Коммунисты всё провалили, за что ни брались. Только в одном преуспели. Читали все жалобы и писали ответы. Была уйма других прав и свобод, но только для красоты. Могли посадить, кто слишком напоминал или требовал. Зато с кляузами всегда полный порядок. Везде, вплоть до самого верха. Комиссии, отделы и целые управления по работе с жалобами и обращениями.
Работал огромный конвейер. В любой газете, больше всего людей в отделе писем. Все в очках и с мозолями. Бумажный скрип и шелест громче пишущих машинок. Ответ в два адреса, автору и виновнику. Чтобы верили в советскую власть.
Самая страшная жалоба - письмо к Съезду. Не дай бог, если несколько по одной теме. Значит, зреет недовольство. Одним ответом не обойдёшься. Надо принимать меры. Всеми силами, от мала до велика. Даже если анонимки с бредовыми идеями.
К очередному съезду появились курортные жалобы. Будто нет других проблем кроме санаторного питания. Местные органы тоже встревожились. Не знали, как реагировать, а редакции просто опухли от таких писем. Привлекли КГБ, Минздрав, даже министерство культуры, но совсем запутались. Все жалобы, как под копирку. Будто коллективное помешательство в курортной сфере. Ни слова о качестве и количестве, а только претензии к официанткам. Якобы плохо обслуживают. Приходится долго ждать. Вместо отдыха и лечения сплошная нервотрёпка и вред здоровью.
Можно подумать, до съезда шустро бегали, а потом затормозили. Или наоборот, курортники шибко разогнались в процессе лечения. Сплошная головоломка, если не тайна природы.
Над жалобами работали всякие комиссии. От профсоюзных до финансовых, но ответа не нашли. Нарушений режима питания? Сколько угодно! А к официанткам, никаких претензий. Весь курортный общепит, погряз в безобразиях. От недовложений до прямых недостач. Поймали уйму поваров и завскладов. Поснимали диетврачей и даже директоров, но ни одной официантки. Хотя везде строгий шмон, засады, а кое-где даже облавы. И никаких грехов, кроме пюре или пары котлет, оставшиеся после обеда.
Пришлось создавать комиссию ЦК, а кого ставить председателем, неясно. Никто не хочет распутывать курортные загадки. Наконец, поручили Фурцевой, Екатерине Алексеевне. Она хоть министр культуры, но зато женщина. Единственный член Политбюро, на кого посмотреть приятно. Пусть распутает головоломку. Ведь жалуются одни мужчины, а в официантках числятся только женщины.
Сначала, как водится, съездили в Сочи. Все накупались, наплавались и пообгорели на солнце, а всё без пользы… Одна Екатерина Алексеевна пеклась о деле. Ходила, переодевшись по городу, как простая курортница и приставала к прохожим с расспросами. Ни одного жалобщика не нашла. Оказывается, все счастливы и довольны. Правда, несмотря на инкогнито, многие, обращались по имени отчеству. Наверное, по орденам догадались…
Члены комиссии пополнели и пышут здоровьем, одна Фурцева не загорела, даже осунулась и побледнела. Теперь все убедились, что белоснежная кожа не от молочных ванн, как у той знаменитой доярки, а натурально от природы. Комиссия пакует чемоданы, чтобы хвастать в Москве загаром, а Екатерина Алексеевна ни в какую. «Нога моя, - говорит, - не переступит через кремлёвскую стену, пока не выполню задание партии». И заворачивает комиссию в Цхалтубо. Ведь именно в Грузии может таиться разгадка. Тем более, что первые жалобы пришли именно оттуда.
Приехала и сразу наткнулась на безобразие под названием «дикие ванны». Открытые водоёмы с радоновой водой, где с утра до вечера сидят голые курортники. Оно может полезнее, чем полчаса в ванном здании, но как примириться с бесстыдством. Ведь все голышом, а женские и мужские купальни почти рядом. Настоящий эксгибиционизм, то есть прямая угроза советской власти.
Дикие ванны успешно засыпали, «дикари» разъехались, а отдыхающие молчат. Не говорят, в чём истинная причина жалоб. Остался один выход, местный прорицатель. Полоумный старик Андрюша. Иногда он давал подсказки. Вроде случайно, но в самую точку.
Всё началось с частушек про князя Гагарина, но на следующий день, первый человек полетел в космос. С княжеской фамилией, между прочим. Потом, орал перед горкомом партии; «Никита, уйди от корыта!» и Хрущёва сняли. Так же предсказал шестидневную войну и беспорядки в Праге, а события местного масштаба предсказывал почти каждый день.
Пришлось Фурцевой переодеться в официантку и даже поснимать ордена. Для репетиции, взялась обслуживать несколько столов, но неудачно. Отдыхающие сидели, выпучив глаза и не прикасались к пище.
Андрюша не числился бомжем и не входил в общество бродяг. Даже официально имел комнатку в аварийном бараке. К обычным городским сумасшедшим его тоже не причисляли. На окружающих реагировал вполне адекватно и не создавал проблем. Однако, вывести Андрюшу на откровенный разговор, удавалось одним лишь работницам общепита.
Ведь кормился он только от милосердных официанток. Без их подаяний, давно протянул бы ноги. Взамен, постоянно влюблялся в своих благодетельниц, но платонически. Официантки не догадывались о его чувствах, несмотря на щедрые комплименты.
Андрюша сидел в кухонной подсобке и плотоядно смотрел на плавающие в тарелке супа пятаки жира. Он не знал, что его обслуживает сама Член Политбюро, хотя заметил необычайную привлекательность новой работницы.
- Красавица, королева, императрица Екатерина, - заговорил он в обычной манере, - позволь облобызать ручку, пока суп не остыл. Потом забуду.
- Уже нашептали, чёртовы подхалимы, – подумала Фурцева, подавая руку и по привычке к рукопожатиям, долбанула старика в нос. За годы работы в министерстве, никто не осмелился на такую вольность, - неужели сам раскусил или просто нахал? Ишь какой прорицатель!
Андрюша удивлённо взглянул на официантку присевшую рядом и запустил в суп котлету. Он ожидал, пока она достаточно размокнет.
- Хлеб наш насущный дай нам днесь, - чуть слышно приговорил он, кроша в суп горбушку хлеба. Имея только передние зубы, Андрюша заменял процесс жевания, замачиванием. Он был смущён женским вниманием. Последние годы его жалели, но вовсе не слушали. Из старых навыков ухаживания остались только комплименты.
- Жаль, не могу заказать шампанское для прекрасной дамы, - Андрюша вдруг блеснул взором и воздел стакан киселя вверх, - выпить за её здоровье, поцеловать в уста и умереть.
Он огляделся, заглянул почему-то под стол и шепнул Фурцевой, что здесь шампанского не подают. Она испугалась, но не подала вида. Решила до конца испить эту чашу. Хоть с шампанским, хоть с киселём, терять уже было нечего.
- Ресурсы кончились, - продолжал Андрюша, - всё забрал гегемон. Даже красивых женщин. Только одна осталась, знаете кто?
Екатерина Алексеевна отрицательно покачала головой, хотя догадывалась о ком речь.
- Это вы, - признался Андрюша, - а я не могу бросить к вашим ногам жемчуга и бриллианты. Парадокс! Сам питаюсь милостыней и акридами, аки Симеон Столпник.
- Прошу господ офицеров опрокинуть бокалы, - Андрюша тонкой струёй влил в тарелку перламутровый кисель. Екатерина Алексеевна отшатнулась, но быстро взяла себя в руки. Надо было принять решение пока старик хлебал свою мешанину. Все старания пошли к чёрту и даже маскарад не помог выяснить истину. Андрюша, тем временем, опустошил тарелку и облизал ложку.
- При коммунистах тоже существовать можно, - изрёк он, откидываясь на спинку стула, - жить нельзя, а существовать, пожалуйста. Но труженик жить хочет, вот в чём несчастье! Для него жизнь – это водка. Повысили цену, так не пей ты её, холоп. Власть сразу рухнет, а эти сбегут. Ведь нет других опор. И будет всем счастье.
Подхалимы за дверью встревожились. За Андрюшей раньше не числился грех антисоветской пропаганды. Теперь бред полоумного старика сулил большие несчастья. В дверь подсобки уже заглядывали озабоченные лица, но Фурцева изгнала их решительным жестом. Она чувствовала, что наступает момент истины…
- Было три шестьдесят два, - продолжал Андрюша, - стало четыре двенадцать. Подорожала на целый полтинник, а жалование ни с места. Меня не волнует. Как не стало Смирновской, не прикасался к этому пойлу! Пусть партийные пьют. А работягам что прикажете делать? Целый год копили на курорт. Копейку к копейке. Чтобы выпить и закусить. Вдобавок к профсоюзной путёвке. Теперь на выпить есть, а закусить - шиш! Дёрнет перед обедом и бежит в столовую. А там официантки крутятся, столы сервируют. Свои заботы, наплевать, что нутро жжёт. Нечем заесть, зажевать и запить…
Голос Андрюши звучал так громко, что в подсобку опять просунулись встревоженные лица.
- Кто виноват? - гремел Андрюшин голос. Его палец упёрся в её пышную грудь, - ты виновата. Зачем повысила цену? Людей спаиваете, так ещё втридорога!
- Я даже не знала, - Екатерина Алексеевна стояла навытяжку и оправдывалась, как школьница, - честное слово. Эти вопросы без нас решают. Министерство культуры им ни к чему. Что хотят, то и делают…
- А сейчас, кто виноват, - палец Андрюши опять целился в разрез блузки, - кто виноват, что закусить нечем?
Фурцева ждала ответа на риторический вопрос, но выставила на всякий случай ладошки, чтобы защититься от корявого пальца.
- Ты виновата, - заключил сердитый старик, - пошла в официантки, так думай о людях. Хватит о кавалерах мечтать! Поставь заранее хлеб, компот, селёдку, огурцы на худой случай. У людей итак всё нутро сожжено. От обиды за вашу хамскую власть. А вы только усугубляете…
Екатерина Алексеевна сдёрнула наколку с передником и к удивлению зрителей, расцеловала старика в обе щёки. Он будто опомнился и с опаской рассматривал окружающих. На его лице опять застыла угодливая мина.
В тот же месяц Совет Министров издал специальный указ для системы общественного питания. Там строго предписывалось выставлять хлеб, закуску и десерт, за четверть часа до начала приёма пищи. Через пару лет, Фурцеву сняли со всех постов и отправили на досрочную пенсию. Однако, она успела пристроить Андрюшу в дом ветеранов партии, где он пугал старых большевиков ужасными предсказаниями и недозволенными речами.