнаруженные часы отбирались и в лучшем случае возвращались после уроков, а в худшем вызывались родители. Знать, сколько времени осталось до конца урока, имел право только учитель.
Наши парты! Их каждый год красили, не обдирая, новым слоем, так густо, что с крышки свисали мягкие капли краски, которые, сперва, можно было продавить ногтем, а потом оторвать. Пальцы становились красные. Или черные.
Дежурные из старшеклассников на переменах должны были следить за порядком, т. е. чтобы мелочь не носилась по коридорам. Особо мелких отлавливали и вешали в гардеробе на крючок. Что удивительно – вешалки на формах не отрывались.
Шпаргалки. Говорят, они многих гениев вывели в люди. Как только не изощрялись мы в школе! Складные гармошки с формулами и правилами по всем карманам, включая носки, надписи на руках и ногах, учебники за спиной. Лучшая шпаргалка, которую я изобрел, - запись формул ненавистной химии на толстом шестигранном карандаше. Даже, когда сидишь на первой парте перед учителем с одной тетрадью и ручкой с карандашом, всегда была возможность подглядеть. Слегка перекошенная от стыда и отвращения Ольга Феодосьевна, поставила мне четверку, хотя я отвечал в лучшем случае на три с «вожжами», т. е. с двумя минусами.
Сбор металлолома и макулатуры. Выгребали не только у себя дома всё, подчистую, но и у всех соседей. Каждый пионер должен сдать 20 кг макулатуры и одного пионера, который не сдал ничего. Шутка.
Потом приезжала машина, грузилась силами все тех же пионеров и за несколько ходок вывозила это все на базу, которая в народе так и называлась «металлосдача».
В конце концов, мы приноровились при очередном сборе металлолома таскать его прямо с этой самой «металлосдачи» или от соседней школы, где валялся еще не вывезенный металлолом. А потом соседские пионеры таскали металл от нашей школы к своей. И браво рапортовали, сколько насобирали лома в очередной раз.
Однажды нас вычислили. Мы уволокли с базы какую-то огромную железяку-загогулину, нести не хватало сил и мы ее тащили по земле, а за нами оставался след.
В каждой школе, один раз в год, обязательно было посещение стоматолога. Целым классом снимали с уроков и вели в спортзал школы. Один вид этого зубодробительного богомола, аппарата-монстра с педальками-тросиками-колесиками и хищным клювом вызывал ужас.
«На зарядку, на зарядку. На зарядку, на зарядку становись». Потом «Здравствуйте, ребята. В эфире Пионерская Зорька». А если вдруг проснешься рано, то услышишь утреннюю гимнастику: «Урок проводит преподаватель Гордеев, музыкальное сопровождение пианист Родионов»
И одно и то же, одно и то же, из года в год! А «Пионерская зорька» с утра по радио и «В рабочий полдень»? А журналы: «Мурзилка» и «Веселые картинки» «Пионер», «Юный натуралист», «Юный техник». Чуть позже «Кругозор», «Вокруг света», «Ровесник»? Газета «Футбол» и журнал «Спортивные игры»
Замечаний в наших дневниках, (в т.ч. даже на обложке), красными чернилами было столько, что они напоминали вдумчиво освежеванные трупики.
Вот вспомнил частично (и кое-что из Сети) перлы, -
«Плюет на гроб» - (гражданская оборона)
«Ваш сын десятичные логарифмы “видел в гробу”»
«Играли в карты на уроке географии»
«Мешает вести урок собственным мнением»
«Жонглировали ботинками. Разбил плафон стулом»
«Двусмысленно смотрит на доску»
Я ненавидел химию. Ольга Феодосьевна написала - «Испарялся на улицу через окно»
«Трогал Ленина за нос» (бюст в коридоре)
«Раскрутил и бросил девочку»
Густа Мироновна написала - «На уроке тихо кричал - Мясо! Мясо! - Накормите ребенка!» (а я подсказывал ее племяннику Шурке Клецельману перевод слова с английского)
Елена Кирилловна (біология) - «Кидался пауками в соседку по парте» (экспонатами)
Гися Моисеевна - «Последний день Помпеи» (оценка за ведение дневника).
Михаил Алексеевич - «На физре вёл себя как пират на лыжне!»
Леся Карпівна - «Нэ хочэ любыты на майдані П. Тычыну!»
Я был преседателем учкома школы. Недолго. Директор Мария Сидоровна написала - «Рассуждал о школе. В голове одна чепуха»
«На зоологии кричал криком обезьяны!»
И, наконец, совершенно сюрреалистическое – «Выкрикивает!!!» А я просто изображал команча.
Однажды, когда другу написали в дневнике – «Плохо вел себя на уроке», его мама приписала внизу – «И не вынес мусорное ведро»
А еще, хоть и редко, случалась похвала. Да еще какая - «О таком ученике мечтает каждая учительница!» - написала молодая прогрессивная училка-секси.
Я не был двоечником, но после восьмого класса малость расслабился, - и, конечно же, не только для куражу, - в девятом классе дневник купил сам. Родители, словно почувствовали подвох, и отец собственноручно пронумеровал страницы, чтобы не было соблазна их вырвать. Ему было невдомёк, что дневников я купил два. Специально выбирал, чтобы они были из одной партии и их размеры, отверстия от скрепок, цвет страниц полностью совпадали. К концу учебного года, конечно, страницы дубликата отличались своей свежестью от вырванных, б/у листков, но я их «застаривал» натиранием о парту либо подкладыванием под задницу.
В конце концов, обман раскрылся, и спасло меня лишь то, что я всего лишь два раза использовал дубликат и, самое главное, неплохо закончил год.
Та самая, (см. выше), продвинутая учительница истории пришла на урок в черной обтягивающей кофточке без лифчика и тогда все пацаны в классе вдруг поняли, что обожают черный цвет. Свой предмет она знала и любила и когда ученик рисовал рожи на листьях большого фикуса в кадке, она его прощала. Но если школьник не знал дату Ледового побоища, то легко мог послужить тараном для выбивания двери в коридор. Ее узкая юбка даже треснула однажды, когда она наподдала коленкой кому-то из пацанов, выставляя из класса. «Совісті немає. Ходить, як табаку тре!» - услышал я однажды неодобрительное ворчание уборщицы. Имел место устойчивый слух, что учительница обладала особой тягой к молодым коллегам и даже к старшеклассникам. Возможно, поэтому проработала в школе недолго. Как-то сделала мне замечание – Сколько можно болтать? Выйди вместо меня и продолжи! Я вышел и ляпнул, – Все свободны! Урок закончен! - Класс грохнул, училка тоже улыбнулась и я, ободренный, продолжил – А Вы, марьванна, без родителей завтра в школу не приходите! Ставлю Вам двойку за поведение. - Класс забился в судорогах и сполз под парты, улыбка учительницы начала таять, но, как говорится, Остапа понесло, и я потянулся к школьному журналу. Не знаю, чем бы все это закончилось, отрезвил звонок на перемену. К чести ее и к счастью моему, она оказалась продвинутой настолько, что не стала на меня жаловаться.
Увы, моя взрослая ментальность теперь все объясняет не авангардностью педагога, а ее элементарным желанием сохранить свое реноме.
И пункт приема посуды (бутылка 0,5 – 12 коп.), и знаковые объявления – Нет тары! – Требуйте долива пива! - Хинди-руси бхай, бхай! и, конечно же, - Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить! и «Слава КПСС! – (шутили шепотом – Кто он такой, этот Слава?)
Лозунги - «Руки прочь от Никарагуа… от Вьетнама… от Кубы», хоровые песни «Бухенвальдский набат», - «…и восстали, и восстали, и восстали вновь», вьетнамские кеды и гедеэровские переводные наклейки, кулинарный шедевр – пирожки с ливером, авоська с пельменями на окне за форточкой...
Все стало видеться с другой точки зрения. С более взрослой. Не раз испытывали шок от развала нашего представления о мироздании. Шапокляк вызывала почему-то симпатию, хотя и была героем отрицательным, а Чебурашка был Сюсюкающее Не Пойми Что с широко распахнутыми наивными ушами. Балбес и стиляга Незнайка был нам интереснее, чем абсолютно положительный инициатор и вдохновитель Знайка, а очень доброго размазню-доктора Айболита затмевал целеустремленный авантюрист Бармалей Ролана Быкова. Со временем мы перешли на сторону Мишки Квакина. Оттого, что за Тимура были все, - примерные пионеры, мужественные военные, мудрые профессора и весь пузатенько-богатенький дачный люд. Но главное, их было много. А у Квакина с Фигурой почти никого не было, и это было, с нашей точки зрения, несправедливо. Мы становились на сторону слабых.
И никто из отважной четверти «мстителей», ни порознь, ни вместе взятые, даже Яшка-цыган, не мог конкурировать с Бубой Касторским – обаятельным, юморным и очень храбрым «оригинальным куплетистом»
А на обществоведении, не обделенная образным мышлением, учительница нас убеждала – Поперёк всей Америки начертана циничная надпись: «Чёрт с тобой, лишь бы мне хорошо!». А в нашей стране, где человек человеку – друг, товарищ и брат…- и т. д. Интересно, какую надпись поперёк нашей страны увидела бы она сейчас?
Уже и деревья кажутся не такими большими, а центральная улица родного города сузилась до размеров проселка. И в парке на изуродованных скамейках не видно влюбленных пар, и летний театр уже – помойка, запустение и разруха, в зрительном зале растет лес, а на провалившейся сцене гуляют собачьи свадьбы. Дорога в школу, (сейчас «Олени Пчілки», а тогда Пионерская) – это была фронтовая дорога. В смысле – в школу, как на битву, на подвиг. И еще потому, что на ней был и есть горвоенкомат. Там после восьмого класса батя чуть не сослал меня на службу в суворовское училище. Не взяли. За это я в начале девятого класса целых две недели «ходил» с Надькой Черемухиной, дочкой военкома. Шучу, конечно, - я тогда не знал, что она дочь такого влиятельного в Могилеве лица.
Эта дорога так и осталась фронтовой. Только по другой, более прозаической причине, - по ней сейчас, не то, чтобы ездить, ходить местами невозможно. Такое впечатление, город - после массированного артналета. (примеч. – сейчас, наконец, навели порядок)
И ноги, мои детские ноги, в этих смешных сандалиях-самолетах-танкетках, превратились в одну мужскую ступню сорок четвертого размера. А сыграть в жмурки уже не тянет. Разве что попозже…
Нас, подняв с четверенек, слова говорить
обучали, от хворей лечили разных,
объясняли, как есть и что пить и с кем жить,
что полезно для нас, что опасно.
На уроках давали задачи решать
про бассейн, про штаны Пифагора,
про бином от Ньютона и как нам писать
«не» и «ни», и чтоб не на скрижалях забора.
Нам внушали вот так и этак, - и пешком
и верхом, на буксире, даст Бог - на крыло,
нас учили всегда избегать дураков,
различать вразумляли добро где и зло.
Призывали учиться, работать, в солдаты.
И все это – легко, возмущенно, крикливо,
и все это – allegro, andante и очень legato,
и что жизнь – поле битвы плели особливо.
Крылья мельниц просили менять на уют,
намекали при этом не снашивать сердце, -
наплевать, мы платили любовью. Теперь подают
нам. Мы тратились щедро, но нечем согреться.
Нас вели к пониманью вещей и вправляли мозги,
объясняли основы основ. Лишь в науке
быть счастливыми нам не вдолбили ни зги.
Жизнь и смерть – мотылек, что на руку
сел случайно. В том счастье людское, не крысье.
Потому я теперь и лечу, не касаясь земли,
иноходцем-мустангом, галопом и рысью,
в ожидании радостном осенью солнечной выси,
наводить переправы и жечь за собой корабли.
P. S. Мне снится сон, и в этом сне я куда-то иду с мамой и папой, держа их за руки. Я счастлив просто оттого, что мы все вместе, своей маленькой дружной семьей, и никакая сила на свете не может нас разлучить.
Может, даже я снова иду в первый класс. И опять мне навстречу шагает синеглазая златовласая осень, и летят голуби и шары, и старшеклассник несёт на плече первоклашку, мою будущую соседку по юности, усердно названивающую в наш первый школьный звонок. И детство на этот раз не уходит, а только начинается.