93-й…
Все выходные мы с братом строили сарай на родительском участке, помогали отцу. Накопившаяся за десятилетия рухлядь не помещалась в старой постройке, и вместо того, чтобы расстаться с ней по-хорошему на свалке, он решил переместить ее во вновь отстроенные хоромы. Что делать, старые люди с трудом расстаются с прошлым.
-Пап, давай прибьем сюда новую доску, - просил я. –У тебя же их вон сколько хороших. Но отец всякий раз извлекал из старья нечто уже бывшее в употреблении со следами старой покраски, почерневшее и покоробившееся. Мы вытаскивали из ископаемого гвозди, которые Лешка, мой младший брат, правил потом на наковальне молотком, а я прикладывал, отмерял и отпиливал лишнее ножовкой. Готовую заготовку прибивали выпрямленными старыми проржавевшими гвоздями.
-Ну, не дворец же строим, - как бы оправдывался отец, - а дряньхранилище. – А дворец – это уж вы без меня из новых досок… Если случится, конечно.
К концу дня, когда стало смеркаться и мы начали убирать инструмент на место, переодеваться и мыть руки, калитку отворил сосед.
-У вас приемник работает? – спросил он почему-то шепотом. – А то у меня батарейки сели.
-Нет у нас приемников, Андрей Ильич, не держим, - энергично намыливая плечи и руки, весело ответил Алексей.
-Так вы еще ничего не знаете?! – сосед растерянно обвел глазами участок, как будто впервые увидел его, и остановил взгляд на «новоделе». И было в его голосе нечто такое, что заставило всех нас выпрямиться и обратиться в слух.
-Случилось что? – спросил отец, делая ударение на первом слове. Даже мама перестала собирать букет и отложила цветы на стол.
-Революция в Москве! – выпалил сосед. –Останкино штурмуют. Сначала телевизор работал, а потом отключился. Перебили, наверное, всех…
-Господи, - выдохнула мама, - кого перебили?
-Да этих, кто в Останкино. Я же говорю: телевизор отключился. По радио передавали, а у меня батарейки сели. –Он досадливо покрутил в руках транзистор.
-Когда же это все началось? Мы уже здесь два дня безвылазно.., - начал было отец.
-Днем. Я включил телевизор, а там бой идет за Останкино, пули трассирующие, крики. Война, одним словом. Русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Сейчас уже, наверное, всю Москву охватил. А потом и всю Россию. Эх!
Мы с Лешкой как по команде уставились друг на друга. В Москве у нас оставались семьи.
-Кто?! Кто в кого стреляет? – прорвалась мама, до этого пребывавшая в легком шоке.
-Ну откуда же я знаю, Зоя Владимировна? По телевизору говорили, что вроде бы сторонники парламента, красно-коричневые эти…
Я сразу же вспомнил толпу пожилых, в основном, людей у метро «Баррикадная», скандирующих: «Банду Ельцина под суд! Банду Ельцина под суд!» Я вклинился в эту толпу на выходе из метро – спешил на встречу с приятелем к кинотеатру «Баррикады». Но путь на ту сторону Краснопресненской улицы оказался закрыт выстроившимися в несколько шеренг ОМОНовцами. Они окружили всю площадь и, тесня народ щитами, ударами милицейских дубинок гнали всех обратно в метро. Молодые ребята в касках и бронниках выполняли приказ: очистить площадь. В толпе кричали: «Позор! Прихвостни!» А оттуда, ближе к рядам ОМОНа, где уже получили свое дубинкой, слышались проклятия, стоны и брань. Я невольно оказался заложником обстоятельств, и мне ничего не оставалось, как только пробираться за угол ко входу.
Спрессованная масса из перепуганных людей образовала пробку у входа в метро, мешая самой себе оказаться за спасительным стеклом. За спиной все ближе и ближе слышались лязг железа и вскрики пораженных дубинкой. Но вот я, наконец-то, как пробка от шампанского, влетаю в вестибюль. Парень, «влетевший» одновременно со мной, отчаянно матерится, прикрывая рукой ухо. «Что у тебя?» - спрашиваю, запыхавшись. Отнимает руку от головы. Ладонь в крови. И ухо в крови. «Твари…Твари…» - цедит шепотом. В вестибюле возвышается громадный мент и ошалело смотрит на влетающих в метро перепуганных людей. Кричу ему, указывая на изуродованного парня: «Смотри, что творите! На что народ толкаете!» Мент молча отворачивается, а я бегу вниз по эскалатору к электричкам.
Вечером, захлебываясь от негодования, я рассказал о своем приключении на «Баррикадной» Алексею. Тот не поверил. Вернее, посчитал, что я сильно преувеличиваю.
-И что, просто так избивали дубинками, и все? Ни за что?
-Я тебе говорю! Загоняли в метро! – горячился я.
-И никто с ментами не дрался? Не кидал в них бульники?
-Какие бульники?! Они за щитами, в касках. Псы-рыцари, мля… А там бабульки с иконками!
Лешка недоверчиво крутил головой. Так до конца мне не поверил.
Суть да дело – надо ехать в Москву.
-Па, мы возьмем машину, - крикнул Лешка, по-скорому натягивая джинсы.
-Куда?! С ума сошли, - испугалась мама.
-У нас там семьи остались, мам.
-По телефону же можно позвонить. –Мама растерянно смотрела на нас.
-Телефон-автомат на станции, а это два километра, не меньше, - возразил отец. Фронтовик, он как-то сразу подобрался и озаботился. –Давайте ребята на станцию.
-Не работает он, - сказал сосед. –Я сегодня утром проезжал мимо, а трубки нет, оторвали. А в Москву даже не думайте, не пустят. Наверняка все оцеплено. –Он протянул нам, показывая, транзистор, и совершенно некстати похвалился: -Отличная машина. Все голоса брал. С тринадцати метров работал. Вот батарейки бы достать… -И покрутил вокруг головой, выискивая, куда бы сходить за батарейками.
Мы не поверили. Не захотели поверить. Как это так – не пустят, мы живем там. Но под ложечкой тревожно заныло.
-Может еще не успели закрыть? А? – предположил я. –Поехали, Леха.
Телефон-автомат действительно оказался неисправен. Мы вырулили на рижское шоссе и помчались в Москву, в неизвестность. С каждым километром пустынной в сторону Москвы полосы первоначальная моя решимость все более уступала место растерянности и, что греха таить, отчаянию. В обратном направлении изредка проносились легковушки, ослепляя на мгновение фарами.
-Стемнело как рано, - посетовал Алексей. Он был за рулем.
-А ты как думал? Октябрь месяц, пора… Смотри, жигуль груженый еле тащится. Может, драпают?
-Может…
Обычно болтливый за рулем, сейчас Алексей замкнулся, ушел в себя.
Он родился незадолго до моего совершеннолетия. Уж так получилось. Мама лежала в общей палате на третьем этаже. Я по водосточной трубе взобрался на карниз, а когда подбирался к ее окну, кто-то из медсестер заметил меня и поднял шум. Пожилой доктор прибежал на крик и строгим голосом стал выяснять, мол, чей это папаша, сопляк, понимаешь, посмел взбудоражить все родильное отделение. И вот в невозможной тишине, что была ему ответом, раздался робкий мамин голос:
-Это не папаша, это сын мой… Первый…
Доктор закашлялся, как-то странно засуетился, засеменил ногами, а потом молча развел руками. Мол, слов нет. И вышел из палаты.
Когда я гулял с ним, грудным, у нас во дворе, и позже, когда водил кроху за ручку, прохожие умиленно шептались: ах, какой папаша молоденький!
Выдающимися талантами и дарованиями мы с братом не обладали. Поэтому скромно закончили технические вузы. Я – МЭИ, он – МАИ. В наладочной организации, где я закрепился после окончания института, был на хорошем счету и при деньгах, выезжал заграницу. Но рухнувшая страна завалила своими обломками мою и еще сотни подобных контор. Я устроился охранником сутки-трое, а в свободное время чинил электроприборы знакомым. Тем и жил.
После окончания ВУЗа Алексей помыкался, помыкался с работой по специальности, плюнул, и с группой пассионарных приятелей ушел с головой в палаточный бизнес. И, надо заметить, удачно. Водка, жвачка и сникерсы давали приличный доход.
Порой, возвратясь с рынка, куда мы с женой регулярно ездили в переполненном автобусе с разбитыми стеклами окон и изрезанными вандалами сиденьями за дешевыми овощами, усталый и злой, я звонил ему и спрашивал с издевкой:
-Вы рекетирам как дань платите, стоя на коленях или просто кланяясь? Какой ритуал у вас торгашей?
-Ты все неправильно понимаешь, - с усмешкой добродушно объяснял мне Лешка. – Это просто крыша. Нормальные пацаны. Мы с ними водку пьем.
Завидуя достатку Алексея, я утешал себя, что несмотря на нищету, я не утратил свободу, и водку могу пить с кем захочу, а не по нужде со всякой сволочью.
Вскоре мне повезло. Я устроился на завод мастером. На один из немногих уцелевших от разора заводов, хоть как-то, в четверть силы работающих. Стало полегче материально, а главное, вернулось утраченное чувство самоуважения. Не вымышленное, не внушенное себе же от безысходности, а реальное. Что я чему-то обучен, что-то знаю и умею, чего не знают и не умеют другие. И использую это знание и умение во благо себе и своим близким.
Но вот сейчас, на пустынном шоссе, освещенном лишь на несколько метров впереди фарами отцовской 21-й «Волги», на пути в пугающую неизвестность, я вдруг осознал, что моя прошлая, более чем сорокалетняя жизнь оказалась никчемна, как у крыловской стрекозы. Обученный разным хитрым наукам, я не освоил одну главную – умение убивать себе подобных, чтобы себе подобные не убили меня. Кому сейчас, сегодня, в эту минуту будут нужны эти хитрые науки? Моим дочерям, школьнице и студентке, жене-мегере, когда их придут убивать? Кто? Да кто угодно. Русский бунт – он бессмыслен и беспощаден. Впрочем, почему русский? Любой, наверное…
Я представил себе пистолет, из которого стрелял один единственный раз в своей жизни на сборах после института. Три патрона пристрелочных и пять в цель. Мысленно положил его на ладонь. Где-то там должен быть предохранитель. Где? Слева? А затвор надо оттягивать? Или как он там называется… Я не помнил. В салоне трещал радиоприемник. Я ползал по эфиру, но кроме музыки, местами пробивавшейся сквозь треск, ничего толкового не находил.
-Ты стрелять умеешь? – спросил я.
Алексей долго молчал.
-Думаешь, придется? – спросил спокойно.
-Сегодня вряд ли, не из чего, - как бы пошутил я.
Надолго замолчали каждый о своем.
-Слушай, а может Ильич того, слегка преувеличил? А? – с надеждой спросил я.
-Может и преувеличил… Доехать надо.
Алексей добавил газу. По обеим сторонам шоссе потянулись какие-то замороженные стройки. Зловещие, неосвещенные, как развалины после бомбежки. Потом трубы ТЭЦ – ладьи гигантской шахматной партии. Но вот пошли пятиэтажки пригорода, а потом и девятиэтажки спальных районов. Мы дома.
-И где же кордоны? – задал я риторический вопрос. –Даже не думайте, не пустят, - передразнил я Ильича. –Ну не козел, а?
Лешка подрулил к обойме телефонов-автоматов, одиноко скучающих на углу ближайшего квартала. Нашлись и двушки. Жена ответила сразу, как будто так и сидела в обнимку с телефоном.
-Ты где?
-В Москве я уже, в Москве… Леха везет меня, скоро буду. Что здесь у вас происходит, а то мы…
-Ой, здесь такая бойня была у Останкино! Погибших много. Сейчас, слава Богу, телевизор включили… А я испугалась, подумала, что ты там.
-С какой стати?
-А с такой! Ты же все рвался защищать Белый дом! И что вам всем неймется…
-Ты путаешь. Белый дом я защищал в 91-м. Впрочем, и сейчас бы стал, если бы эти суки не огородили его колючей проволокой. Ладно, еду. Поесть приготовь что-нибудь.
Лешка отзвонился, озабоченно крутил головой.
-Ленке подруга звонила. Ее муж там случайно оказался. Говорит, такая мясорубка, такая мясорубка… Еле ноги унес. Мерию разгромили, оказывается. А потом пошли телевидение брать, но не получилось. –Он вдруг врезал мне ладонью по плечу. –Не вышло у вас на сей раз! Обломс… -И шутливо развел руками. –Ладно, не расстраивайся. Поедем сейчас к пацанам водочки тяпнем. А?
К подобным его шуточкам, этаким изысканным фортелям, я привык. И старался отвечать в том же духе.
-К пацанам говоришь? Так вы же меня начнете на куски кромсать. Я же для вас красно-коричневый.
На сей раз он не понял. Отупел с устатку, наверное. Уставился серьезно.
-Че, рехнулся? Нормальные пацаны…
-Ваши, может быть, и нормальные. А те, с которыми вы водку пьете, крыша ваша? Не поеду. Отвези домой, но через твою палатку. Надеюсь, поллитровка у тебя найдется? В долг?
1. PS. На следующий день с утра Белый дом окружили танками. Безоружных людей, что дежурили вокруг него, готовили завтрак, спали в палатках, расстреляли из пулеметов. По официальным данным погибло 157 человек.