I. "СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ" – ДРЕВНЕРУССКИЙ ТЕКСТ №1
«Слово» – памятник древней Руси, написанный на исходе XII столетия… Так звучит символ веры филологов и историков, пишущих об этом тексте. Что за этим стоит?
На роль главного литературного достояния древней Руси «Слово» подходит более всякого другого текста по двум причинам.
Во-первых, «Слово» – это шедевр сам по себе, независимо от того, о чём в нём повествуется. Ясно, что этот пышный изобилующий метафорами текст на голову превышает всё прочее, написанное в то время. Наличие в древнерусской культуре памятника такого уровня автоматически ставит Киевскую Русь в культурном отношении вровень с западноевропейскими странами той эпохи.
Во-вторых, замечательно, что именно в «Слове» звучит призыв к объединению Руси, к сплочению удельных князей (автономий) вокруг стольного киевского князя (царя). Этот призыв был актуален на всём протяжении существования Российской империи, в особенности же во время вторжения на Русскую землю захватчиков (отечественные войны 1812 и 1941 - 1945 годов).
Таким образом, на роль главного памятника древней Руси «Слово» подходило более всего. Можно даже сказать, что оно было обречено на это.
Шедевр (Киевской Руси) + патриотичный призыв к единению = древнерусский текст №1
Есть ещё одна важная причина – это сложность-многоплановость текста в целом, непотнятность многих слов и понятий, «тёмнота» отдельных фрагментов, «ошибки переписчиков» и т.п. (Чтобы разъяснить всё это работы всем хватит!)
II. ГЛАВНОЕ – ЭТО НЕ ПОНЯТЬ ТЕКСТ, А ДОКАЗАТЬ ЕГО ДРЕВНОСТЬ
Предположим, что «Слово» написано не в конце XII века, а является позднейшим подлогом… Это значило бы, что не было высочайшего уровня культуры на Руси и т.п.
(Но это полбеды. Главное - это означало бы, что учёное сообщество единодушно ошибалось в отношении данного текста, что привело бы к дискредитации гуманитарной науки.)
Следовательно, даже предполагать подобное непатриотично, а в условиях тоталитарно-единой идеологии нашей страны и небезопасно. Так, например, авторитетный историк Зимин, за свои «ошибочные» взгляды в отношении «Слова», был на закрытом заседании РАН разгромлен, а его многолетний труд был опубликован сравнительно недавно, уже после его смерти.
В таких условиях задача, которую даёт государство учёным и на что выделяются огромные деньги заключается в том, чтобы доказать подлинность «Слова». В качестве отчёта о проделанной работе мы имеем выпущенные к 800-летию создания «Слова» многостраничные тома, рассматривающие «Слово» с разных сторон и в разных аспектах, но… всё это царство количества уже говорит о том, что что-то здесь не так. Но самое главное, что есть в этих томах, значится на их обложке – крупно напечатанная цифра 800.
В скобках заметим, что задачей «исследователей» является не понять сам текст как он есть, а на основе внешних, периферийных объективных аргументов доказать древнее происхождение «Слова».
Как можно доказать древность текста?
Это сложно, поскольку оригинала нет (углеродный анализ состава чернил и пергамена, к сожалению, отпадает, идём дальше), список утрачен, а есть только издание 1800 года. Как раз такая ситуация является идеальной для учёного сообщества, поскольку позволяет много говорить и дискутировать, выдвигать гипотезы и т.д. Многочисленные научные спекуляции «исследователей» текста основываются на вероятных ошибках переписчиков, перепутанном порядке листов и недобросовестности первых издателей.
Несмотря на апломб филологов и историков, основными внешними аргументами в отношении древности «Слова» являются лингвистические: в то время де так говорили-писали, а позже уже нет. Но подобные доказательства неспециалисту мало понятны, а поскольку разные узкие специалисты полемизируют между собой, не сходясь зачастую ни в чём (одни указывают на южно-русское происхождение текста, другие смотрят на север), то рядовой читатель мало помалу уверяется, что и это всё одни только разговоры.
Однако – так говорят – в 2014 году унылая ситуация в отношении решения вопроса о древности «Слова» изменилась. На основе лингвистического сравнения текста «Слова» с новгородскими берестяными грамотами XII века (открытыми лишь в 1950-х годах), Зализняк убедительно для всего научного сообщества доказал подлинность «Слова»*. Если это так, то немалые государственные субсидии наконец-то принесли свои плоды. Допустим, это так. Ура!** Но что дальше? Разве текст от этого стал более понятен? Разве стали понятны «тёмные места»? Разве знание контекста может нам понять суть и прояснить тёмные места? Ведь и раньше, хотя и бездоказательно, все в один голос твердили: «Слово» – величайший памятник древней Руси…
(Учёные хором: «Мы же говорили и раньше, что текст подлинный! Поэтому выделите нам ещё денег… на Культуру. Чтобы мы могли и дальше изучать этот удивительный памятник древнерусской культуры».
Предположим, что автор «Слова» будет установлен, а «тёмные места» текста будут прояснены. Что им тогда делать? Это было бы очень неприятно. Поэтому это не будет понято (ими) никогда.)
* Таким же образом – так говорят – была доказана древность тмутараканского камня, который, возможно, упоминается в «Слове» как тмутараканский болван.
** В отличие от своих восторженных почитателей, сам Зализняк гораздо более сдержан в выводах. Вот, что он пишет по поводу аргументов «скептиков»:
«…только на стороне подлинности имеются системные аргументы. ...Неверно было бы утверждать, что лингвистические аргументы противников подлинности все подряд недействительны и не весят ничего. Они кое-что весят. Но несопоставимо меньше, чем то, что лежит на противоположной чаше весов."
III. СОВРЕМЕННЫЙ АЖИОТАЖ ВОКРУГ «СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»
Побочным продуктом доказательства подлинности «Слова» явилось огромное количество исследований этого текста, «учёных» и «дилетанских», а также истолковательных переводов, в которых разные «исследователи» вставляют свои открытия, с кем-то важным соглашаясь, а с кем-то, как правило, менее важным, полемизируя. Горы литературы, посвящённых «Слову», были инициированы сверху и потому отнюдь не являются свидетельством искренней любви к данному тексту. Тут можно вспомнить огромные тиражи книг, в сотни раз превышающие спрос, и добавить к этому вульгарный стиль «учёные для неучёных». С того момента «учёные» перестали утруждать себя доказательствами и просто ссылаются на авторитеты и друг на друга. Так наука вышла из университета на улицу, качество перешло в количество. Ажиотаж вокруг «Слова» естественно привёл к выдвижению на первый план функционеров от науки.
Такая невротическая ситуация вокруг «Слова» сложилась в нашей стране сравнительно недавно, после 1960-х годов. До 1950-х научные работы выглядели куда более сдержанно и достойно (возможно, дело в тоталитаризме?), научная литература была действительно научной. В качестве примера здравомыслия и сдержанности можно привести издание «Слова» акад. Орлова, предшественника Лихачёва. Что касается популярных изданий «Слова» XIX века, то выглядели они гораздо достойней современных популярных изданий. Можно сказать больше – в них чувствовалось любовь к тексту, гордость за то, что мы русские, а также, что очень важно, уважение к первым издателям**.
Но сейчас мы имеем литературу по «Слову о полку Игореве» нескольких сортов:
1. официальную точку зрения во всех популярных изданиях «Слова», тенденциозную и имеющую преимущественно идеологический подтекст;
2. горы мало кому интересной узкоспециальной литературы полемического характера;
3. популярные книги придворных шутов, которые неизменно проявляя пиетет к отчему златому столу, кажется, стремятся довести идею «эзотерического» прочтения текста до абсурда;
(Книги эти пишутся не такими уж дилетантами и, как правило, издаются)
4. фантастические построения так называемых дилетантов, представляющие собой компиляции открытий разнообразных исследователей и собственный нетривиальный вывод об авторе «Слова», «тёмных местах» и пр.
Ясно, что для рядового читателя всё это мало, что добавляет по сути, во всех смыслах уступая первому изданию 1800 года.
* Эта нетолстая книга является своеобразным резюме научного подхода к тексту. Есть здесь фрагменты летописей и истолковательный перевод «Слова».
** Например, на обложке и титуле популярного издания «Слова» 1899 года, предназначенного для гимназий, помещён портрет графа Мусина-Пушкина.
IV. РЁК ЛИХАЧЁВ И ХОДЫНА
Упрощая, можно сказать, что есть два антагонистичных подхода или скорее тенденции к пониманию «Слова». Первый подход – известный нам по многочисленным публикациям исторический или научный. Второй подход – герметический, рассматривающий «Слово» преимущественно из него самого. Первый подход – экзотерический, второй – эзотерический. С точки зрения исторического подхода второй подход шельмуется «дилетантским» (выступления Лихачёва против дилетантизма в изучении «Слова»).
Разница подходов определяет и отношение к так называемым «тёмным местам» текста. Историки рассматривают «тёмные места» как ошибки переписчиков - на «исправлении» которых основывается большинство гипотез. «Герметики» же считают «тёмные места» особенностью тёмного и притом необычайно ёмкого стиля автора. Встав на точку зрения последних в самом тёмном или говоря другими словами в «самом испорченном месте» текста мы ожидаем найти спрятанное имя автора, в виде анаграммы или как-то ещё. Само собой разумеется, имя это сможет прочесть только достойный.
И что же? Как раз в этом самом тёмном месте историками предлагается Ходына*: "Рёк Боянъ и Ходына (и ходы на) Святославля…». При этом в комментарии говорится, что, вероятно, Ходына – это некий певец-гусляр и что пели они вдвоём с Бояном, как это ещё и сейчас делают исполнители карело-финских рун**.
Разумеется, Ходына как коллега и современник Бояна, неожиданно появляющийся в самом конце «Слова» – нонсенс. Во-первых, потому, что Боян до этого пел один, а во-вторых, потому, что второй певец противоречит симметричной конструкции текста в целом (но как имя скромного автора – гипотеза***, которая должна быть подкреплена другими фрагментами «Слова»). Действительно, в «Слове» есть старое время и время новое, есть земля русская и земля незнаемая, есть соколы и вороны и т.п. Наконец, есть Боян и есть Автор. Таким образом, в тексте нет произвола, здесь всё выверено, всё зеркально и здесь просто нет места для Ходыны, во всяком случае, Ходыны как товарища Бояна.
В качестве примера строгой зеркальности текста можно привести трёх «старых» князей в начале и трёх «молодых» князей в конце. «Старые» князья – «старый Ярослав», «храбрый Мстислав» и «красный Роман», «молодые» князья – Игорь Святославич, буй тур Всеволод и Владимир Игоревич. В обеих тройках первый князь – старший, второй – храбрец, третий – молодой и красивый. «Старых» князей воспевал Боян, «молодых» князей воспевает автор.
Но Ходына не только удивляет, но и сплачивает, присутствуя почти во всех переводах и переложениях «Слова» последних десятилетий. Так переводчики присягают на верность Пушкинскому Дому, т.е. «отчему золотому столу». Таким образом, Ходына является определённым маркером лояльности перевода (и издательства). В этом случае даже хорошо, что Ходына оскорбляет здравый смысл. «Верую, потому что абсурдно!»
(Конечно, отдельные голоса о нелогичности Ходыны иногда раздавались, но как-то робко и в основном в перифирийных изданиях.)
Но если дело обстоит так, а именно что за 200 лет "изучения «Слова»" дело пришло к абсурду и авторитаризму, то не лучше ли нам просто вернуться к первому Мусин-Пушкинскому изданию? По крайней мере, прозаическое «переложение на современное русское наречие» совершенно не конкурируя с поэтической смелостью и великолепием «Слова» само по себе не лишено художественных достоинств, а в немногочисленных, но ёмких комментариях издатели про непонятное скромно говорят: «то нам не ведомо».
Тенденции перевода "Слова" группой Лихачёва в целом обобщённо-фольклорны: Троян – некий языческий бог, седьмой век троянов - последний век язычества (идея седьмой как последний взята из Романа Якобсона, но он то имел в виду византийский эсхатологический контекст), Дунай – река вообще и пр. Таким образом, то, что в "Слове" скорее всего конкретно размывается до усреднённых штампов. Все рефрены фольклорны (по умолчанию предполагается незыблемость фольклора и его независимость от "высокой" литературы), при этом на узких специалистов в этой области никогда не ссылаются. Многочисленные тенденциозные мелочи перевода и комментария очень удачно дополняет и как бы возглавляет эфимерный Ходына, простой мужик и гусляр ("Вот у нас какие всем заправляют!"). Всё это соответствует общей советской тенденции – постараться лишить по возможности шедевры авторства и приписать их простому народу. Таким образом, Ходына является политическим советским брендом. Сейчас, после развала СССР "перевод" Лихачёва и в частности Ходына, продолжают жить в силу инерции. Политической альтернативой такому подходу могла бы стать зеркальная калька с вышесказанного: "Слово" – произведение аристократическое, седьмой век - это седьмой век, Дунай – это Дунай, откуда родом Ярославна, и пр.
Перевод Лихачёва – это не авторский перевод (в отличие, скажем, от Шарлеманя), но обобщение всего "лучшего", что было сделано за 200 лет "изучения" "Слова", т.е. своеобразный глобализм. Это похоже на то, как в одной басне неуверенный в себе художник спрашивал у разных зверей нравится ли им картина. Свинья сказала, что в принципе да, но не хватает желудей, заяц – жаль, что нет капусты и т.д. Всё это художник добавил в свою картину и в результате получилось... одно общее место. В советские годы неплохую альтернативу общим словам Лихачева составляли писания акад. Рыбакова.
* Ходына был рождён из соединения двух слов «ходы»и «на» ещё в 19 веке Забелиным. Позднее он был «канонизирован» Лихачёвым и сейчас во всех изданиях живёт полнокровной жизнью.
По Пушкину и Флоренскому, имя Боян образовано от слова «баять», т.е. рассказывать; в таком случае имя Ходына должно быть образовано от «ходить». Из этого некоторые исследователи полагают, что Ходына был странником. Отсюда глобальность его суждений и смелость в отношении князей.
** Тенденции подачи "Слова" группой Лихачёва в целом обобщённо-фольклорны: Троян – некий языческий бог, седьмой век Троянов – последний век язычества, Дунай – река вообще и пр. Таким образом, то, что в "Слове", скорее всего, конкретно, размывается до усреднённых штампов. Все рефрены фольклорны, а по умолчанию предполагается незыблемость фольклора и его независимость от "высокой" литературы. Многочисленные тенденциозные мелочи перевода и комментария очень удачно дополняет и как бы возглавляет эфимерный Ходына, простой мужик и гусляр - "Вот у нас какие всем заправляют!". Всё это соответствует общей советской тенденции – по возможности постараться лишить все шедевры авторства и приписать их простому народу (а так как народ всё равно ничего не понимает, то говорить за него). Таким образом, Ходына является политическим советским брендом. Сейчас, после развала СССР "перевод" Лихачёва и в частности Ходына, продолжают жить в силу инерции.
*** Эту гипотезу пытался доказать, например, Андрей Чернов (А.Чернов «Хроники изнаночного времени», «Вита Нова», Санкт-Петербург 2006).
Вот как он понимает это место:
«Возгласят Боян и Ходына,
двух Святославов песнотворцы,
ибо старое время
Ярослава и Олега
воспели государевы любимцы:
– Тяжко голове без плеч…»
Т.е. Ходына здесь – автор "Слова", современник Игоря. Общее у них с Бояном то, что оба они были Святославов-каганов (двух киевских великих князей) любимцами. При этом имя Ходына данным автором объявляется поэтическим псевдонимом (также как и Боян), под которым скрывается черниговский князь Владимир Святославович. Чтобы спасти Ходыну А.Чернов прибегает к обоснованию "тёмного стиля", которым пользовался автор "Слова". К примеру, автор называет какого-нибудь князя, чтобы указать на его тёзку или на самого себя, иногда использует игру слов и пр.
V. ЗАМАЛЧИВАНИЕ ЦИТАТ
В научных комментариях к «Слову», особенно в позднесоветских изданиях, самый факт цитирования замалчивается. Так современная филология предпринимает прямо таки героические усилия, чтобы исключить «Слово» из литературного древнерусского контекста, перенеся акцент на фольклор, якобы оказавший огромное влияние на его автора, и на собственно древнерусскую жизнь – бытовавшие тогда поговорки или несохранившиеся до наших дней сочинения, которые тогда все знали, семейные предания, политические интриги и пр. Базируясь на фольклоре, который, к слову сказать, стал записываться только в XIX веке, и воображаемой жизни выдвигаются «научные гипотезы», которые, как правило, нельзя ни доказать ни опровергнуть. Кстати, ссылки на фольклор носят также самый общий характер (обычно обходятся без цитат). Единственное, что цитируется в научных комментариях к «Слову» – это высказывания своих ученых коллег.
Показательным примером замалчивания цитаты является трактовка фразы «испить шеломом Дону» как распространённый воинский эпитет, означающий овладение территорией неприятеля в русле протекания такой-то реки, в данном случае Дона. Но согласно литературным источникам никто и никогда ни из какой реки не пил шлемом воду… кроме Владимира Мономаха: «тогда Володимер (и) Мономах пилъ золотом шоломомъ Донъ». Фрагментом с этой процитированной в «Слове» фразой начинается новая Галицко-Волынская летопись. Автор «Слова» и в прочем позаботился о том, чтобы быть правильно понятым потомками, ссылаясь на самые знаковые места, например, на самое начало «Повести временных лет»: «Се начнемь пов;сть сию».
Поэтому усилия науки лукаво обойти момент рассчитаны на читателя, не знакомого с летописью.
Но так было не всегда. В своё время ещё акад. А.С.Орлов и В.П.Адрианова-Перетц указали на несколько цитат в «Слове». В частности, на такие, из которых следует, что Боян автором сопоставлялся с псалмопевцем Давидом: «Удари, рече, Давыд в гусли и возложи пръсты своя на живыя струны и на иныа накладая, а седее во преисподнем аде…» («Слово на воскресение Лазаря»). А о том, что Давид играл на 10-струнном инструменте следует из псалма 143: «…в псалтыри десятиструнной въспою тебе» (старшая русская Псалтырь).
РЕЗЮМЕ:
«Учёные», берясь судить о красоте «Слова», вынося на публику субъективные оценочные суждения, твердя свой символ веры в подлинность «Слова», бездоказательно настаивая на конкретных прочтениях «тёмных мест» текста, добились того, что с одной стороны подорвали веру у многих думающих читателей в свою «науку», а с другой приобрели массу фанатичных почитателей, готовых, если надо, умереть за Ходыну.
(Реплика в сторону – обратите внимание: почти во всех букинистах, в СПб. так точно, обложкой с портретом повёрнута именно книга Лихачёва. Почему не Ломоносова или академика Павлова? Или Пушкина, или хотя бы Солженицина? Это что-то связанное с совестью? Или с устройством пчелиного улья? Что это за удивительный новый культ?)
Шумиха, более политическая, чем научная, вокруг «Слова» в последние десятилетия отвлекает от сути вопроса. На наш взгляд самое разнообразие версий о предполагаемом авторе и «тёмных» местах текста говорит о принципиальной недоказательности данного вопроса филологически, исторически или лингвистически, т.е. внешним образом.
Дело совсем не в том, что переписчики, переписывая допустили ошибки, а первые издатели не правильно разделили идущий сплошной текст на слова*. Предположим обратное – всё так и должно быть и всё это входит в намерения автора.
Ниже будет предложены три ключа для анализа «Слова». Два основаны на переходе по ссылкам как внутри текста, так и между «Словом» и цитируемыми в нём произведениями (кстати, цель цитирования и состоит в отсылке читателя к нужному месту - так автором сопоставляются две битвы и пр.), в первую очередь летописью. Третий основан на правильном делении текста на строки.
* Но мы видим, что в старых книгах текст разбивался на фразы точками, а фрагменты заканчивались четырьмя точками (крестами) и часто начинались с буквиц. Поэтому предположение о сплошном тексте рукописи "Слово" - идеальное и очень желательное, поскольку оно предоставляет неограниченные возможности для разделения текста на слова. Предположи мы, что рукопись А.И.Мусина-Пушкина была разбита на фразы и мы должны внимательнее отнестись к орфографии первого издания.