Забудь или умри

Надежда Вешоффская
Легко ли потерять близких?.. С точки зрения возможности — проще простого. Если говорить об эмоциях — лучше и не жить дальше.

Желание сдохнуть либо всё забыть к чертям, что было до того проклятого дня год назад, когда погибли мои жена и дочка, довели меня до абсурда: иду от колдуньи, к которой притащил меня мой сердобольный друг, и не понимаю, как я вообще до такого дошел, чтоб верить в эту лабуду.

Эта странная женщина говорила много, но я ее почти не слушал. Ну наплевать, что будет со мной завтра, я хочу вернуть вчера. Точнее, прошлое. И когда я уже проклинал, что согласился на уговоры друга, она вдруг вытащила какие-то старые карманные часы с треснутым стеклом, подвешенные на длинной цепочке.
— Когда они погибли?
— Третьего июля год назад… — отчеканил то, что врезалось мне в память навечно.

Она выставила дату и сунула часы мне в руку.
— Реши сам, чего ты хочешь? Забудешь или умрешь! — эти ее слова, сказанные каким-то вдруг треснувшим голосом, и не позволили мне выбросить эти дурацкие часы в ближайшую урну.

Раздумывая, что же ведьма хотела этим сказать, я повесил этот напоминатель о смерти прямо над зеркалом, обклеенным фотографиями моих девочек. Часы были мертвы, как и всё в этом доме. Кроме меня и попугая.

Боже, до чего дошел — я, вечный скептик, верю в потустороннюю силу! Взглянул на себя в зеркало — кошмарный тип: не бритый, опухший. Заливаю горе водкой, как только становится совсем тяжко. А такое состояние у меня не редкость. Наверно, сдох бы от голода, но соседка приходит, проверяет. Под предлогом, что заботится о попугае моей жены. Словно я и сам не могу покормить этого молчаливого Попку, которого жена, помню, так долго пыталась научить выговаривать имя нашей дочери: Карина.

Сегодня мне тяжело, как давно не было — разбередил старые раны. Водка мне в помощь.

Пил, пока не почувствовал жуткую усталость. Время почти 12 ночи. Мне плохо! Голова, как колокол. Хочется засунуть ее под холодную воду. Так и сделал — поплелся в душ. Стоял под водой, слушая шум воды. И мне уже кажется, что это не вода — тихий шелестящий смех моей жены. Допился! Но высунул голову, прислушался — тишина. Показалось, конечно. Снова голову под воду — и смех словно залил мне уши. Вздрогнул, лихорадочно выскакивая из-под ставшей просто ледяной воды и ища барашек крана. Всё, спать, а то «белочка» на подходе.

Вышел и остолбенел — часы, что я принёс, раскачиваются на гвоздике перед зеркалом, чуть заметно, но качаются. Трр-трр — цепочкой по пластмассовой шляпке канцелярского гвоздя. Что за чёрт! Схватил, остановил, уставился на них в удивлении: они шли. Время — утро того страшного дня. Неприятное холодящее чувство проползло по позвоночнику.

Ну что я, как маленький, просто я их потряс, пока нес, вот они и пошли. А раскачать их мог и Попка — клетка недалеко.
— Твоя работа, чучело? — рыкнул я на попугая. Он повернул голову вбок, сделал какое-то обиженное «крр» и неуклюже повернулся на насесте ко мне спиной. Я махнул рукой и пошел спать.

Но спать пришлось недолго: проснулся из-за этого пернатого чудовища. Он скребся и выдавал какие-то режущие слух звуки. Злой, я вскочил и поплелся на шум.
— Ты угомонишься сегодня? — махнул рукой по выключателю. Свет вспыхнул, выхватив из темноты мерно качающиеся часы на цепочке. Трр-трр…
Меня пробил пот, по спине вновь поползли липкие мурашки. Я схватил клетку и переставил ее подальше от зеркала. Теперь он точно до них не достанет и не напугает меня.
— Ощипать бы тебе попку, Попка! Да девчонки тебя любили, не буду… — накрыл его покрывалом.

На работу проспал. С удовлетворением заметив, что часы такие же мертвые, какими я их принес, и снова стоят, я собрался и ушел, успев лишь умыться и освободить от темноты попугая.

Возвращаться домой не хотелось, поэтому я напился после работы вне дома и пришел уже почти в полночь.
— Ну что, крылатый, Мила приходила, жрать дала?..
— Крр.
— Ну и живи у нее, — расхохотался и свалился спать прям на диване в прихожей.

…И проснулся то ли от сна, то ли от живого голоса. Голоса моей дочери: «Папа, побудь со мной». Я распахнул глаза и попытался сориентироваться. Трещащий звук цепочки от раскачивающихся часов и вовсе протрезвил меня. И в темноте перед собой я увидел два силуэта, так похожих на моих девочек.
— Карина?.. — в горле пересохло, я потянулся к милому силуэту моей дочери. — Это ты?
— Папа, пойдем с нами, — почему-то шепотом говорила со мной дочь. — Я скучаю…
— И я скучаю, доченька. По вам обеим, — подступили слезы.
Темнота качнулась, и я почувствовал легкое прикосновение к щеке, как гладила меня только жена.
— Наташа…

Попугай резко толкнул клетку и захлопал крыльями — я вздрогнул и включил свет, чтоб увидеть тех, кого почувствовал. Попугай безумствовал и выкрикивал: «Кр… Кар-ри…». Я накинул на безумца покрывало и обернулся — в комнате никого не было. Лишь странные часы шуршали цепочкой и тикали, отсчитывая тот самый день, когда я потерял своих любимых.

Я безумец! Просто схожу с ума от одиночества и тоски. А что это за проклятые часы?! И о чем там говорила колдунья? Забудь или умри. Я не в силах забыть. Так что же?..
Стало жутко. Я подозрительно оглядел помещение, снял этот дурацкий маятник и бросил на диван. Завтра выброшу — и всё это сумасшествие уйдет из моего дома. Пошел в спальню, укрылся с головой под одеяло.

— Каррина, — вдруг раздался из прихожей скрипучий голос попугая. — Каррина… — выговаривал он тщательно. Меня словно окатили ледяной водой. Я неуверенно высунул голову наружу, боясь увидеть в темноте что угодно. Но лишь услышал из прихожей тихий смешок жены и, словно колокольчик, чистый и настоящий, смех моей Карины.
— Это всё неправда! — Сон как рукой сняло. Вышел, включил в прихожей свет: как и ожидал — никого. — Заткнись! — рявкнул попугаю.
Я чувствовал, что еще чуть-чуть, и сойду с ума. Выскочил на улицу. Куда идти? Только Мила, соседка, меня может выслушать сейчас.
— Мила, я схожу с ума! — выпалил с порога. Мила была растрепана и немного удивлена, но, видя моё состояние, впустила меня в дом.
Я сходу всё выложил девушке, пока она наливала чай, иногда вставляя свои вопросы.
— А водка есть?
— Думаю, с тебя хватит водки, — она погладила меня по голове, и я вздрогнул от прикосновения, так уже забывший нежность.

Я вдруг посмотрел на Милу другими глазами: она не просто сердобольная соседка — в лице живое участие и…чувство. Прижал ее ладонь к своей щеке и закрыл глаза. Все страхи отступили.
— Можно, я останусь здесь?

... Был выходной, поэтому я проснулся поздно. И на чужом диване. Мила согласилась зайти со мной в дом.
— Это они? — она сняла часы с гвоздика у зеркала.
— Да… Но я их бросил на диван, когда ушел.
Мила обняла меня.
— Ты просто был очень возбужден из-за этих видений. Успокойся. Это просто старые сломанные часы, — покрутила их в руках, — они не могут идти. Выпей успокоительного и поспи. Если что, ты знаешь, где меня найти.
Девушка весело подмигнула, и у меня отлегло от сердца. Действительно, надо просто бросать пить!

Я, наконец, задумался, что надо возвращаться к жизни. Чмокнув меня, Мила ушла.

Попка вёл себя тихо, дом молчал. Спать я не стал, решил заняться домом, что не делал с тех пор, как моих девочек не стало. Разобрал вещи, решил избавиться от многих, и в заботах не заметил, как наступила ночь.
— Крр… Каррина, — проскрипел голос попугая из прихожей. Я вздрогнул, но решил не обращать внимания на этого подлеца. — Каррина хоррошая, — опять заговорил пернатый. — Прривет, Каррина…

Детские рисунки выпали из моих рук. Я осторожно встал и вышел в коридор. Уже знакомый звук «трр-трр» протарахтел по моим было успокоившимся нервам: часы раскачивались с большой амплитудой на пластмассовой шляпке гвоздя. Время — почти то, когда произошла авария, укравшая у меня любимых.

На ватных ногах я подошел и сдернул часы. На меня из зеркала глядели горящие безумием глаза. Мои глаза. Я смотрел в них, пытаясь успокоить колотящееся где-то в горле сердце. И вдруг увидел в отражении еще две пары глаз. Резко отпрянул — на меня смотрели из зазеркалья, улыбаясь, мои девочки. Меня парализовал страх. Я попятился назад, в комнату.
— Папа, ты хочешь выбросить мои рисунки?

Я медленно обернулся на голос. Моя дочь, как тогда, пятилетняя, светловолосая, в розовом платье, сидела там, где недавно я разбирал ее творчество.
— Карина, это ты?
— Конечно, я, пап, — она подбежала ко мне, повисла. Я присел и обнял ее, совсем потерявшись в своих ощущениях. Чувствовал ее своим телом, это была она. Только очень холодная. Я уткнулся в ее локоны — они пахли ею, свежестью и детством.
— Я соскучился, — сжал тельце в объятиях.
— Я тоже. И мама.
— А где она?— спросил и тут же почувствовал запах ее духов. Ласковые руки обняли меня сзади, Наташа прильнула к моему плечу.

Я взглянул в ее глаза и понял, как скучал, как я их люблю и хочу быть с ними. Всё так, словно и не было этих трех мучительных лет.
Только губы, коснувшиеся моих губ, холодные.
— Вы замерзли, девочки мои?
— Да, нам холодно…здесь, — Карина прижалась ко мне ближе. — Ты пойдешь с нами?
— С вами? — я нахмурился, заскребло на душе. — Разве вы не останетесь со мной?
— Нам нельзя, — вздохнула Наташа. — Пошли. Нам будет хорошо вместе.
Карина спрыгнула с меня и потянула меня за руку в прихожую.
— Привет, Попка!
— Прривет, Каррина...
— Пап, это я его научила. Правда, здорово?!

Наташа вытащила из моей побелевшей от напряжения ладони часы, взглянула на них.
— Надо идти, — и повесила на место.
Карина весело шагнула в зеркало, которое легко проглотило ее, словно серебристое желе. Я протянул руку и коснулся его. Оно было обжигающе-холодным. И липким. Как страх. Сердце бешено колотилось, словно желая наработаться напоследок. И рядом по-доброму улыбалась моя жена.

Сквозь какую-то призму, словно находясь в воде, я услышал звуки: беспрестанные звонки и стуки в дверь, на полке рядом со входом бесшумно принимал вызов телефон.
— Макси-и-им! — это был встревоженный голос Милы из-за двери. Я было шагнул туда, но жена крепко держала мою руку.
— Ты должен сделать выбор!
Да, конечно, забудь или умри. Я должен был выбрать сейчас. Я тяжело вздохнул и сделал шаг.

...Часы молчали, они были мертвы. Как и всё в этом доме. Кроме попугая, выкрикивающего одно единственное слово: «Кар-рина».