БЛИНЫ НА ВОДЕ
В одном из районов Нью-Йорка, где одноэтажные, короткие, словно выкошенные грибы, дома, где горячий асфальт, и огромное бледное небо, покрывающее все это как старый носовой платок, бродили мы в поисках русского магазинчика, который, как нам сказали, где-то здесь "имел место быть". Нужно было сформировать стол. Русский, но чтоб американцам понравилось, что, оказалось, не просто. Они ж как дети за столом, американцы, не нравится - не едят! Это мы будем есть, давиться, кивать головой, чтоб не обидеть хозяев, они - нет.
Мы уныло брели в надежде увидеть русскую вывеску и, наконец, нашли в одном длинном билдинге-кишке дверь, уляпанную замызганными листочками с телефонными номерами, адресами, написанными простым карандашом, детскими наклейками от жвачек, и сам магазин, длинный и узкий, как шпала.
Нам нужны были блины и была страшная жара.
Армянин, в возрасте, худощавый, с девочкой на руках, посмотрел на нас и сказал по-русски, покачав головой:
- Не, девочки, нету...
По магазину бегали кареглазые симпатичные дети, то и дело запрыгивая армянину на руки. Он снял с себя девочку и поставил её на пол.
- Жарко! Молоко киснет, - пояснил он.
Мы расстроились, тоже скисли, как армянское молоко, и замолчали, глядя в окно. Перспектива опять оказаться на улице, в этом пекле, без блинов, повергла в ступор. Мы просто стояли, не двигаясь, не принимая ситуации и не решая её. Армянин понял:
- Падаждите, я позвоню,- тут одни.. Пекут...
- Конечно, конечно,- закивали мы с дочкой одинаково темными, на прямой пробор, головками. - "Мы подождём"!
Ждать надо было минуть 25-30. Мы толкались возле вентилятора, молча изучая количество жиров и углеводов на этикетках, разглядывали яркие картинки на йогуртах, иногда сталкивались, и тогда молча огибали друг друга, продолжая вынужденный осмотр. Туда-сюда бегали армянские девочки и мальчики, кудрявые и любимые.
Армянин улыбался.
Наконец раздался звонок.
- Бежит.. девчонки, бежит, щас будут!- сказал армянин весело. На воде только. Молоко киснет... Не разрешают.
Я представляла, как какая-то волоокая, с глазами простокваши, русская бабеха, печёт блины, в жару, в этом форестхиллском каменном мешке, бросив все, по звонку, потому что нам "кровь из носу" нужно накормить троих американцев блинами с красной икрой. Стоит у плиты, краснолицая, с каплей на носу, жаркая, и шипит масло, и блины соскальзывают со сковородки на белую, с золотой каймою, русскую тарелку, а рядом прыгает муж, в шортах, без майки, и тоже шипит -"Скорее, скорее!"- почесывает он живот и прибавляет "кондиционеру"...
Мы потоптались ещё минут пять, как дверь открылась и вошёл мужчина.
- Напек? - спросил армянин, и почему-то лицо его неприятно изменилось, стало каким-то брезгливым.
Мужик протянул горячий свёрток из фольги, а армянин сунул ему деньги, не глядя, прямо в руку, грубовато, прямо в потную ладошку, сделав неопределенное движение кистью руки, какое-то некрасивое, даже оскорбительное, типа - все, свободен, пошёл вон, и я видела как мужик зажал их, эти доллары, засуетился, застеснялся и обрадовался одновременно. В потрепанных плетенках и слишком коротких шортах, откуда выныривали слабые беспомощные коленки, он топтался, не уходил.
- Рустэээм! - кричала чернявая девочка в серёжках.
- Иди давай, - сказал армянин мужику и опять сделал рукой.
И он ушел, мужик, тихонько прикрыв за собой дверь и быстро пошёл, пружиня, тут же затерявшись среди сотен ног и слившись с мутным от жары городским пейзажем.
А дома, наверное, жена, ждёт доллары. В леггинсах и футболке.
И орет русский телевизор. И она орет: "Чо долго?!" . Дети тоже орут, но уже на английском. Когда-то, возможно, все они жили в Саратове, или Днепропетровске, но очень хотелось много фруктов детям и колбасы себе. И шмоток, шмоток, шмоток, чтоб Мариванна с четвёртого этажа разноцветной от старости "хрущёвки" обзавидовалась.
Но получилось так. Блины на воде. А у армян дети говорят по-армянски. У них получилось. Хотя, кто знает, кто знает, - "не суди- да не судим будешь".
Блины, кстати, были отлтичные. Хоть и на воде.