Война уже закончилась, но миром пока не пахло. Абхазская трасса таила уйму угроз. На пустой дороге гулял только ветер, а в придорожных сёлах редкие окна мерцали сквозь испуганный мрак.
На русской территории нас остановили всего пару раз, но отпустили без придирок и денег, только заглянули в документы и в лицо переднему пассажиру.
- Вам тоже жизнь надоела? - поинтересовался на прощание мент у пограничного моста. Я не понял почему «тоже», но Борис ответил: «Что с меня взять?» а мы с передним пассажиром промолчали. Он вёл себя слишком хладнокровно для такого путешествия. От него будто исходила волна спокойствия. Он пока не произнёс ни слова и даже ни разу не проснулся.
- Что они сделают? - продолжил свою мысль Боря, - не станут же убивать! Самое страшное – отнимут машину. Она сама скоро развалится…
- Его уже точно не тронут, - сказал мент, указывая на пассажира.
Борис подобрал меня в сочинском порту, где я ожидал батумского парома. Больше никто не ответил на заманчивое предложение. Более реальным выглядело бы приглашение слетать в Нью-Йорк или махнуть в Париж. Я думал, он назовёт бешеную цену, но оказалось, что не ради денег, а просто для компании.
- Не могу всю дорогу молчать, - пояснил Боря, - в тишине даже страшно становится…
- А как же он? - спросил я, указывая на переднего пассажира.
- Оставь его в покое, - невпопад ответил Борис, - ты его не трогай и он тебя не тронет.
На территорию Грузии мы въехали уже в сумерках. Впрочем, бандит в камуфляже, стоявший за мостом, не считал эту землю Грузией.
До Грузии не дам гарантию, - сказал он, пряча деньги в карман, - до Гудауты - сто процентов. Говори; Джангир послал. Может до Сухуми пропустят. Дальше сам договаривайся.
Когда мы тронулись, он вдруг снял с плеча автомат и встал перед капотом.
- Смотри, только из уважения к нему, - он указал на спящего, - для грузинов закон простой. Оставляет машину, деньги и идёт пешком, если живой.
Я сразу проникся уважением к таинственной личности, но он даже не шелохнулся. Я знаками попытался спросить, что за влиятельная личность дремлет на переднем сидении.
- Не обращай внимания, - в полный голос ответил Борис, - просто болтают, чтобы не краснеть. На самом деле, нет у этих людей ни стыда, ни совести.
Ветер гонял по дороге опавшие листья и уже пахло редкими в этих краях заморозками.
- Кто мог подумать, - возмутился я, чтобы только поддержать разговор, - что легче будет ехать в Турцию, чем в Россию.
- Так бог решил, - ответил Борис, указывая пальцем вверх, - там всё открыто, а тут горы выше неба. Он давно сказал – не лезь! А мы стали строить дороги, мосты тоннели… Зачем? Чтобы открыть дорогу этим Джангирам?
- Но ведь православные народы, - выдвинул я привычный аргумент.
- Какие православные? Не право-славные, а криво-позорные! – Борис вдруг оторвал от руля пришпиленное распятие и выбросил в окно, - вот какие они христиане! Никакие турки не делали такого с нами. Прогнали всех грузин. Оставили только тех, кто прошёл проверку кровью. Стрельнул в своих или поджёг… А такие опаснее любого чеченца. Смотри, полно грузинских фамилий, а в паспорте – абхаз! Раньше, для должности, а теперь залог выше. Дом, семья и вся жизнь… Турки такого не делали, даже персы. Сотни лет там живут наши люди и все знают, что они «гурджи». Свой язык, обычаи, культура и никаких претензий…
- Не гони, - сказал я, чтобы только прервать политический монолог, - ещё стрельнут вдогонку. По делу же едем не на прогулку.
За последние годы, я убедился во вредности политических дискуссий. Никакой пользы от таких разговоров, кроме душевного расстройства, я пока не видел.
- Пусть мои враги спешат по такому делу! – сказал Борис после небольшой паузы, - еду на похороны. Отец умер, надо похоронить.
- Извини, соболезную, - сказал я, с трудом подыскивая подходящие слова, - как это случилось? На похороны успеваешь? Там дождутся?
- Без меня не похоронят, это точно, - я увидел в зеркале заднего вида его кривую улыбку, похожую на злобный оскал, - а куда ты торопишься?
- Домой, к семье, к детям. Полгода не был. Они в таком возрасте, что несколько месяцев – уже большой срок. Если такая жизнь продолжится, то будут меня звать дядей, а не отцом.
- Главное, чтобы мать знали, - отозвался Борис с необычайным жаром, - мать это главное. А отец пусть будет далеко. Не страшно. Главное, чтобы был свой, а не чужой. Бываем, близко, но чужой. Или далеко, но свой – родной. У нас большая семья, шесть братьев, но всё наоборот. Всю жизнь без отца… По всякому; и по километрам и по отношениям. Для нас он умер, но всё нормально, не жалуемся.
- Погоди, ты говоришь, сейчас похороны?
- Умер сейчас, а из семьи ушёл двадцать лет назад. Ушёл к шлюхе, официантке.
- Да, - согласился я, - с официантками в Грузии всегда так...
- Ничего подобного! Сколько угодно порядочных женщин. Моя мать тоже официантка. С той шлюхой в одном ресторане работала. Потому особенно обидно! Все друзья, знакомые там побывали. Просто так, развлекались. А он, старый дурак, решил жениться.
- Ты прав, - попытался я оправдаться, - официантки не виноваты. Вот мужчины в системе общепита все одинаковые. Не застёгивают ширинку. Отъимеют всё, что шевелится…
- Неправда, мой отец там же работал; шефом. Он знаменитый повар. Ни до, ни после, ни шагу, ни взгляда в сторону. Но поставил мировой рекорд. Я пока не слыхал, чтобы с девкой вдвое моложе, убежать от шестерых детей.
- Он же не от вас ушёл, а от жены. Конечно, обидно, но понимать надо…
- Ты что, адвокатом к нему нанялся, - Борис ткнул пассажира локтем, как бы ища одобрения, - никто его не оправдывал, даже свои родственники отступились. Потому он удрал в Ростов, а то могли убить, запросто и никто слова бы не сказал.
- Погоди, - заинтересовался я, - а семье он не помогал? Если шесть детей – это трудно. Виделись с ним, общались?
- Деньги присылал, но в Грузии больше не был. Только после смерти. Все знали, что просит похоронить среди своих. Ещё в те годы. Одного сына взял с собой. Вроде похитил, а на самом деле, просто без разрешения матери. Самого младшего, любимчика…
- С младшими всегда проблема, особенно в многодетных семьях. Всё для них, балуют, на руках носят. Вот и вырастают эгоистами.
- Опять ты врёшь! Это для него я был любимчиком, а все остальные на мне ездили.
Я понял, что опять попал впросак. Стоило взять пример с переднего пассажира и заткнуться, иначе, после ещё нескольких подобных замечаний пришлось бы идти пешком.
- Дети душой чувствуют, - продолжил Борис, взрослого обманешь, а ребёнка нет. Он промолчит. Ведь только чувствует плохое, а верит в хорошее. Там я понял, что значит мачеха. Как оборотень. Для него беззащитное создание, а для меня бешеная волчица. А он дурак, ничего не видел. Так и помер в недоумении.
- Сколько это продолжалось? – не удержался я от вопроса.
- Целую вечность, а на самом деле три месяца. Самые чёрные дни моей жизни.
- А что говорили её родственники? Из какой она вообще семьи?
- Ты не думай, я против русских ничего не имею. Я им пол жизни отдал. А если так дальше пойдёт, всю жизнь потрачу. Что ещё делать холостяку...
У них по-другому. Родственники далеко или под большим секретом. У неё то и другое вместе. Это я одобряю, если в разумных пределах. Ведь наши топчутся вокруг да около. Невозможно пукнуть, услышат. У меня другие вопросы. Почему у них столько людей, которые совсем не люди. Чаще мужчины, но бывают женщины. Редко, но бывают. По виду совсем человек, но даже слово специальное есть – нелюди. Не слыхал?
Сам посуди. Захожу; она накрашена, в телевизоре орёт Пугачёва и ни одно зеркало не завешено. Где покойник? Я испугался, думал без нас похоронили. Оказывается, в морге. Кайфует в холодильнике. Почему? Очень просто, она хочет запомнить его живым. Хорошо, я успел выкупить, а то могли закопать, как бродягу. Стоило мне открыть без него холодильник, она сразу начинала шипеть, как змея.
- Как без него, - мне почему-то стало страшно, - ты же говоришь, успел выкупить…
- Не сейчас. Тогда, в детстве. Если я что-то ел, ей становилось дурно. А при нём, как родная. Он шеф-повар лучшего ресторана, дома всего полно, а я всегда голодный. Знала, что от молока воротит, даже от капли. Специально подливала, точно отраву. Как ему объяснить? Если откажусь или стошнит, то у неё крокодиловы слёзы. Дескать, это я назло, по наущению матери, а она просто хочет, чтобы ребёнок чувствовал материнскую ласку. Но исподтишка намёки в ту сторону, сравнения, шуточки.… По-грузински ни слова. При ней запрещено. Она обидится. А наедине я его не видел.
В Гаграх прозвучал в нашу честь салют из трассирующих пуль. Стоило чуть промедлить и следующая очередь прошила бы нашу машину. Борис успел вовремя тормознуть и так же быстро сдать задним ходом к пьяным чеченцам. Они встретили его руганью, но посмотрев документы притихли. В этот раз, больший интерес вызвал не передний пассажир, а я. Ему просто заглянули в лицо и сразу водрузили шляпу на место. Меня заставили выйти из машины, а потом ухмылялись и секретничали с Борисом явно на мой счёт. Однако, в этот раз деньги не понадобились. Борис вернулся повеселевшим и не отвечая на вопросы, сразу продолжил свой рассказ:
- Всё через желудок. Я потом понял, как она его охмуряла. Каждый день на столе сациви, кучмачи, чихиртма и обязательно Хванчкара. Запах молока, он не чувствовал. Часто просила приготовить баже в гранатовом соусе с орехами. Будто любит, хотя сама не ела. А для мужчины – это термоядерная бомба. После такого обеда, на любую женщину прыгнешь. А у матери сплошная диета; эларджи, кебжалиа, пхали... Чтобы желудок отдыхал после работы. Вот и дождалась отдыха.
В последний день отвёл меня в сторону, принял торжественный вид и говорит: «Почему ты не называешь её мамой?» А я к тому времени уже распух от злости. Сказал, что никто не назовёт. «Шлюх не называют мамой». Вот он меня и стукнул. Первый и последний раз. А им господь не послал детей, хотя всю жизнь мечтали.
Тут в дверь стучат, колотят. Пацаны со двора. Я им срочно нужен. Выхожу, а за углом мать. Такое вот совпадение. Три месяца крепилась, но не выдержала, приехала. Каждому дала по червонцу. Они бы за такие деньги меня с того света достали. С тех пор не виделись. В чём был, в том и уехал. Братья с ним помирились, встречались. Одному дом купил, другому машину, остальных тоже не обидел. А меня нет, я не существую. Вот только сейчас встретились, - Борис похлопал отца по плечу и поправил шляпу прикрывающую лицо, - У всех дома, семьи. У старика была одна просьба: похоронить на родовом кладбище. Друзья, родственники, взрослые сыновья, где они? Никто ради покойника не хочет рисковать жизнью…
Я отпрянул от переднего сидения, но всё ещё не мог поверить в реальность происходящего.
- Извини, что не сказал сначала. Одному было страшно. Не видел дорогу, всё время на него оглядывался …
Борис протянул руку в знак примирения и после краткого раздумья я пожал её. Деваться было некуда.