Элизиум светящихся красок

Элизиум светящихся красок
(Средиземноморская Франция)

Введение

Регион Прованс-Альпы-Лазурный Берег никогда меня к себе особенно не влек; виной тому, скорее всего, был привязавшийся к нему стойкий курортный имидж: теплое море, обширные пляжи, заполненные загорающей толпой, - самое банальное и скучное зрелище; по этой причине я не посетил ни Коста-дель-Соль, когда был в Испании, ни Алгарве во время путешествия по Португалии, не съездил в Брайтон, когда бывал в Лондоне.
Юг Франции имеет богатую историю: отсюда Рим начал колонизировать Галлию; в Средние века эти земли долго (до XV века) сохраняли независимость от Франции; в XIVвеке в Авиньоне располагался папский престол, - но все эти события находятся на периферии моих интересов.
Но вот, наконец, до меня дошло, что этот регион имеет уникальную культурную значимость, начиная от древнегреческой основы и длительного римского влияния; затем, во времена Священной Римской империи и в эпоху Возрождения здесь сошлись все европейские школы, в том числе, заметно проявился бургундский след, и, наконец, в конце XIX – начале XX веков эта часть Франции превратилась в Мекку для художников со всего света, став мировым центром искусств. Бороться с искушением увидеть ее своими глазами теперь я уже не мог, и сбежал сюда на неделю в октябре 2017 года, гонимый зловещей тенью, отбрасываемой надвигавшейся столетней годовщиной нашей национальной катастрофы.

Ницца

В Ниццу я прибыл авиарейсом, и въезжал на автобусе, так что мое первое знакомство с ней состоялось в самом знаковом месте города – на Английской набережной. Здесь мое внимание в первую очередь было привлечено не морем – ну, море, как море, и не длинной шеренгой стоящих вплотную друг к другу дорогих гостиниц – кого этим удивишь, а двумя рядами огромных пальм, растущих на разделительных линиях автомагистрали. По своему внешнему виду пальмы различаются на два типа. Первые – имеют толстый ствол среднего роста, из конца которого выброшен целый фейерверк длинных изогнутых арками зеленых стеблей, на которых, как волосинки на птичьих перьях, равномерно размещены узкие листья; эти деревья весьма декоративны, и придают местности вид тропической роскоши. Второй тип пальм принципиально иной: на конце длинного (до тридцати метров) относительно тонкого ствола размещен пучок голых зеленых стеблей, каждый из которых заканчивается веером из длинных и узких листьев. На мой взгляд, они имеют странный и причудливый вид – в них есть нечто сюрреалистическое – не деревья, а какие-то кисточки, воткнутые острым концом в землю. Необычность облика этих пальм усугубляется тем, что их отмершие и высохшие листья здесь вовремя не удаляют (что не удивительно - при их огромном росте это можно проделывать лишь с лестницы пожарной машины, так что это – очень трудоемкая операция), и они висят вдоль ствола неопрятной бородою, нарушая слащавую гламурность курортных мест, и тем самым придавая им  столь необходимые теплоту и человечность.
Другими знаковыми местами Ниццы являются авеню Жан-Медсен, осененная поздней (XIX век), но красивой базиликой Нотр-Дам, где расположены самые роскошные магазины, и по которой ходят ультрасовременные чудо-трамваи, - такие же, как в Эдинбурге и Дублине   («Другая Британия» Дублин), и мощеная черно-белой плиткой нарядная центральная площадь Массена. На ее южной оконечности  выкрашенные в красный цвет фасады зданий XIX века изогнуты вдоль полукруга, в центре которого расположен фонтан Солнца со скульптурой Аполлона, но мне на ней понравилась скульптурная группа современного искусства. На расстоянии в десятки метров друг от друга по площади расставлены несколько высоких столбов, на которых, подогнув под себя ноги, сидят одинаковые мужские обнаженные фигуры, выполненные в натуральную величину из полупрозрачного матового пластика. В темное время суток они подсвечены изнутри светом, медленно и плавно меняющим во времени свой цвет от красного до зеленого, причем цвета разных скульптур не совпадают. Завораживающее зрелище!
Двигаясь от площади Массена по направлению к морю, вскоре обнаруживаешь грандиозный монумент, представляющий собой тесную группу из поставленных с небольшими отклонениями от вертикали четырех ржавых железных балок прямоугольного сечения высотою метров тридцать (что это такое, я узнать не смог, хотя и старался). Отсюда, повернув налево, я попал в Старый город, полностью построенный итальянцами, владевшими Ниццей до 1860 года, - отсюда и звучание ее имени, напоминающее «пиццу» (по-французски название города произносится Нис (Nice)). Это тесное переплетение узких улочек, застроенных одинаковыми 3-х, 4-хэтажными домами с гладкими, выкрашенными в желтый цвет стенами и окнами, вечно задраенные щелястыми белыми ставнями. Здесь мое внимание привлекло несколько зданий: нарядная Опера, дворцы Онгран и Ласкари, Собор Св. Репараты, цепочка двухэтажных домов Поншетт, в одном из которых размещен одноименный музей. (В нем я осмотрел занимающую всю экспозиционную площадь инсталляцию Ноэля Долла «Пространственные реструктурации», состоящую из окрашенных в разные цвета холстов с нанесенными на них какими-то знаками и наклеенными на их поверхность фотографиями, пересекающих зал в разных направлениях лент, и разноцветных пятен на полу). Но самое большое впечатление оставил пятиэтажный дом, чей фасад желтого цвета в задумчивости смотрит на раскинувшуюся перед ним узкую длинную площадь Карла Феликса, в котором с 1921 по 1938 годы жил Анри Матисс. Кажется, что в этом доме до сих пор сохранилась частичка души художника, и это именно она смотрит на площадь. Кроме того, на краю города, у подножья зеленого холма Шато, (на его вершине находится одноименное кладбище), возвышается стройная колокольня церкви Святого Мартина и Святого Августина, с которой Ренуар написал небольшую картину, находящуюся в музее в Кань-сюр-Мер. По другую сторону холма Шато стоит дом с меланхолическим видом на кладбище, в котором в 1883 году впервые остановился Фридрих Ницше. Здесь он завершил свое главное произведение – «Так говорил Заратустра». Позже он пять раз приезжал в Ниццу, и жил здесь подолгу, так как эту местность полюбил. Он писал: «А эти краски Ниццы! Я хочу прислать их тебе. Все краски проникнуты каким-то светящимся серебром – тонкие, умные, изящные, безо всякого следа брутальности основных тонов. …такого не встречается больше нигде в Европе»   ( Письма Фридриха Ницше. «Культурная революция»; М, 2007) .
То, что охарактеризовал философ и литератор Ницше, тем более было очевидно для профессионалов цвета – художников, о которых дальше пойдет речь.
Мое ознакомление с музеями Ниццы началось с Музея изящных искусств, размещенного в пряничном домике на Рю-де-Франс, параллельной Английской набережной. Здесь имеются по одной – две картины многих французских художников XIX – XX веков – от Коро и Курбе до импрессионистов и фовистов (например, замечательный «Портрет мадам Дженни» Ван Донгена), но наиболее полно (полутора десятками полотен) представлен Рауль Дюфи,  некоторое время здесь живший и работавший, и похороненный в Ницце. Хотя среди них имеется всего одна его всемирно известная картина («Портрет Эмилиены Дюфи»), представленные в Музее небольшие работы, имеющие характер живописных набросков, приоткрывают занавес перед творческой мастерской художника, показывают процесс преобразования живописной формы, в ходе которого цвет постепенно отделяется от рисунка, и рождается неповторимая манера Дюфи.
Чтобы продолжить ознакомление с художественными музеями Ниццы, я отправился в район Симье, расположенный к Северо-востоку от центра города. Вскоре после вступления на бульвар Симье ты оказываешься перед входом на территорию Национального Музея Шагала, расположенного в здании, специально для него построенном на территории небольшого парка. Расположение Музея именно в этом городе, а, скажем, не в Париже, не является случайным, так как Шагал жил и был похоронен в городке Сент-Поль-де-Ванс, находящемся в 17 километрах к Западу от Ниццы.
Музей представляет собой одноэтажное здание, состоящее из нескольких просторных объемов, примыкающих друг к другу своими гранями. Полное название этой институции: «Национальный Музей Библейского Послания Марка Шагала» точно передает содержание его экспозиции, в центре которой находится произведение позднего периода – 17 картин Библейского цикла, иллюстрирующих книги Бытие, Исход, и Песнь Песней, однако со времени его основания (в 1973 году) собрание значительно пополнилось. Представленные в Музее работы более ранних периодов позволяют понять эволюцию мастера, переходившего в своей живописи от нарратива к декоративности. Если при рассматривании картин, написанных до войны, внимание зрителя,  в первую очередь, привлекает их сюжет, передаваемый рисунком, то на картинах Библейского цикла рисунок отходит на задний план, так как глубинное содержание библейской сцены передается не столько повествовательно, сколько сверхсознательным путем, в котором решающее значение играют глубина цвета и интенсивность света, и распределение цветовых и световых пятен по поверхности полотна. Я предполагаю, что на живопись Шагала позднего периода решающее влияние оказал опыт работы над витражами (кстати, витражи тоже представлены в Музее), под воздействием которого он перешел к использованию в живописи более сильных средств выражения, - стал писать цветом и светом; то есть, я, как зритель, склонен оценивать позднего Шагала выше, чем раннего.
Получив духовную зарядку от полотен Шагала, я двинулся по бульвару Симье вглубь одноименного района, пока передо мною не выросло  помпезное здание бывшей гостиницы Эксельсиор, построенную для того, чтобы принимать английскую королеву Викторию. Но гораздо большее значение сыграл тот факт, что в эту гостиницу из дома на площади Карла Феликса переехал на жительство Анри Матисс, так как по этой причине именно здесь, рядом с античными термами, находится Музей Матисса.
Собрание работ Матисса охватывает все периоды его творчества – как импрессионистический, так и фовизм, включает все жанры – живопись, скульптуру, графику, но собрано оно «с бору по сосенке» - в нем, за небольшими исключениями, например, «Голубой ню», или графической серии «Джаз», нет всемирно признанных шедевров, которыми, например, столь богат ГМИИ имени Пушкина. Понимая это, работники музея скомпенсировали этот недостаток, предоставив зрителю результаты научных исследований  и обширные биографические материалы о Матиссе и его семье. Так, здесь выставлен каталог живописных фрагментов, составленный Матиссом для обучения художников в «Малой Академии Матисса», функционировавшей на Монпарнасе в Париже с 1908 по 1910 годы, позволяющий синтезировать любую картину.
Из всей экспозиции самое сильное впечатление оставляют рисунки, сделанные Матиссом для витражей и фресок для Часовни Четок в Вансе. Характерное для его творчества настроение резвой игры здесь сменилось благоговением перед Божественным.
Из музея я направился к расположенному поблизости Монастырю Симье, где осмотрел церковь Успения Богородицы XIV века. Потом я прошел на кладбище Симье, где  в вырубленной в скале нише могила Дюфи обозначена простою каменной плитой, украшенной лишь выбитой на ней надписью. Но вот могилу Матисса пришлось поискать. Она находится за кладбищенской оградой, на отлете, на заросшем травою склоне холма. Это простой массивный каменный параллелепипед с надписью, выбитой на боковой стороне. Но на ее верхней грани посетителями этого места создана красивая и трогательная инсталляция: здесь в художественном беспорядке уложены десятки мелких предметов природного происхождения: разноцветные камушки, ракушки, ягодки, желуди, веточки, мелкие грибочки, осенние листики, и прочее. Жители Ниццы чтут Матисса, прожившего здесь 25 лет своей долгой жизни.
На обратном пути я свернул вправо, чтобы насладиться видом церкви Святой Жанны д`Арк, построенной в 1997 году. Это подлинный шедевр постмодернистской архитектуры. Ее кровля составлена из девяти частично врезанных друг в друга бетонных куполов, каждый в форме остроконечной части яичной скорлупы. Купола имеют отличающиеся размеры, и расположены на разной высоте, образуя восходящую к небу структуру. Кроме того, вертикаль подчеркивается двумя стройными башенками с ажурными навершиями, через которые просвечивает небо. Облик церкви интересен тем, что при всем своем модерном облике, в нем обнаруживается аллюзия  на крестово-купольный храм древнерусской архитектуры.
Отдав дань классике, я направился на площадку, представлявшую для меня наибольший интерес: в Музей современного искусства, выходящий на площадь Гарибальди. Здание Музея входит в единый архитектурный комплекс с городским театром; они объединены общим стилобатом с расположенной на нем прогулочной площадкой, на которую вынесены несколько крупных арт-объектов. Музей размещен в крупном сооружении, представляющем собой четыре башни, стоящие по углам квадрата, на каждом из четырех этажей соединенные между собой остекленными переходами. Они окружают внутренний двор. Выставочное пространство просторно и удобно. Здесь я осмотрел выставку произведений искусства 1947 – 1977 годов, относящихся к так называемой «Ниццской школе». Это понятие родилось в связи с тем, что многие представители течения «Новый реализм», основанного художественным критиком Пьером Рестани, в котором участвовали такие известные художники, как Жан Тенгли, Раймон Хайнс, Дэниэл Споэрри и Ники де Сен-Фалль, были тесными узами связаны с Ниццей. Так, основоположники этого течения, Ив Кляйн, Арман и Марциал Рейсс  родились в Ницце (или поблизости); Ники де Сен-Фалль лечилась здесь в психиатрической больнице – и на этих основаниях Ницца их считает своими художниками и очень чтит. Их произведения представляют самую интересную часть музейного собрания.
Ив Кляйн, сгустивший голубой цвет здешнего неба до густой синьки, представлен несколькими картинами написанными телом. (На кожу обнаженной натурщицы наносится слой краски, и затем ее тело прижимается к холсту, или ее по нему катают или возят). Имеются, также, скульптуры мужского и женского  торсов, и глобус, выкрашенные в интенсивнейший синий цвет, а также гладкие прямоугольные синие поверхности – одна на стене, другая – на полу.
Арман создавал объекты, например, представленный в экспозиции обожженный контрабас, «вмурованный» в параллелепипед из плексигласа (такая же обожженная скрипка имеется в Московском Музее современного искусства – ММСИ). Есть, также, целая коллекция маленьких автомобильчиков, «заплавленная» в плексиглас. Очень эффектно выглядит легковой автомобиль, по которому как будто проехал танк.
Марциал Рейсс представлен такими объектами, как, например: пустотелый прозрачный женский торс из плексигласа, до самой шеи заполненный кистями рук от женских манекенов, и перчатками; или плексигласовый ящик, в который насыпаны компьютерные мышки; весьма забавны его инсталляции из различных ярко окрашенных бытовых предметов: пузырьков от лекарств, мотков ниток, детских игрушек, туалетных принадлежностей, и вообще всякой всячины.
Все эти произведения в значительной мере интересны благодаря заключенной в них иронии, но на меня наибольшее впечатление произвело обширное собрание работ Ники  де Сен-Фалль, которые по своему настроению драматичны, подчас даже трагичны. Основу ее произведения, как правило, составляет картина в раме, на которой создается коллаж с более или менее глубоким рельефом. Это могут быть прикрепленные к холсту предметы: пистолеты, обувь, посуда, инструменты, сетка, тюбики с краской, или нанесенные на картину целые композиции из мелкой пластики. Все это раскрашивается в яркие тона. Иногда коллаж превращается в барельеф весьма зловещего вида. В экспозицию входят, также, скульптуры Сен-Фалль, выполненные в той же манере, что и коллажи. Всем работам этой выдающейся художницы присуща мощная (и жутковатая) выразительность; они захватывают взор, и запоминаются надолго, так и стоя перед глазами.
Мимо Ниццы не прошли и такие течения, как Флюксус, которые в Музее современного искусства занимают целый этаж. Здесь представлены Бен, Тони Гранд, Андре Валенси, Клод Виалла, Ноэль Долла (его произведение я описал, когда рассказывал о Старом городе). Кислотные краски, использование техники комикса, изобразительный минимализм, трэш, - весь этот зашкаливающий прикол приедается через пять минут, поэтому в этой части экспозиции я надолго не задержался, и вышел на расположенную на крыше смотровую площадку. Отсюда открывается прекрасный вид на город, на окружающие его горы, на море, на заросшее кипарисами кладбище Шато, оказавшееся неожиданно близко, и стало видно, что столица Лазурного Берега - город небольшой. (Это было еще более заметно, когда я вылетал из аэропорта Ниццы обратно в Москву: именно малость узкого желтого пятна, вытянувшегося вдоль берега моря не позволяла признать в нем Ниццу, и это мне удалось только, когда я охватил одним взглядом цуг брошенных на берег пятен, уменьшающихся по мере их следования с Запада на Восток, опознанных мною, как Ницца, Монако и Ментона).
Теперь, когда я закончил описание богатой культуры Ниццы, следует сказать несколько слов о море. Да, здесь великолепные галечные пляжи, которые доступны для всех (этот демократизм Ниццы отражается, также, и в гостиничных ценах). Я был приятно удивлен отсутствием в Ницце курортного гламура, но лишь под конец понял, что он вынесен в порт Лимпию, в гавань, находящуюся к Востоку от холма Шато. Здесь причалено не меньше сотни роскошных яхт, среди которых были и четырехпалубные (но не было яхты Абрамовича) с портами приписки, расположенными по всему свету - от Джорджтауна до Сиднея, но больше всего их было из Лондона. Особенное внимание привлекла изумительная парусная яхта «Микетта» из Сингапура, на которой висело объявление «Продается». Видимо, ее хозяин так навпечатлялся, пройдя весь путь под парусом (у нее не было никакого двигателя, кроме навесного лодочного мотора), что почел за лучшее вернуться домой самолетом.
Свой последний перед отъездом вечер я решил провести там же, где я встретился с Ниццей – на Английской набережной, чтобы пройти ее всю пешком. По мере того, как смеркалось, цвет моря сначала из обычного серо-голубого превратился в интенсивный индигово-синий, как на картинах Вламинка, а затем стал катастрофически быстро темнеть, за каких-то полчаса превратившись, по контрасту с ярко освещенными набережной и полосой пляжа, в сплошную чернь, где было даже невозможно различить линию горизонта.

Монако

Хотя территория княжества Монако не входит во Францию, от путешественника факт пересечения границы совершенно ускользает, и впечатления от этой местности присоединяются к впечатлениям от Лазурного Берега, составляя некоторое единство, хотя они и неодинаковы. Если Ницца является столицей Лазурного Берега, то Монако – это, безусловно, «столица гламура». В Монако приняты беспрецедентные меры, чтобы понравиться богачам; здесь находится самое известное в мире казино; на маленькой территории княжества расположены десятки самых роскошных гостиниц и пляжей, здесь – самая ухоженная территория с самой пышной на Лазурном Берегу растительностью; так как в Монако горы подходят ближе всего к морю, здесь - самые красивые виды береговой линии. Все здешние постройки спроектированы по стандартам наивысшей роскоши; все идеально покрашено, отполировано, вычищено и вылизано, чтобы «сделать красиво», потрафляя вкусам богатейших людей всего мира.
Стоило  только выйти на жаркое средиземноморское солнце из железнодорожного вокзала, вырубленного в скале, как вся эта переливающая через край красота показалась мне помпезной и приторной. По улицам со столь  идеальным дорожным покрытиям, что на них без дополнительной подготовки проводятся автомобильные гонки Формулы-1, я направился в район Монте-Карло, к окрестностям Казино. Влево от меня по узким ущельям, и по крутым склонам взбирались вверх вереницы сверкающих белизною зданий – вилл и гостиниц, пока они не останавливались у почти вертикальной скалы; и дальше нужно было задрать голову, чтобы, измерив всю ее высоту взглядом, далеко наверху рассмотреть силуэт многоэтажной гостиницы, как ласточкино гнездо, прилепившийся к самой вершине горы; такое расположение отеля, видимо, символизирует поистине небесный уровень ее дороговизны.
Не прошло и пятнадцати минут, как я уже входил в парк, окружающий Казино. Он представляет собой ботанический сад с тропической и субтропической флорой. На безупречных лужайках с ярко-зеленой, густой и очень коротко подстриженной травой, вперемежку с цветочными клумбами посажены деревья, большую часть которых я никогда до этого не видел, а из мне уже известных - кактусы и пальмы, причем, в отличие от пальм Английской набережной в Ницце, на них нет не то что ни одного сухого, но даже ни одного листика, тронутого желтизной – все они такого интенсивного зеленого цвета, что аж скулы сводит. Вскоре я заметил, что в Монте-Карло преобладает  вид пальм, который носит называние Бисмаркия благородная; у нее короткий массивный ствол, из которого вырастает тугой пучок плотно прижатых друг к другу мясистых светло-зеленых стеблей, в своем основании изогнутых вдоль красивых упругих линий,  заканчивающихся веерными листьями очень большой площади.
Пальмы сабаль (те, что преобладают на Английской набережной) здесь сажают группами вплотную друг к другу, так что их стволы, расходясь от общего центра, наклонены наружу в разные стороны, - и получается некая экзотического вида «раскидистая пальма». Одним словом, парк Монте-Карло – это подлинный апофеоз растительного гламура! Он служит подготовкой к вскоре открывающемуся виду на Казино.
 Казино – это грандиозное здание, в котором собственно казино  объединено с Оперой Монте-Карло, спроектированное Шарлем Гарнье, автором  парижской Гран Опер;, и выполненное в той же стилистике, то есть оно напоминает торт из белого сливочного крема. Казино расположено на северной оконечности этого массива, занимая относительно скромную двухэтажную постройку кремового цвета, осененную двумя декоративными башенками. На карнизах и в специальных нишах стоят или сидят несколько стройных металлических женских скульптур. Под широким и глубоким металлическим козырьком расположена накрытая ковровой дорожкой парадная лестница, ведущая к главному входу; двери его были раскрыты настежь, но у них маячило несколько мужских фигур в черных костюмах и белых рубашках при «бабочках». У входа было припарковано несколько лимузинов; «Лексусы» и «Бентли» тушевались рядом с «Феррари» и «Ламборджини». Окинув взглядом расположенные рядом Отель-де-Пари и Кафе-де-Пари, входящих в единый комплекс с Казино, я обогнул его с Востока, чтобы осмотреть Оперу.
Оперный театр Монте-Карло имеет славную историю: здесь в 1911 году был основан Русский балет Дягилева, где танцевали Анна Павлова, Вацлав Нижинский, Тамара Карсавина, Джордж Баланчин, Серж Лифарь, Рудольф Нуреев, Михаил Барышников.
Парадный фасад Оперы Монте-Карло, обращенный к морю, выглядит весьма импозантно. В нем выделена несколько выступающая вперед средняя часть, по краям которой стоят две башенки, симметричных по отношению к центральному куполу, между которыми в украшенную мозаикой стену врезаны три одинаковых окна с полуциркульным завершением, охватывающие по высоте два этажа; над ними расположены три круглых окна мезонина. В оконные проемы встроены декоративные порталы для выхода на окаймленную балюстрадой открытую площадку, расположенную на крыше подвального этажа. Здание имеет роскошный, но несколько фривольный вид, как бы отвлекающий зрителя от жизненных невзгод, и призывающий его насладиться всеми ее доступными радостями.
Я продолжил свой путь через сад, террасами спускающийся к морю, по дорожкам, окаймленным балюстрадами из отшлифованного до блеска камня; здесь царит совершенно гнетущая чистота; тут и там – клумбы с цветами, блещущими неправдоподобно яркими красками; повсюду, куда ни глянь, торчат пальмы. Островками спасения от этого гламурного потопа служат время от времени встречающиеся скульптуры современных художников, например, «Адам и Ева» Фернандо Ботеро.
Но вот, наконец, я вышел к балюстраде, откуда открылся вид на море, на вдающийся в него гористый мыс, на котором расположен собственно город Монако, и защищенную им гавань порта Эркюль, заполненную роскошными белыми яхтами (среди них, как и в Ницце, не было яхты Абрамовича; видимо, Роману Аркадьевичу так надоело внимание к ней прессы, что для базирования судна он отыскал менее заметное место).
На обратном пути я попробовал войти в Казино, и оказалось, что всех желающих свободно впускают в фойе, в центре которого стоит весьма легкомысленного вида Фортуна, подпоясанная Рогом Изобилия,  и в кафе, где буквально все – пол, стены, колонны, мебель – декорировано ситчиком в красно-белую шашечку, изнемогающее от полного отсутствия посетителей. Кроме того, заплатив двенадцать евро, можно осмотреть Игровые Залы, чем я, конечно же, тотчас же решил воспользоваться. Не то, чтобы я интересовался азартными играми, но ведь Монте-Карло – культовое место!
Меня страшно удивило то, что, несмотря на мой отнюдь не гламурный внешний вид, меня приняли за своего клиента; - «Вы придете в четырнадцать  часов?» (когда начинается игра) – спросила меня девушка, продававшая билеты. - «Нет» (мне только азартных игр не хватало!).
Пройдя через зал, заполненный игровыми автоматами, (сюда можно попасть без входного билета), я был допущен в святую святых – в Игровые Залы.
Их интерьеры украшены с невероятной роскошью – ковры, картины, матерчатые обои, затейливая лепнина на стенах и потолке, потолочные витражи, скульптура, панели из ценных пород дерева; - все эти элементы декора выполнены в легкомысленном стиле, создающем атмосферу легкости бытия, призывающие относиться к жизни не слишком серьезно.
И, наконец, главное, что привлекает сюда многочисленных экскурсантов (я уж не говорю об игроках) – столы, покрытые зеленым сукном, разрисованным белыми линиями, делящими поверхность на пронумерованные ячейки, позволяющие делать ставки, в вершине которых находятся Машины – генераторы Судьбы – накрытые прозрачными колпаками рулетки, чьи циферблаты не могут не притягивать взоры даже тех, кто никогда, как я, не играл на деньги; ведь эти столы – это алтари Фортуны, вызывающие у всех нас суеверный страх, ибо вся наша жизнь зависит от Удачи. И вот еще одна причина, почему зрелище рулетки завораживает: каждый из нас десятки раз наблюдал за процессом игры, смотря художественные фильмы, но там это было иллюзией, а здесь – это реальность; можно сесть за стол, и потрогать его суконную поверхность; упереть взор в колесо рулетки, которое через несколько часов бешено завертится, обозреть жетоны, сложенные в аккуратные столбики – скоро они лягут на пронумерованные площадки, и Фортуна продолжит свой неустанный бег…
Да, Казино Монте-Карло – лучшая модель случайности Судьбы, и заповедник дозволенного Порока мирового уровня.
Выйдя из Казино, и спустившись вниз, берегом гавани порта Эркюль я направился в собственно город Монако, чтобы осмотреть княжеский дворец династии Гримальди. Не то, чтобы я очень интересовался жизнью правителей этого карликового государства, но было надо «для галочки». По дороге мне попалась скульптура нынешнего правителя – непутевого Альбера II, изображенного рядом со своим гоночным автомобилем в 2003 году, когда он еще был лишь наследным принцем. Взобравшись по довольно крутому подъему, я оказался на большой площади перед Княжеским дворцом, - большим, но каким-то невнятным. Его эклектичный облик ставит под сомнение подлинность восточной части, выглядящей, как средневековый замок. Чтобы во всем разобраться, я ринулся ко входу, но был остановлен. «С сегодняшнего дня (16 октября) у нас начался зимний период, когда дворец закрыт для посетителей». (Это при том, что стояла солнечная погода с устойчивой дневной температурой 22 градуса – такая вот зима). “Tant mieux” ( «Тем лучше» (франц.))  – обрадовался я, так как попасть во дворец Гримальди мне не очень-то хотелось, и направил стопы к Океанографическому музею. Не то, чтобы он меня особенно интересовал, но он является культовым местом, так как им некогда руководил Жак-Ив Кусто. По дороге мне повстречался Кафедральный Собор Монако постройки конца XIX века, как и многие здешние постройки, напоминающий кремовый торт, да так, что от его созерцания даже слюнки потекли.
Поскольку я морской фауной совсем не интересуюсь, на меня основное впечатление произвело само здание музея. Поставленное на береговой скале, так, что о его фундамент едва ли не плещутся волны, и его стена, сложенная из камня, и прорезанная множеством больших полуциркульных оконных проемов, взмывает на высоту около пятидесяти метров (бессмысленно измерять высоту в этажах, так как его экспозиционные уровни – это высоченные залы с просторными антресолями), оно и само напоминает скалу.
Так как при осмотре Монако я уже начал испытывать ломку из-за недостатка произведений изобразительного искусства, меня очень порадовал развернутый среди экспозиции Океанографического музея – всех этих аквариумов с рыбами, рыбьих скелетов, губок, кораллов, крабов, черепах, дельфинов, моллюсков, которые меня не заставишь осматривать даже под дулом револьвера, - проект современного художника Филиппе Паск; “Borderline” («Пограничная линия»), хотя он и эксплицирует ту же морскую тематику: огромные металлические акульи челюсти, контейнер с медузами, сделанными из стекла, огромную металлическую черепаху с накинутой на нее рыболовной сетью, два зеркально-симметричных китовых скелета – один настоящий, другой – такой же, но из металла, и многие другие. Такова волшебная сила искусства, переводящего унылую избыточность визуальной действительности в другой регистр – эстетически сверхценного.
Экскурсию я закончил на крыше музея, откуда открывается замечательный вид на море, в том числе, когда в него смотришь вертикально вниз, и по видимой на просвет картине дна можно оценить чистоту его вод.



Ментона

Ментона поражает своим резким контрастом с Монако, расположенным в каких-то пятнадцати минутах езды: здешняя провинциальная расслабуха противопоставлена монегасскому истерическому выпендрежу; в Ментоне даже горы отступили от моря, чтобы ее жителям было просторнее; кроме того, в двух шагах от Ментоны – итальянская граница; за ней – Вентимилья, где темп жизни уже итальянский, который много медленнее, чем французский, и это здесь тоже сказывается, и вообще, - Ментона – самый итальянский курортный город Французской Ривьеры. Это особенно чувствуется в Старом городе с его узкими и кривыми улочками, на которые окна смотрят лишь сквозь щели в наглухо  задраенных ставнях. Осмотрев для порядка два итальянистых храма XVII века – базилику Святого Михаила Архангела и часовню Непорочного Зачатия, я приступил к главной цели моего посещения Ментоны – ознакомлению со следом, оставленном здесь Жаном Кокто.
Музей Кокто располагается в двух зданиях, стоящих прямо на набережной. В Бастионном музее, обустроенном самим поэтом в фортификационном сооружении XVII века, сейчас хранится часть коллекции американского мультимиллионера Северина Вюндермана, подаренной им музею, – картины, рисунки и фотографии, относящиеся к истории французского театра конца XIX – начала XX веков, в том числе, подлинные театральные афиши Альфонса Мухи; произведения Жана Кокто в этой экспозиции представлены лишь керамикой. Но главное очарование Бастионному музею придает витающий в нем дух Кокто, очень любившего это место. Поэтому именно здесь, рядом с бастионом, сооружен памятник поэту: глыба грубо обтесанного известняка, в которую вмурован выполненный в металле барельеф головы анфас, и на которой выведена надпись: «Я остаюсь с вами. Жан Кокто».
Современное здание музея Кокто, построенное по проекту Руди Ричотти, больше всего похожее на вставную челюсть с искривленными зубами, плохо прочитывается снаружи; я понадеялся, что, побывав внутри, я смогу въехать в замысел архитектора, но оказалось, что наземный уровень закрыт, а вся экспозиция размещена на подвальном этаже, так что устройство стены и окон так для меня и не прояснилось. Зато экспозиция, включающая рисунки, скульптуры, и фильмы Жана Кокто, а также его портреты, сделанные современниками, смогла достойно показать значительность следа, оставленного этой выдающейся личностью в западноевропейской культуре XX века. Особенно большое впечатление оставили два рисунка углем на шелке, предназначенные для складной ширмы, и изображающие человеческую руку. Мне сразу пришел на память рисунок руки, сделанный Леонардо, и посетила мысль, что, если бы Леонардо жил в двадцатом веке, он бы нарисовал руку так, как это сделал Кокто.
Поскольку для осмотра Ментоны я использовал время, сэкономленное в Монако из-за того, что дворец Гримальди был закрыт, у меня не осталось времени, чтобы осмотреть ее знаменитые парки, и ограничился лишь садом, разбитым на небольшом мысу, вдающемся в море рядом с пляжем Фоссан, из которого открывается великолепный вид на спокойное, ласковое море, на Солнечную набережную (Promenade du Soleil), и на морской фронт курортной Ментоны, который, несмотря на свою непритязательность, и именно из-за нее достоин сохранения в моей памяти.


Канны и Валлорис

Прибыв в Канны, я тотчас же отправился… - да, вы догадались, - на бульвар Круазетт, где расположен Дворец фестивалей и конгрессов, где ежегодно происходит главное мероприятие мирового кино – Каннский фестиваль. И, конечно же, я начал его осмотр со знаменитой лестницы, которая, сама по себе, без знаменитой красной дорожки, без овевающей ее легенды, не способна поразить чьего-либо воображения – всего 25 (или 24, как считать) мелких ступенек, но только из-за них я и приехал в Канн. Дальше я начал ходить вокруг Фестивального дворца в поисках эффектной съемочной точки, но никак не мог ее найти; выбор был сильно ограничен, так как во дворце проходил очередной всемирный конгресс – что-то там про телевиденье, - и вся территория была огорожена. Внешний облик Дворца меня разочаровал своей банальностью – он нисколько не похож на Храм Кино, а больше всего напоминает торговый центр (или торговые центры копируют его внешность). Это сходство усиливается размещением на его наклонных гладких стенах коммерческой рекламы; так, сейчас на его фасаде красовался колоссальных размеров плакат Российского экспортного центра «Товары из России», заполненный изображениями кукол и игрушечных зверушек.
Потолкавшись среди толп телевизионщиков, я отправился к историческому центру города – стоящим на зеленой вершине холма замку Кастр, и церкви Нотр-Дам-лез-Эсперанс, которые очень привлекательно смотрятся издали, но много теряют при приближении к ним из-за скудости архитектурного языка. Зато с холма я увидел панораму Канн, тесно прижатых горами к морю, так, что городу ничего не остается, кроме, как взбираться вверх по склону. А фестивальный Дворец при виде сверху окончательно потерял всякую ясность и выразительность, превратившись в бесформенное нагромождение. Итак, реноме Канн зиждется исключительно на легенде кино, и ты побывал в географической точке, где проводится Каннский фестиваль, и чего еще тебе надо?
В горах, на расстоянии пяти километров от Канн, находится городок Валлорис, в котором в течение нескольких лет Пикассо занимался керамикой. В результате в каждом из музеев Прованса имеются созданные им блюда, тарелки и кувшины. Я не мог не воспользоваться случаем, чтобы посетить «пикассоские места» (да простит меня читатель за неуместное сближение).
Городской автобус, прибывший из Канн, высадил меня на Рю-де-Пикассо, откуда я по длинной и узкой торговой улочке вышел на маленькую, окруженную старыми зданиями, совершенно очаровательную, облюбованную здешними стариканами площадь Поль-Иснар, в центре которой стоит выполненная в металле скульптура Пикассо «Человек с ягненком», интересная тем, что ягненок, которого держит перед собою мужчина, существенно изменил силуэт человеческой фигуры, расширив диапазон средств пластической выразительности. На расположенную рядом площадь Либерасьон выходит музей Пикассо «Война и мир», занимающий бывшую часовню Леринского аббатства. Направляясь сюда, я уже знал, что попаду на выходной день, но все равно приехал, так как в другое время у меня такой возможности не было. Собственно, в музее экспонируется только написанная Пикассо одноименная монументальная композиция, с которой я знаком по репродукциям подготовительных картонов к ней, и я смог вполне пережить, что не увидел мурал; мне было важно побывать в месте, отмеченном пребыванием Пикассо, где остался его воображаемый след. Сама часовня выглядит довольно необычно: к центральной абсиде, больше похожей на крепостную башню, сбоку прилепилась абсидка-эркер с двумя узкими окошками. Над входным порталом, врезанном в высокую ограду, размещен барельеф, а над ним, наверху ограды, возлежит лев. Еще один такой же лев лежит на другом конце ограды. Что ж! Я хотел ощутить здешний Гений места, и это мне вполне удалось.

Кань-сюр-Мер

Кань-сюр-Мер я должен был посетить обязательно, так как это – место Ренуара, где он прожил последние 11 лет своей жизни. На городской окраине, в вилле Коллетт, располагается весьма интересный музей Ренуара. Здесь можно увидеть небольшое, но достойное собрание его картин, включая «Больших купальщиц» 1903 – 1906 года, и мною уже упоминавшуюся, когда я писал о Ницце, «Колокольню церкви Святого Мартина и Святого Августина». Кроме того, здесь представлены скульптуры, созданные Ренуаром совместно с молодым каталанским художником Ришаром Гюин;, который лепил по рисункам своего партнера. Наибольшее внимание в музее обращено на подвижничество Ренуара, не выпускавшего из рук кисти до последнего своего дня (он умер в возрасте 78 лет), несмотря на сковывавший его артрит. Чтобы он мог работать, служанка должна была вставить кисть в его изуродованную болезнью руку (по этой же причине он не мог сам лепить). Центральное место в музее занимает его мастерская, в которой представлены подлинные вещи: мольберт, инвалидное кресло, палитра, ящик с красками, и другие. В нескольких залах можно ознакомиться с множеством фотографий, иллюстрирующих жизнь Ренуара и его семьи в имении Коллетт в 1908 – 1919 годах. Для обретения полного понимания масштаба личности Пьера-Огюста Ренуара посещение его музея в Кань-сюр-Мер весьма желательно.
Вторым объектом культурного значения, делающим Кань-сюр-Мер знаменитым, является замок династии Гримальди, построенный в XIV веке князем Ренье I. Так как мне представился случай восполнить непопадание во Дворец Гримальди в Монако, я решил здешний замок посетить, и не прогадал. Расположен он на вершине холма, доминирующего над современным городом; к нему ведет круто взбирающаяся вверх узкая средневековая улочка. Снаружи замок представляет собой осененное крепостными зубцами мощное фортификационное сооружение; внутри него обнаруживаешь неожиданно нарядную парадную лестницу, расположенную в колодце с треугольным поперечным сечением.
В замке расположен музей, в экспозиции которого меня больше всего заинтересовал зал Сузи Солидор (1900 – 1983) - французской певицы, танцовщицы, киноактрисы, манекенщицы, и прочая, и прочая, проведшей весьма бурную жизнь, и снискавшей весьма скандальное реноме (она была лесбиянкой, а во время немецкой оккупации запятнала себя коллаборационизмом, исполняя песенку «Лили Марлен» в парижских кафе для солдат Вермахта).
Сузи Солидор имела самое прямое отношение к мировой живописи, так как была «самой портретируемой женщиной в мире», с которой написали портреты аж двести художников. Видимо, по той причине, что Сузи Солидор умерла в Кань-сюр-Мер, в музее экспонируются 40 ее портретов. Все они полностью покрывают стены небольшого зала, что порождает интересный эффект – картины выдающихся художников выделяются на общем фоне с самого первого взгляда: это портреты кисти Лемпицки, Фуджиты, Лорансан, Ван Донгена, Дюфи, Кислинга.

Марсель

Поскольку художники, по большей части,  как-то обходили Марсель стороной, исходя из провозглашенной цели моего путешествия, я отвел на его осмотр минимальное время, чтобы ознакомиться с самыми основными достопримечательностями, - знаками его уникальности. Поскольку моя гостиница располагалась в порту, в двух шагах от Большого Собора Санта-Мария (колоссальных размеров новодел конца XIX века), главные марсельские хиты были мне доступны без труда. Так, с набережных наиболее эффектно выглядит вознесенный на самую высокую точку города силуэт колокольни базилики Нотр-Дам-де-ла-Гард с золоченой Мадонной наверху (знающие люди говорят, что базилика была возведена только ради своего силуэта, и не представляет интереса для ее осмотра вблизи, и я этому охотно поверил). Кроме того, из Старого порта, с набережной Кэ-де-Бельж, отправляются катера на Фриульские острова, расположенные в десятке километров от Марселя, и я купил билет на первый же из них, и увидел по дороге островок, на котором, демонстрируя лаконизм своих стереометрических форм – цилиндры и параллелепипеды – стоит замок Иф, в котором был заключен герой одноименного романа Дюма граф Монте-Кристо. С моря открывается великолепный вид на Марсель – на Нотр-Дам-де-ла-Гард, на вход в гавань Старого порта, и на бирюзовый небоскреб CMA CGM, построенный по проекту Захи Хадид.
Вернувшись на набережную Бельж, я вдруг почувствовал какой-то сдвиг в восприятии действительности; оказалось, что он был связан с тем, что надо мной вместо неба вниз головой шастала уличная толпа. И тут я понял, что попал в Зеркальный павильон – работу Нормана Фостера, чья гениальность здесь проявилась в его необыкновенной простоте: это большой навес, стоящий на высоких и очень тонких ножках, потолок которого имеет идеальную зеркальную поверхность, удваивающую расположенный под ним кусочек нашего мира.
В Старом порту, на набережной Кэ-дю-Порт, стоит барочное здание Ратуши, за которым видны лестницы, ведущие на вершину холма, в старый квартал Панье. И тут я вспомнил, что на одном Московских кинофестивалей я видел артхаусный фильм, - скорее видеоарт - (название и его автора я, конечно, забыл), в котором имеется длинная сцена, снятая в Марселе: по лестнице, проходящей через сквозную нишу в многоэтажном доме, в обоих направлениях снуют прохожие; по лестнице спускается инвалид, которому каждая ступенька дается с невероятным трудом; в этой сцене есть что-то завораживающее, из-за чего она навсегда врезалась в мою зрительную память. И я решил найти эту лестницу, и я ее нашел, и страшно обрадовался, но поток прохожих едва теплился, и не было инвалида, но лестница меня потрясла, так как к ней навсегда присоединилось сильное впечатление от ранее виденного произведения искусства. Так художник увеличивает ценность самых заурядных вещей.
Поднявшись в Панье, я осмотрел Богадельню – очень интересной сооружение, построенное в XVII веке для изоляции неимущих. Это площадь, окруженная трехъярусной аркадой, в середине которой расположена часовня, в которой классический портик сочетается с совершенно постмодернистского вида минималистским куполом, который мог бы быть спроектирован Эриком Моссом. Такая эклектика в духе «фрактальной» архитектуры меня немало порадовала.
Мне вообще очень понравился район Панье, особенно, -  совершенно неухоженная площадь Мулэн, с мостовой из каменных плит, обильно посыпанной опавшей листвой, и разгуливающими по ней голубями, окруженная старыми двух-, трехэтажными домами. Сначала она мне показалась безлюдной, но потом я услышал, что молодой мужчина что-то мне громко кричит, энергично жестикулируя. Я запаниковал: что я сделал не так? Оказалось, что местный житель взывал не ко мне, а к пожилому господину, вышедшему на балкон пятого этажа расположенного на другой стороне площади дома, требуя, чтобы он убрал припаркованный в неположенном месте джип. Уходя с площади, я долго слышал, что перепалка не утихала, - здесь проявлялась уже ранее замеченная мною непринужденность в манерах, характерная  для Юга Франции.
Другая атмосфера царит на южной оконечности Марселя - в районе форта Сен-Жан, привлекающего внимание своей круглой башенкой – маяком. В нем, а также в пристроенном к нему постмодернистском здании, построенном Руди Риччоти, расположен Музей европейских и средиземноморских цивилизаций, который я проигнорировал. Рядом стоит Средиземноморская вилла по проекту Стефана Боэрри, сбоку похожая на пистолет. Для обоих  этих сооружений, на мой взгляд, авторам не хватило фантазии, и этот недостаток они попытались скомпенсировать повышенным вниманием к отработке их поверхностей, и получилось очень гламурно, и из-за этого – немного противно.
Но настоящее царство гламура располагается по другую сторону гавани, на морском побережье к Востоку от центра города. Стоит только обогнуть справа Форт Сен-Николя, вызывающий уважение своим мощными бастионами строгого стиля, как начинается непрерывный ряд огромных дворцов, роскошных вилл, дорогих отелей, частных пляжей, спортзалов, простирающийся на десятки километров до самого Тулона, - военно-морской базы Франции на Средиземном море, но мне туда было не надо.

Экс-ан-Прованс

Отвернувшись от моря, я направился в Прованс, начав с его столицы - Экс-ан-Прованса. Стоило мне только приехать в город, как в двух шагах от вокзала, - на площади де Голля, - меня встретил самый прославленный из его жителей – Поль Сезанн в виде металлической скульптуры, стоящей прямо на тротуаре. Но, прежде чем приступить к своей главной цели, – обследованию «сезанновских мест», я совершил пробежку по историческому Экс-ан-Провансу. Пройдя по нарядной главной улице – бульвару Мирабо - до кафе Ле-Дё-Гарсон, где со своим дружком Эмилем Золя сиживал в молодости Сезанн, а позже отметились Кокто и Сартр, я свернул на Пассаж Агар, по которой мимо дворца Правосудия вышел на площадь Верден, от которой, бросив взгляд на нарядный фасад церкви Мадлен, свернул налево, и по петляющей системе узких переулков добрался до площади Ришельм, где скромная  трехэтажная Ратуша примостилась под сенью  высокомерно на нее поглядывающей ренессансной часовой башни. Отсюда по улице Гастон-де-Супорта я дошел до Собора Святого Спасителя XII – XVI веков, чей фасад цепляет своей ярко выраженной асимметрией, связанной с тем, что на него выходит башня пристроенной слева высокой колокольни; приученный к симметрии глаз наблюдателя требует, чтобы такая же башня стояла и справа, но ее нет, а имеется двор, в глубине которого виднеется Архиепископский дворец. Дополнительное своеобразие храму придает силуэт его колокольни: она завершается не одним шпилем, а восемью, стоящими по углам многоугольника.
В храме находится знаменитый триптих Николя Фромана «Неопалимая купина», но посетитель может увидеть лишь его постоянно закрытые створки. Это можно объяснить заботой о сохранности картины, но совершенно не понятно, почему постоянно закрыта дверь в клуатр XII века; ведь когда ее на очень короткое время открывают, то все равно белокаменную колоннаду внутреннего дворика можно созерцать лишь через преграждающую доступ железную решетку. Не иначе, как хранители опасаются, что она будет изъедена восхищенными взглядами.
От соборной площади я прошел к павильону Вандом, хранящему дух Галантного века, а затем направился к музею Гране, который оказался неожиданно богат на картины Сезанна; среди них – его знаменитые «Купальщицы»; есть здесь и его графика, в том числе, автопортрет, и акварели горы Сен-Виктуар. В филиале музея, размещенном в часовне Белых Кающихся, экспонируется коллекция Жана Планка, самую значительную часть которой составляет собрание полотен Пикассо (богатейшее на всем Юге Франции), но, также, есть картины Руо, Дюфи, Николя де Сталя, Алешинского, Дюбюффе.
Осмотрев собрания музея Гране, я отправился на экскурсию по «сезанновским местам», начиная с приюта для незаконнорожденных детей на улице Оперы, где родился художник, но остальные 28 точек, разбросанных по всему городу,- ведь здесь он прожил большую часть своей жизни, и здесь умер - осматривать не стал, а сразу направил свои стопы в его мастерскую, на улицу Сезанна, 9.
В обширном студийном помещении личные вещи Сезанна собраны в невероятном количестве: мольберт, комоды, шкафы, полки с книгами, распятие, трость, шезлонг, пальто, шляпы, столики, плетеные стулья, печь-буржуйка, бутылки, кувшины, чашки, и другая посуда, как будто сошедшие с его натюрмортов, статуэтки, черепа; на стенах окантованные акварели и рисунки Сезанна, и среди них, - всюду поодиночке и группами разложены яблоки, – конечно, муляжи, но выполненные достаточно искусно, чтобы создать атмосферу сезанновской живописи. В студии воспроизведен дух эпохи, на сто лет отстоящей нашей, и в ней присутствует Сезанн - не только своими произведениями, но и отпечатком его личности, хранимым в критериях, которыми руководствовался художник, подбирая окружавшие его вещи.
«Видно ли отсюда гору Сен-Виктуар?» - спросил я смотрителя. «Нет, для этого надо пройти расстояние один километр» - ответил он. «В этом нет смысла – ведь я собираюсь на нее посмотреть из Толоне»,  - и это мое намерение смотритель энергично поддержал.
Все, кто хорошо знаком с творчеством Сезанна, знают, как часто он рисовал и писал гору Сен-Виктуар, тем самым превратив ее в культовое место европейской живописи, а я, как уже читатель догадался, испытываю слабость к культовым местам. Поэтому, выйдя из мастерской Сезанна, я ринулся в пеший поход, чтобы увидеть своими глазами вожделенную гору.
Пределы города я покинул довольно скоро, и, двигаясь вдоль великолепного шоссе, углубился в лес – скорее, это был не лес, а всхолмленная равнина, на которой росли деревья. Через полтора часа я вошел в деревню Толоне, за которой и должен находиться вид на Сен-Виктуар. На ее центральной площади, около небольшой виллы сидел благообразный пожилой господин с палочкой; в десяти метрах от него группа местных жителей играли в волейбол. «Как мне пройти к месту, откуда открывается вид на Сен-Виктуар?» - спросил я одного из волейболистов. - «Идите прямо вдоль шоссе» - махнул он рукою, и я пошел. Дорога, которая до этого была ровной и прямой, начала виться среди холмов, то поднимаясь, то спускаясь под уклон. Иногда сквозь просветы между ветвями можно было заметить фрагменты большой горы, но увидеть ее целиком никак не удавалось. Прошло уже больше двух часов, как я стартовал из Экс-ан-Прованса, но просвета было не видно; прибавив шагу, я теперь шел со своей  максимальной скоростью (около 7 км/час); взгорок сменялся спуском, но Сен-Виктуар все не появлялся, а начинался новый подъем. Я уже начал впадать в отчаяние, опасаясь, что не успею увидеть гору до заката. Когда на съезде на проселочную дорогу я увидел черный «Лексус» с молодой негритянкой за рулем, я ее спросил, далеко ли отсюда до места, откуда можно увидеть гору Сен-Виктуар. «Я не знаю» – отвечала она – «может быть, это известно мадам» - она показала на пожилую женщину, на стареньком «Форде» свернувшую с шоссе на съезд. Пока мадам не уехала по проселочной дороге, я к ней подбежал, и повторил вопрос. «Осталось пройти три километра» - сказала мадам. «Три километра?» - спросил я упавшим голосом, прикидывая, что это еще полчаса ходьбы. «Может мадемуазель Вас подвезет?» - кивнула она головой на негритянку, но та дала по газам, и исчезла, а я с мрачным остервенением продолжил путь. К счастью, мадам ошибалась; пройдя какой-то километр, я вышел на открытый участок, и передо мною во всей своей красе предстала гора Сен-Виктуар. Я вам не буду ее описывать; лучше посмотрите репродукцию какой-нибудь картины, или рисунка Сезанна: их десятки; я лишь изложу посетившие меня при ее виде мысли. Во-первых, - думаю, что если бы эта гора не была бы написана Сезанном, я бы в ней не увидел ничего особенного: ну, большая, ну, гора, - а раз написал, то я смог сравнить ее с образом, хранящимся в моей памяти, и ее узнал, а увиденный образ запомнил; теперь у меня в памяти хранятся два образа – сезанновский и мой, и они  совпадают не полностью. Во-вторых, заметив, что мне часто по дороге попадались автобусы с номером L-110, я себя укорял, что, хорошенько не разобравшись, пустился дуром в пешую экскурсию, когда можно было доехать транспортом, но теперь мне стало очевидно, что я поступил правильно, пойдя пешком: потребовавшиеся для достижения моей цели усилия привели меня в экстремальное состояние, обострив мою впечатлительность, в результате чего отпечатавшийся в памяти образ обрел особую выразительность.
Теперь я отправился в обратный путь, осматриваясь по сторонам, чтобы не пропустить автобусную остановку, но таковой мне не повстречалось до Толоне. В Толоне же за время моего отсутствия ничего не изменилось: на том же месте сидел благообразный седой мужчина с палочкой, а компания местных жителей продолжали играть в волейбол. «Где здесь находится автобусная остановка?» - спросил я того же самого волейболиста. «Да вон она!» - кивнул он головой. Но тут благообразный пожилой мужчина встал, и спросил: «Вам в Экс-ан-Прованс? Тогда Вам не нужно садиться на автобус; я сам туда еду, и Вас подвезу». Конечно же, я с благодарностью предложение принял. Рядом стоял джип «Тоёта»; я сел на переднее сидение рядом с мужчиной, и мы поехали. Сначала разговор не очень-то клеился: француз по-английски говорил примерно так же, как я по-французски, то есть неважно; он сказал, что преподает немецкий язык, но я признался, что на этом языке читаю, но на нем не говорю, хотя он  мне очень нравится за красоту его звучания. «Итальянский тоже красивый» - сказал мой собеседник, на что я возразил: «Он, на мой взгляд, слишком демократичный: все же – вульгарная латынь». Так, слово за слово, переходя с английского на французский, и обратно, и даже вставляя время от времени немецкую фразу, мы разговорились, обменявшись мыслями и о Прусте, и о Хайдеггере, причем француз сказал, что он не любит Хайдеггера; я признался, что тоже его недолюбливаю, и что мне близок Иммануил Кант; он же отметил, что очень ценит Огюста Конта. Что же здесь удивительного, - два пожилых интеллигента (француз оказался на три года старше меня – ему был 81 год) всегда найдут общий язык. Благообразный месье подвез меня до самого вокзала – мне надо было возвращаться в Марсель; уже совсем стемнело, пришлось отказаться от посещения музея Вазарели; уже не могло быть и  речи о поездке в Вовенарг, где засветился Пикассо, но это меня нисколько не печалило, - ведь я видел гору Сен-Виктуар!

Арль

Хотя Арль был вписан в программу моего путешествия, как вангоговское место, его образ угнездился в моем сознании с давних времен, когда я еще не был таким фанатом искусства модерна, как потом. В те далекие годы он, наряду с Нимом, мне представлялся памятником античности.  Поэтому не удивительно, что по прибытии в город активировался этот глубинный образ, и меня повлекло к  древностям Арля.
Но, как только я, покинув вокзал, вошел в город через ворота Порт-де-Кавалери, мое внимание захватила Рона, отразившая в своем зеркале арльское голубое небо. Завороженный  красотою реки, я двинулся ее левым берегом, пока не поравнялся с термами Константина – первым  попавшимся мне на пути памятником античности. Я осмотрел его стены, бывшие бассейны и полк;, но силы моего воображения оказалось не достаточно, чтобы себе представить парящихся здесь римлян, а эстетической ценности руины терм лишены. И я направился к центру, чтобы увидеть здешние античные хиты.
Галло-римский театр I века до н. э. сохранил свой античный облик благодаря подлинным остаткам колоннады, некогда завершавшей сцену (трибуны же, в отличие от тех, что я видел на Сицилии, явно подверглись позднейшей реставрации, и выглядят, как новодел).
Хорошо сохранился римский амфитеатр, построенный в I веке н. э., но полюбоваться им можно только снаружи (он напоминает амфитеатр Вероны), внутри же Арена изуродована: в нее вписан современный амфитеатр, изготовленный из метала для размещения зрителей корриды, проводимой на ее сцене. Зато со стен Арены открывается великолепный вид на город,  на его узкие улочки с белыми стенами домов под черепичными крышами, на колокольни церквей, на огибающую город Рону, на лежащую за ней заросшую деревьями равнину, и на белеющие в отдалении постройки аббатства Монмажур.
Рядом с этим островком Древнего Рима расположен самый значительный памятник Средневековья – романский собор Святого Трофима XII века, чей аскетичный западный фасад спорит с порталом, украшенным великолепной каменной резьбой, считающимся вершиной Романского стиля. По три тонких колонны из полированного черного гранита, размещенных симметрично с каждой стороны портала, обозначают на нем отчетливый византийский след. Аналогичным образом, минимализм колокольни, имеющей форму зиккурата, контрастирует с изысканной каменной резьбой, украшающей колоннаду клуатра.
Следы античности в Арле обнаруживаются повсеместно. Например, в центре города, перед ратушей, на площади Республики стоит римский обелиск в оправе XIX века, а на площади Форума в стену современного здания – отеля Норд Пинус - вмурован фрагмент римского портика.
Чтобы исчерпать тему античности, я посетил находящийся на отлете Музей античного Арля. Здесь находится оригинал торса Августа, некогда украшавшего галло-римский театр, и копия Венеры Арлезианской; - оригинал забрали в Лувр. На меня большое впечатление произвела лодка 50 года н. э., сохранившаяся в очень приличном состоянии (она не получила и грана паблисити, доставшейся на долю кораблей викингов, выставленных в музее в Осло, хотя они - всего лишь X века н. э.).
После этого я приступил к своей главной теме – к ознакомлению с Арлем Ван Гога. Начал я с посещения Фонда Ван Гога – единственного в Арле места, где можно увидеть его произведения. В полумраке специально для этого выделенного помещения были экспонированы две картины маслом: «Вход в каменоломню» 1889 года, и «Письмо Ван Гога Полю Гогену 21 января 1889 года» - живописное воспроизведение письма, в котором Ван Гог просил извинения за нападение на Гогена с бритвой 23 января 1888 года в Арле которое последний отбил, после чего Ван Гог отрезал себе мочку уха, и был помещен в сумасшедший дом. В Фонде, также, представлены несколько работ современных художников, написанных на «вангоговском» материале, на которых изображены его картины. На полотне Кандиды Хофер тщательно выписана стена музея д’Орсэ с висящей на ней картиной Ван Гога «Мадам Жину» - это ее точная копия, к которой добавлена рама и участок стены: полный натурализм. Картина Эрро «Оммаж Ван Гогу 2/2», напротив, представляет собой сложное пересечение и врезку друг в друга нескольких криволинейных матриц с множеством фрагментов вангоговских полотен. Остальная экспозиционная площадь представляет собой выставку современного искусства «в честь Ван Гога». В общем, Фонд Ван Гога в Арле не лишний: он запоминается.
На площади Форума находится кафе «Ван Гог», изображенное художником на картине «Терраса кафе ночью» (1889). Его хозяева постарались достигнуть максимального сходства своей террасы с картиной; им многое удалось, например, они воспроизвели ее желтый цвет, но сделать такие же звезды, как на картине Ван Гога, им, увы, не под силу, а в них-то как раз и загвоздка!
Еще одно мемориальное место Арля – «Пространство Ван Гога»; это внутренний двор больницы Святого Духа, куда был помещен Ван Гог после того, как он себе отрезал мочку уха. Однако нынешний ярмарочный облик этого двора с его кафе, сувенирными лавками и медиатекой не может передать мрачную больничную атмосферу; для этого гораздо лучше подходят унылые наружные стены больницы.
Но из всех вангоговских мест Арля наибольшее впечатление на меня произвела языческая часть некрополя Алискан. Это длинная дорога, по обе стороны которой стоят одинаковые, грубо вытесанные из камня римские могильные саркофаги. Эта картина, символически изображающая каменную поступь Вечности, видимо, волновала Ван Гога, так как он с нее написал несколько полотен (об этом напоминает плакат с репродукцией одного из них).
Подводя итог, я должен сказать, что из всех городов, посещенных мною в описываемом здесь путешествии, больше всего мне понравился именно Арль. Ему присуща какая-то особая теплота – его Гений места проявил свое расположение ко мне. Осматривая другие древние города, я всегда ужасно мучаюсь, пытаясь сориентироваться в тесной сети узких, пересекающихся под острыми углами улочек, и это мне дается с большим трудом. Другое дело Арль; по нему идешь без малейших усилий – ведь он на редкость гармоничен: его древнее ядро - античность и средневековье, - идеально сопряжено с рядовою застройкой, выполняющей, в силу своих мере и вкусу,  роль идеальной оправы для его драгоценных камней; когда перемещаешься по Арлю, его панорама  развертывается, как свиток с урбанистическими гравюрами; раскрывается,  как распускается цветок…

Авиньон и Вильнёв-дез-Авиньон

Если Авиньон и оставил свой след в живописи, то он теряется на фоне его реноме, как мировой театральной столицы. Кроме того, он знаменит тем, что на 70 лет сюда перемещался папский престол. Хотя я не театрал и не католик, я рвался посетить Авиньон, так как это – тоже культовое место.
Я начал ознакомление с Авиньоном с Папского дворца, осмотрев его снаружи уже вечером дня моего прибытия; в ночной подсветке он выглядит особенно величественно. Утром следующего дня я проследил за изменением его облика по мере того, как темнота отступала, и всходило солнце, и стены дворца и стоящего рядом собора Нотр-Дам-де-Дом с наступлением дня залил яркий солнечный цвет. В ходе моих наблюдений выявилась главная черта экстерьера дворца – это архитектура крупных форм; громадная его фасадная стена выглядела бы монотонной и скучной, если бы ее поверхность была ровной, и никакие украшения не помогли бы эту скуку унять, но создатели дворца избегли монотонности, расчленив фасад вертикальными уступами, украсив его стены  нишами в форме стрельчатых арок, водрузив над входом две остроконечные восьмигранные башни, и  возведя по краям фасада мощные бастионы.  Тем не менее, главным средством выразительности всего сооружения остается, безусловно, его невиданный масштаб, раскрывающий смысловое содержание этой постройки – непомерные амбиции ее заказчиков – Авиньонских пап.
Сильнее всего масштаб дворца чувствуется в его поражающем воображение Парадном дворе (это главная площадка Авиньонского театрального фестиваля), чьи пропорции выбраны, поистине, гениально.
Интерьеры дворца представляют собой множество разноразмерных помещений, размещенных по всему его необъятному объему на разных уровнях, соединенных между собой настолько запутанным лабиринтом лестниц и переходов, что посетитель сразу теряет пространственную ориентацию, безвольно следуя велениям указателей; вот зал Консистории, осененный фресками Симоне Мартини; к нему примыкает часовня Сен-Жан, расписанная Маттео Джованетти. (В зале Консистории была развернута интереснейшая выставка современного африканского искусства, я обратил внимание, что ее артефакты не только не спорили с интерьерами Папского дворца, но даже  обнаруживали какую-то глубинную эстетическую  близость с ними). Затем я поднялся в столь же просторный Пиршественный зал с его капеллой Святого  Марциала; оттуда – неожиданно попал в  зал Конклавов, чей умопомрачительный стрельчатый свод представляет собой стрельчатую арку фасадных ниш, развернутую в третьем измерении.
Когда я перешел в Папскую башню, где расположены покои понтифика, размеры помещений резко уменьшились, но стены покрылись богатой росписью – растительным орнаментом и живописью светского содержания, например, сценами охоты на фресках XIV века в комнате Оленя. Яркие краски потолочных орнаментов, зелень лесов и полей, птицы и звери, нарядные  фигуры наслаждающихся жизнью охотников, - смягчили атмосферу, сбавив религиозный пафос, и на душе потеплело. Но стоило только перейти на территорию Нового дворца, в Большую капеллу, как строгая духовная дисциплина взяла свое, восстановив молитвенное настроение.
Осматривая дворец, я неоднократно возвращался вспять, пытаясь разгадать его пространственную структуру, но по пути приходилось так часто в хаотичном порядке совершать повороты и  переходы на другой уровень, что направление движения было невозможно запомнить, и я безнадежно запутывался; так в этом и не преуспев за полтора часа безуспешных попыток, я поднялся на крышу Угловой башни, чтобы бросить на дворец общий взгляд сверху, который бы все прояснил, но со смотровой площадки не увидел ничего, кроме черепичных дворцовых кровель. Обозлившись, я ринулся назад; пробегая через Оленью комнату, и обнаружив, что в ней отсутствует смотритель, я сделал запрещенный снимок фрески; отвлекшись на него, я перепутал лестницу, и спустился вниз другим путем, чем пришел сюда, и оказался в ранее мною пропущенном грандиозном Большом зале заседаний с его анфиладой идеальных крестовых сводов, но его обретение все равно мне не помогло воссоздать цельную картину,  и тут я иссяк, и пришел к решению (а что мне еще оставалось?): пусть внутренняя структура Папского дворца так и останется для меня неразгаданной загадкой. Ведь главный вывод я уже для себя сделал: Папский дворец – это, в первую очередь, выдающийся памятник человеческому тщеславию.
Выйдя из Папского дворца, для восстановления душевного равновесия, я поднялся на холм Домского сада с лучшим видом на Рону, на Авиньон, и на его второй, помимо Папского дворца, главный символ -  мост Сен-Бенезе, который останавливается, не дойдя до противоположного берега. Он смущает разум зрителя заключенным в нем противоречии: с одной стороны – это, безусловно, мост; с другой, - поскольку он не достигает противоположного берега, – это не мост. Спустившись к реке, и взойдя на мост, я убедился, что его парадоксальность ослабла: то, что Сан-Бенезе – это мост, я ощущал своими ногами, а недоступный противоположный берег представлялся чистой иллюзией. Тактильные ощущения всегда реальнее, чем визуальные!
Закончив свое знакомство со знаковыми объектами Авиньона, я поспешил утолить свой голод по изобразительному искусству, который я нагулял в Арле, отправившись в два его главных художественных музея. Музей Агландона привлек мое внимание, поскольку он был профильным для темы моего путешествия - здесь хорошо представлены базировавшиеся в Провансе художники: Сезанн, Фуджита, Вюйар, Модильяни; имеется даже картина Ван Гога «Железнодорожная станция». Их круг расширен за счет работ Мане, Дега, Редона.
Если впечатление от музея Агландона было для меня предсказуемым, то Коллекция Ламбера, размещенная в особняке Комон, меня приятно поразила своим неожиданным богатством. В экспозиции было представлено искусство начала XXI  века, например, полиптих «Тайная жизнь растений» Ансельма Кифера, или «Монументальное панно» Сола ЛеВитта – каждая из этих работ занимает отдельное помещение. Но ядро экспозиции составляет классика второй половины XX века; целый этаж занимала ретроспектива Кейта Хейринга (его картины представляют собой композиции из схематичных изображений, подобных «мужчине» «женщине», помещаемых на дверях туалетов); здесь были, также, представлены Гильберт и Джордж - своим фотомонтажом, и Жан-Мишель Баскиа, - своими минималистскими картинами,  а инсталляция Лоренса Вайнера “Ruptured” («Разрушено») нанесена прямо на стену в виде одноименной надписи, выполненной большими красными буквами. Словом, - Коллекция Ламбера – это музей современного искусства хорошего европейского уровня.
Оставшуюся часть дня я посвятил хождению по улицам города, прокладывая свой путь от одного архитектурного памятника к другому – вполне себе рутинное занятие для бывалого туриста, пока я вдруг, как вкопанный, не остановился, поразившись видом колокольни церкви Сен-Симфорьен, что близ площади Карм. Она светилась каким-то необыкновенным светом, как будто к обычному предзакатному освещению добавилось ее собственное, мягкое излучение, похожее на отблеск от старинного серебра.  И тут я вспомнил, что Ван Гог часто говорил о том, что Арлю, (он находится в двадцати минутах езды отсюда), свойственен совершенно особый свет, и в моем сознании всплыли слова Ницше о «красках, проникнутых каким-то светящимся серебром», и я воочию увидел, что они имели в виду. Теперь, вслед за ними, я сделал главное открытие моего путешествия – открыл для себя ни с чем не сравнимый свет Прованса. И для его подтверждения я совершил обход авиньонских вертикалей: и Часовая башня на площади Орлож, и колокольня Августинцев на Рю-де-ля-Каретери, и колокольня Сен-Пьер на Рю-де-ля-Банастери с ее изысканным силуэтом, и Башня Сен-Жан на площади Ле-Аль, и весь массив церкви Святой Клары, (где, кстати, Петрарка однажды повстречал Луару), – все они были освещены волшебным светом Прованса, немного отличаясь оттенком; я только не смог понять: то ли это было вызвано отличиями в осматриваемых архитектурных памятниках, то ли постепенным  угасанием дня.
Наконец, я спохватился: в этот день мне еще предстояло посетить Виллнёв-дез-Авиньон, находящийся на другом берегу Роны. Я поспешил выйти на мост Даладье, с которого Авиньон выглядит совершенно, как средневековый город с картины Симоне Мартини (эта фреска находится в Сьене), так как на первом плане находится прекрасно сохранившаяся городская стена с мощными крепостными башнями, за которой высится громада Папского дворца. Справа открывается прекрасный вид на мост Сан-Бенезе, который отсюда опять смотрится противоречиво. Когда я пересек остров Бартелас, и вышел к основной протоке Роны, расположенная на ее противоположном берегу башня Филиппа Красивого была еще освещена последними лучами волшебного света Прованса. Но когда я к ней подошел вплотную, включили подсветку, но свет Прованса не пропал – я его обнаружил в необыкновенно глубокой синеве окружающего силуэт башни неба. Он меня и дальше сопровождал на моем пути. Вскоре в поле моего зрения появилась ярко подсвеченная стена форта Сент-Андре, но для меня она представляла интерес, лишь как контраст к сильно сгустившимся краскам неба, за которым я с восхищением наблюдал, пока оно совсем не погасло…

Заключение

Итак, что же такого особенного в Провансе (я здесь имею в виду Прованс в расширенном значении, включая в это понятие Лазурный Берег). Здесь могут быть разные объяснения, и одно из них –  научное. Во время моей поездки я каждый день смотрел прогноз погоды по каналу CNEWS. Там показывали погодную карту Франции. Вся ее территория в середине Октября находилась во власти циклонов; даже в соседнем  Лангедоке шли дожди, и только над Провансом стоял антициклон, и над ним постоянно светило солнце; лишь иногда по небу пробегали легкие облачка. Здесь, на прибрежной полосе под защитой Альп угнездился уголок с уникальным климатом: в году здесь очень много солнечных дней, и мало дождей (осень 2017 года была особенно засушливой). Вместе с тем, здесь не бывает изнуряющей жары, так как северный ветер - мистраль – приносит прохладу. И главное: эти берега омывает теплое, ласковое море.
Возможны и другие, иррациональные объяснения. Например, что Бог создал здесь земной филиал Небесного Рая, чтобы людям было легче в него поверить. Так же и со светом. Когда импрессионисты начали работать на пленэре, то они стали искать места с самым большим количеством солнечных дней, и обнаружили, что лучшим из них, как для работы, так и для жизни, является Прованс, и двинули сюда. А когда количество талантливых, наделенных богатым воображением  людей на единицу площади стало зашкаливать, среди них начали рождаться разные легенды, например, об особом свете и об особых красках Прованса, а легенды, как известно, обладают собственной убедительностью. Я вот тоже хочу стать автором легенды. Я предлагаю считать, что загадка света Прованса таится в здешней земле, в ее эманациях, наполняющих растения и их плоды, в его камнях, из которых сложены дома и церкви; что здешняя земля и все, что из нее произошло, обладают уникальным свойством – впитывать в себя здешний изобильный солнечный свет, а потом под воздействием падающих лучей его добавлять к отраженному от предметов свету. Эта метафора абсолютно антинаучна, но зато такой образ  поэтичен, и для легенды подойдет.
                Октябрь – Ноябрь 2017 года