Посреди океана. Глава 37

Кузьмена-Яновская
"Лазурит" разделился на две половины, - сказал как-то Венька Риткин, который на
правах берегового приятеля нет-нет да и захаживал иногда в гости в тринадцатую каюту
на часок-другой. - Повлюблялись все. Одна половина влюблена в Анюту, а другая в
Ингу.
Ха! Повлюблялись! Не смешите. Чистая физиология.
Что они с Анютой за люди, никто не знает, а только напридумывали всякого разного.
Чем живут, чем дышат никому не интересно, по большому счёту.
Так, бегают туда-сюда безхозные тела. Ну да, молодые, не уродливые, вроде бы.
И что? Любовь?
Ну давайте рассуждать здраво.
Физиологический голод налицо, только и всего.
Вот представьте, приходят, навкалывавшись физически, здоровые матросы. Голодные,
естественно. И вот им под нос будут подавать тарелку с порцией камбузной колбасы.
Поставят, а потом унесут с глаз долой. И так каждый день.
Да поневоле все ни о чём, кроме как об этой колбасе, больше и думать не смогут.
Ею бредить начнут, по ночам во сне видеть.
И что? Это любовь?
А потом придут на берег. А там такое разнообразие гастрономическое!
И о той несчастной камбузной колбасе даже и вспоминать будет противно. О ней все
вмиг позабудут.
А как вы думаете, каково это, приятно осознавать себя куском колбасы?
Нет, конечно.
Вроде бы они с Анютой тут и не красятся, не наряжаются особенно. В ситцевых платьях
да в рабочих халатах рассекают. Не стараются привлекать такого уж пристального
внимания к своим телам.
Отчего же в них людей никто не хочет видеть?
Стоит поговорить с кем-то приветливо-доброжелательно, и это значит, удочку
закидываешь. Узел завязываешь...Который разрубать придётся, как Валерка сказанул.
Это что получается, у них тут типа конкурса что-то, кому этот ходячий кусок колбасы
достанется? Кто окажется хитрее, проворнее, изобретательнее, тот и съел?
"Ну нет, мужики, так дело не пойдёт! Мне такое положение вещей не нравится. А если
ситуация не нравится, её надо перевернуть, чтобы взглянуть с другой стороны. Вот и
переворачиваю. Не вы будете выбирать тело для своей физиологии, а наоборот. Я буду
выбирать. Да, буду выбирать из ваших тел подходящее. Однако мне тело без души
не надо. Зачем мне неодушевлённый предмет?"
Вот только как постичь чью-то душу? Как докопаться, что она та самая, близкая,родная?
Так думала Инга.

                МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.

- Ну что, пропесочил вас старпом? - ехидно спросил Пашка, заранее предвкушая
удовольствие от возможности позлорадствовать.

- Нас? За что? - с наигранным удивлением переспросила Анюта.

- Ну, старпом всегда найдёт за что, - рассудительно заметил Валерка.

- Да нет, он нас не песочил, - как можно равнодушнее произнесла я.

- Да? А зачем же он вас вызывал? Благодарность объявить? - с въедливой весёлостью
запытал Пашка.

- Ага, благодарность, - торжественно подтвердила Анюта.

- И премировал за доблестный труд банкой варенья! - похвасталась я, наслаждаясь
жеманной игривостью своего тона.
И предъявила всем вещественное доказательство.

- Старпом вам варенье дал? - недоверчиво произнёс Валерка, глядя на банку в моих
руках так, как если бы это была бомба с часовым механизмом, отсчитывающая
последние секунды.

Созерцательное оцепенение камбузников, застывших в недоуменных позах, слилось
воедино с довольно-таки продолжительной паузой. Должно быть они не могли никак
совладать с тем, что довелось им только что услышать и увидеть, оценивая всё, как
обман восприятия.
Первым разрушил немую сцену камбузник. Сопя и гремя спичечным коробком, он
закурил. Хотя это строго воспрещалось делать на камбузе.
Опасливо и неловко все четверо по очереди повертели в руках трофейную банку.
Вид у них был такой, словно каждый страшно боялся чудовищного подвоха.

Но что-то в наших лицах было этакое убийственно-правдивое, что, наконец и у них на
лицах стало проклёвываться нечто вроде доверия.
Для пущей убедительности я открыла банку и дала каждому попробовать.

- Вишнёвое! Моё любимое! - восхищённо пропела Анюта, облизав свою ложку и
закрыла мечтательно глаза.

- Э! Э! Разошёлся! - остановил пекарь Пашку, увлекшегося дегустацией старпомовского
варенья. - Это девчонкам дали, а не тебе. - Он забрал из-под носа шефа-лакомчуха
банку, закрыл её и протянул мне. - Забирайте, а то этот проглот вмиг всё уничтожит
и вам ничего не оставит.

Но как бы там ни было, на лицах всей четверки было печатными буквами написано,
что они потерялись в догадках, соображая, с чего бы это вдруг на официанток
посыпались гостинцы с барского стола.
Однако сомневаюсь, что они так, с бухты-барахты, смогли разрешить эту проблему.
Наверное потом постараются всё обмозговать.

Надо сказать, что на камбузный квартет подарок старпома произвёл сильное впечатление.
Кажется, они решили, будто это варенье было преподнесено не случайно, а в честь
моего приближающегося дня рождения.
Пока я занималась уборкой салона, ко мне вышел пекарь и стал издалека намекать,
что они там, на камбузе, поставили брагу, приурочивая её созревание к моему торжеству.
И насчет закуски они тоже немереваются побеспокоиться.

Я отшучивалась, изображая непонимание, а сама, тем не менее, не знаю, как ко всему
этому отнестись.
С одной стороны, нет ничего плохого, что товарищи по работе хотят сделать коллеге
приятное и готовят маленький праздник. А с другой стороны, все это ведь запрещено
и грозит нехорошими последствиями.
Тем более, что бражка наверняка невкусная штука. Да и к алкоголю я, можно
сказать, равнодушна.

Когда, вернувшись в каюту , я рассказала Анюте обо всём, что затевает камбуз к
моему дню рождения, она осталась этим очень недовольна. Чем расстроила меня вконец.

В это время в дверь нашей каюты осторожно постучали.
Мы притихли.
Стук повторился, но уже сильнее.
Я открыла дверь. На пороге стоял Лёня-нормировщик.

- Мне ножжички манькие нужны. Манькюрные, - невнятно пробормотал он.
И, глазом не моргнув, вкатился в каюту.

- Лёнь, да ты, никак, лыка не вяжешь? - поинтересовалась я.

- Что ты?! - воскликнул он, вскидывая на меня наигранно-честный взгляд мутных
глаз. После чего сомнения мои по поводу его трезвости мигом улетучились. - Хотя
нет, - тут же опомнился он, одновременно плюхаясь на стул и ударяя себя кулаком
в грудь. - Маненько загрузился.

- Маненько? - уточнила Анюта.

- Слушай сюда, - продолжил Лёня, обращаясь ко мне, никак на выпад Анюты не
отреагировав. - Нам с тобой надо потрепаться. Как раньше. Денёк у меня сегодня,
загнуться можно! Все наши, хочу тебе заметить, напрочь забыли, что такое юмор.
Смурые все какие-то. - Он покусал костяшки пальцев и подозрительно оглянулся на
Анюту. - Ладно. Вот слушай, - смилостивился он над ней. - Утром, часиков в
десять... И принял-то я всего два маненьких стакашечка "молодой." Вадим засел,
пишет там себе что-то. Я ему:"Что ты упёрся в свои бумажки? Ещё всё лето впереди.
А ты именно сегодня. И вообще, говорю, не так всё делаешь!" - Розовые пятна
выступили у Лёни на скулах. - "Чего, говорит, кричишь?" - Я ему опять:"Не так
работаешь!"- "Чего, говорит, не так?" - "Не так, и всё, говорю," И знаешь, что
этот болван сделал? Думаешь, засмеялся? Фиг! - он закатил глаза, тряся всклоченной
шевелюрой. - Раскрыл варежку. И на меня: "Кто тебя спрашивает?" И трах, меня по
башке. Так, слегка, я и не почувствовал ничего. - Он поморщился. - Плюгавенький
он, в общем-то. - Лёня робкой улыбкой осветил наши лица. - Короче, пришлось мне
с утра размять косточки и почесать к Клёпе, электромеханику. А ведь пропустил-то
всего два невзрачненьких стакашка. Но куда же подевалась весёлая морская душа?
Где морской юмор? А, Инга? - спросил он с детскими интонациями в голосе.

Ответить на этот вопрос мне было трудно.

- Ну вот, - Лёня поймал мою руку, подержал её и, прижав на момент к мокрым
губам, положил на стол и погладил как лист бумаги.  - Выяснили мы отношения с
Вадимом. И я зарулил к Клёпе. - Он печально сощурился и внушительно сдвинул
брови. - Принял там у него большую, чтоб посидеть с толком. Смотрю, а там этот,
из машины, который всю дорогу поёт. - В глубине его живота вспыхнул смех. - Вот
он там сидел на приколе, значит. И запел, как всегда, песенку какую-то фуфловую.
Спел и разворачивается ко мне:"Нравится?" - Лёня медленно повернул к Анюте лицо и,
подняв рыжеватые брови, улыбнулся удивлённой пьяной улыбкой. - Я ему говорю:
"Пьёшь-то ты, может и ничего. Но только вот, когда из тебя всё это выливается,
прямо как вода в унитазе журчит." Сказал просто так. Для хохмы. - Он обратил на
меня взгляд, ищущий сочувствия и понимания. - Сказал, потому что настроение было
хорошее. Ты же меня знаешь, Инга? А этот, представляешь, сразу:"Пойдём выйдем,
поговорим." Я ему:"Слушай, харя, брось! Я только что в своей каюте с Вадимом
стыкнулся! Но твоё чувство юмора где?" Ну ладно, Клёпа всё уладил. Мы опять сели
за "молодую". Час-другой. Этот артист спел ещё парочку народных из своего
репертуара. Но раз от разу всё больше фальшивил. Я и подумал. И сказал себе:
" Давай, друг, пора линять из этого сливного бачка." Отчалил я оттуда. - В этом
месте Лёня прервал рассказ. И мне пришлось немножко поотклоняться от его
дружеских рук, прежде чем он снова продолжил. - Топаю я себе дальше. По рыбцеху.
Гляжу технолог стоит. Только что поцеловался с тележкой. В лобешник. Весь капот
всмятку, конечно. Я ему говорю:"Делов-то куча! Помыться да сделать укладочку!"
Шучу. А он-то, знаешь? Даже не улыбнулся. "Я сейчас котлету из тебя слеплю!"
Чуешь, повар ещё один нашёлся. Короче, говорю:"Давай-давай, только позвони
сначала начпроду. Пусть пришлёт подходящую тару для твоего зелёного горошка,
который у тебя вместо мозгов!" Он, понятно, заткнулся в тряпочку. Но ты понимаешь,
Инга, что я хочу сказать? Нептун. Добрый старый Нептун. Какой же ты стал смурной.
Давайте, девчонки, намыливайтесь. Я сейчас вам чего-то мутненького принесу. Где
ваш графин?  - И не успели мы с Анютой глазом моргнуть, как Лёня выхватил из
гнезда наш графин и, многозначительно поведя бровью, метнулся к двери, бормоча под
нос: - А там вздрогнем, как положено. Посмеёмся вместе. Как раньше. Как на берегу.
Я немножко на взводе. Но это так, для затравочки. Я пока ещё держусь.

Не прошло и пяти минут, как на пороге нашей каюты вновь возник Лёня. В одной
руке он держал графин, завернутый в вафельное полотенце. А другой придерживал за
шкирятник покачивающегося электромеханика Клёпу, который непонимающе пучил глаза
то на нас с Анютой, то на графин.

- Вот, принёс, как обещал, - объявил нараспев нормировщик и бережно, словно
младенца распеленав графин, с гордостью водрузил его на прежнее место.

- Оч-чень приятно, - произнёс  Клёпа с церемонным поклоном.

Лёня с видом бывалого человека плюхнулся на стул и вытянул перед собой свои длинные
ноги. А электромеханик, не получив приглашения, так и остался раскачиваться посреди
каюты, как неприкаянная рябина, любовно воспетая народом в известной застольной
песне.

Мы с Анютой не успели даже выразить своего изумления по поводу свалившихся на
наши головы гостей, как в отворенный дверной проём каюты нежданно-негаданно
протиснулась тучная фигура прачки.
И прежде чем кто-либо из присутствующих успел открыть рот, она охватила
намётанным глазом всю панораму, развернувшуюся перед ней.
Задержавшись взглядом на нашем графине, который был полон некоей подозрительно
мутной жидкостью, и, изобразив на лице тонкую понимающую улыбочку, с жеманной
кокетливостью поинтересовалась у Анюты о судьбе докторовых штанов.

Заполучив то, за чем приходила, незванная визитёрша испустила из себя
многозначительный свист, квокнула и, нацепив на лицо маску добропорядочной матроны,
вдруг ставшей свидетелем жутко неприличного зрелища, презрительно поджала губы и
выкатилась в коридор.

Кажется, это последнее явление явилось и последней каплей, переполнившей чашу
Анютиного долготерпения.

- А ну, быстро вон отсюда! - взвизгнула она, картинно вскинув руку с перстом,
указующим на дверь.

Мирно пошатывающийся Клёпа, как стоял, так и выпрыгнул с перепугу на выход, словно
заяц.

- Что такое? Вы ж не поняли ничего, - растерянно залепетал Лёня. - Мы ж вам
бражечки принесли! Молоденькой!

- Быстро! Вон отсюда! Катитесь немедленно к чёртовой матери вместе со своей
бражечкой! - вскрикнула Анюта со всею решительностью, на какую только была
способна.
И, с размаху опустившись на диван, тяжело задышала.

Лёня, потрясенный до глубины души нашим лицемерием, высокомерно улыбнулся и
демонстративно вскинул голову, желая показать, как он уязвлен и обижен бессердечным
отношением друзей, теперь уже, по всей видимости, бывших.
Гордо выпрямившись и деревянно шагая, покинул он эту негостеприимную обитель,
позабыв захватить с собой недоооцененный нами мутненький дар, который Анюта
в сердцах и вылила в иллюминатор, чтобы не воняло.

За всею этой суетой мы и не заметили, как подкатило время полдника.