Поколение моих сверстников попало в крайне нестабильный переходный процесс с большой амплитудой перерегулирования и неустойчивыми колебаниями.
Довоенные события никак мне не запомнились по причине моего малого возраста. Страшная война запомнилась хорошо, она коренным образом изменила нашу жизнь. Послевоенные годы, вначале радостные, затем мрачные и страшные, смерть вождя — убийцы миллионов, культ личности, письмо-доклад на 20-м съезде, хрущевская оттепель, изменившая мировоззрение, научно-техническая революция, на подножку последней платформы которой нам удалось вскочить, брежневские стабильные годы с всплесками 68-го и начало разворовывания страны, андропово-черненковские временщики, далее резкий горбачевский загиб ситуации: борьба с пьянством, ослабление центральной власти, капитуляция перед Европой, бегство из Европы, путч, развал СССР, отмена социализма, олигархи, Ельцин и кавказские войны, Путин и построение коррупционно-воровской системы.
При каждом таком переделе надо было уметь выжить, не потерять рассудок, обезопасить близких. Особенно при перемене собственников.
Тем, кто жаловался на судьбу, я всегда говорил: «Скажите спасибо, что к вам не пришли, не выгнали из дома и не забрали имущество, как в 1917 году». Хотя народ и ограбили. Все, что государство было должно народу (накопления, вклады в сбербанк и так далее), оно его народу простило.
Этот вульгарно-примитивный экскурс в нашу новейшую историю приведен лишь для того, чтобы проиллюстрировать метаморфозы нашего мироощущения и поведения.
События, в которых здесь мы будем участвовать, происходили после XX съезда и разгрома «антипартийной группы». На нас слегка повеял ветер перемен, вспомнилось, что есть понятие «человек», для него что-то надо делать, не только лить сталь и ковать броню. Недалеко оказалось до коммунизма — к 80-му году все там будем. Начнем жить по потребности, а работать как придется. Партия решила сделать упор на легкую промышленность, чтобы хоть чем-то удовлетворить растущие потребности этого самого прожорливого человека: «Все для человека!»
Тогда бытовала история о том, что чукча, приехав к себе из Москвы, рассказал своим одноплеменникам: «Лозунг видел, однако, «Всё для человека» и человека этого видел».
Мы, небольшая группа студентов вуза, перешедших на пятый курс, были направлены на производственную практику в славный город Чебоксары. Был теплый июль 1958 года. В плацкартном вагоне скорого поезда наша группа из 8 студентов — две девушки и 6 юношей — перемещалась на берега Волги — действительно великой русской реки. У нас было ощущение свободы и исполнимых надежд, подогреваемое, как сейчас говорят, атмосферой шестидесятников. Случайно оказалось, что большинство было хорошими шахматистами: Витя С. и Гена С. — кандидаты в мастера, занимались в свое время во дворце пионеров вместе с великим Борисом Спасским; Света В. была второразрядницей, Саня К. и я — перворазрядниками. На почве шахмат в поезде мы познакомились с ехавшим в нашем вагоне, как оказалось, чувашем по национальности мужичком лет 40. Мужичок оказался весьма эрудирован, хорошо и литературно владел русским языком. Ему, по-видимому, было интересно с нами. Оказалось, что он главный редактор газеты «Чебоксарская правда». Он нам открывал секреты и проблемы современной советской журналистики, надеялся на скорую свободу слова, много и познавательно рассказывал о Чебоксарах и Чувашии. Когда партия решила поднимать легкую промышленность, в Чебоксарах, не проведя соответствующих социологических исследований, построили огромную текстильную фабрику, на которой трудилось 25 тысяч работников: 1 тысяча мужчин — ремонтники, электрики, теплотехники и так далее — и 24 тысячи женщин — прядильщицы, ткачихи, чесальщики (есть такие станки — чесальные) и так далее.
Столько работниц Чебоксары не могли обеспечить, их набирали в близлежащих селах, поселках, построили для них общежитие близ фабрики. Таким образом был создан демографический перекос, приносивший (доставлявший) городу много хлопот.
На вокзале в Чебоксарах мы дружески попрощались. Мужичок, назовем его КК, пригласил нас бывать в редакции газеты, писать заметки, он их опубликует. Действительно, через неделю после нашего приезда в газете было опубликовано большое интервью с нами, в комментарии к интервью автор лестно о нас отзывался. Мы были у КК несколько раз, по его реакции было видно, что ему снами комфортно.
Рядом с фабрикой построили большую тепловую электростанцию, куда мы и были направлены на практику. ТЭС снабжала током не только фабрику, но и город.
От фабрики к магистральной дороге вело широкое асфальтированное шоссе, асфальт покрывал только половину длины, вторая половина была булыжистой, ухабистой мостовой. Мы знали, что курс на приоритет легкой промышленности начался с Маленкова и с ним же и закончился. Там, где кончается асфальт, сняли Маленкова, начался (вернулся) курс на промышленность группы А.
Нас поселили в общежитии. Мужское состояло из отдельных квартир, свободных не было, и нас поместили в корпус для девушек. Это создало для нас ряд неудобств. В женское общежитие мужчинам входить запрещалось. Нам выдали особые пропуска. Комната была на первом этаже. По вечерам парни просили, чтобы мы их пустили пройти в корпус через наши окна. Охрана раскусила этот маневр (кто-то сдал нас), и мы имели некоторые неприятности. Я уже не говорю о бытовых неудобствах нахождения в женском корпусе. Такой странный эффект: девушки в обычной обстановке — на работе, на улице — относились к нам, как к обычным людям, а в стенах женского корпуса — как к неведомым пришельцам неведомого мира. Этот эффект мне самому очень знаком и понятен. Я попал в те десять лет, когда школы разделили на мужские и женские. С 1 по 10 класс я учился в мужской школе. Мы спокойно и естественно общались с девочками вне школы, а в самой школе при появлении девочки (например, приходившей в драмкружок) мы, мальчишки, становились совершенно неадекватными, прятались, кривлялись и даже убегали. В старших классах эффект ослабевал, но присутствовал.
Он же проявлялся в женском общежитии. На дверях наших комнат писали мелом «Стиляги». Тогда было такое понятие, так называли людей, которые имели специфические прически (коки) и модно одевались (пиджаки с широкими, набитыми ватой плечами, брюки-дудочки, цветастые рубахи, ботинки на «манной каше»).
Мы же одевались весьма примитивно, стыдно даже сказать, в трикотажные отечественные спортивные костюмчики, рубашки-бобочки, модных причесок не носили. Вероятно, отсутствие информации и наша принадлежность к Ленинграду склоняли чебоксарских девушек к отнесению нас к стилягам.
Меня включили в сменную бригаду по обслуживанию электростанции. Таких бригад было четыре. Мы работали посменно, две смены через две. Электростанция была хорошо автоматизирована, причем система автоматики не наша, не помню, какой братской страны (ГДР, Чехословакии или другой). Профессионально оказалось познавательно и интересно. Например, там я впервые изучил схему регулирования с магнитным усилителем (который в описании назывался трансформатором постоянного тока). В сферу обслуживания нашей бригады входило распределительное устройство с шинами электрогенераторов.
Напряжение на шинах (на выходе генераторов) было 6 кВ, шины (3 штуки в распределительном устройстве) представляли собой медные бруски примерно 5х15 сантиметров в сечении и длиной около 2 м. От шины электроэнергия поступала на трансформаторную подстанцию, от которой транспортировалась потребителям. На электростанции было две системы шин — основная и резервная.
Зарплата работников бригады была довольно высокая: примерно 160 рублей и премии, причем, величина премий значительно зависела от стажа безаварийной работы, общая зарплата достигала 220–250 рублей. По тем временам, когда молодой инженер получал после вуза 88 рублей, это была высокая зарплата. При, не приведи Господь, аварии она резко падала (до 160 рублей), и надо было заново набирать стаж (годами).
Во время практики произошел такой случай. Мы заметили сильный нагрев одной из шин в распределительном устройстве. Шины в распредустройстве находятся за металлической сеткой, двери внутрь на блокировке, горит сигнализация о наличии напряжения на шинах. Через сетку стало видно, что одна шина стала раскаляться в месте (в болте) подсоединения к ней контактного медного толстого многожильного провода. Надо было переводить генераторы на резервные шины. По инструкции перевод осуществляет один рабочий, оперирующий рычагами выключателей (по аналогии с рубильниками). Второй рабочий должен стоять за его спиной, зачитывать ему пункты инструкции (что надо делать) и осуществлять контроль за его действиями. Немцы, наверное, так и поступают. Мы же не соблюдали эти правила, штатные работники и так все помнили, процесс шел бесконтрольно.
Наша смена выполнила перевод на резервные шины, о чем была произведена запись в журнале дежурств, вызвала бригаду ремонтников. На этом время нашей смены закончилось, мы передали вахту следующей. В их смену пришли ремонтники. Для ремонта токоведущих частей последние необходимо заземлить, то есть соединить с защитной земляной шиной, обязательно существующей на всех предприятиях, где используется электроэнергия.
Для заземления шин применяется трехфазный заземлитель: три толстых гибких медных канатика, соединенных одним концом в общий контакт. Каждый канатик заземляющим болтом подсоединяется к своей шине, а общий контакт — к земляной шине предприятия. Таким образом создается короткое замыкание на шинах. Это обеспечивает безопасность ремонтного персонала при несанкционированном подключении электричества (генераторов) к шинам.
Надо пояснить следующий момент. Известно, что при коротком замыкании у потребителя электроэнергии источник электроэнергии автоматически отключается от потребителя. Каждый это хорошо знает по своему жилью – пробки-автоматы срабатывают при коротком замыкании.
Время же выключения (срабатывания защиты) разное: самое короткое — у конечного потребителя (иначе при коротком замыкании у конечного потребителя и большом времени срабатывания защиты у него может отключиться районная подстанция и обесточить весь район). Время отключения увеличивается по мере приближения к генераторам. От подстанции на предприятии к подстанции района, от подстанции района к подстанции региона и так далее. Самая большая выдержка времени, таким образом, — при коротком замыкании на шинах генераторов электроэнергии.
Эти нудные технические пояснения даны для понимания дальнейших событий.
В следующей за нами смене ремонтники наложили заземление на шины и провели ремонт, заземление не сняли, отчитались бригаде о завершении ремонта.
Бригада приняла отремонтированные шины, не проверив наличие заземления, передала смену следующей бригаде. Следующая бригада, также не проверив шины, произвела переключение генераторов с резервных шин на отремонтированные основные. Как мы помним, они были заземлены, то есть на них было короткое замыкание. При этом, как мы понимаем, время отключения генераторов — самое большое. Дело было ночью. Когда мы утром пришли на работу, то увидели картину разрушения и пожара, которую может совершить форс-мажорная сила. Шины искорежены, металлическая сетка ограждения выгорела и так далее. А ведь зарплата бригад зависела от длительности срока безаварийной работы.
Бригада, при которой совершали ремонт (мы ей передали вахту), и бригада, которая после ремонта переключила генераторы на основные шины (перед нашей вахтой), были признаны виновными в аварии и пострадали материально на длительный срок. Наша бригада отделалась легким испугом. Наш бригадир был очень счастлив и все время повторял: «Высокий потенциал!», выражая тем самым свои положительные эмоции. Это высказывание он придумал сам? Он спрашивал: «Ты женат?» и, когда получал положительный ответ, говорил: «Низкий потенциал!», а когда отрицательный — «Высокий потенциал!» Это был апогей его абстрактного мышления.
После той катастрофы электростанция работала длительное время только на одних резервных шинах, что явилось причиной частого отключения электричества как на фабрике, так и в городе.
Как мы помним из Ильфа и Петрова, Чебоксары находятся на берегу Волги. В то время это был довольно аккуратный, как говорится, провинциальный город, куда из деревень селяне приезжали продавать продукты собственных огородов и хлевов, многие ходили в лаптях. Лапти продавались и на рынке, причем не как сувениры, а как повседневная обувь. Между прочим, очень комфортная, если бы не дожди и грязь. Мы любили ходить по набережным, река завораживала и звала плыть в неизвестность. Нравы наблюдались простые, можно было взять лодку под залог паспорта и плыть куда хочешь. При этом не требовалось иметь спасательные жилеты, никаких ограничений не существовало. Я часто переплывал Волгу на лодке на другой берег, иногда не один. На этом берегу был негустой лесок, на полянах паслись козы, было приятно гулять под летним солнцем. Иногда я предпринимал длительные заплывы: греб 1–2 часа вверх по течению, затем спускался по течению вниз, любуясь пейзажами и слегка направляя лодку. Лодка покачивалась на волнах встречных буксиров.
К слову, надо сказать, что и на Неве в то время можно было взять лодку и плавать от Дворцовой набережной к Петропавловской крепости, от биржи к мостам. Тоже не требовалось спасательных жилетов, не было ограничений. Как я сейчас понимаю, это было рискованное дело. Но по молодости мы беспечны.
В центре города был парк. Все парки в городах СССР носили название «Парк культуры». Из культуры в парке были аттракционы, танцевальная площадка с крытой беседкой для музыкантов и деревянным настилом и эстрада — деревянная сцена, покрытая «ракушкой»-полусферой и деревянными лавками перед сценой. Мы заходили иногда в парк. Нас, любителей шахмат, привлекали шахматисты, которые толкались на сцене за установленными на ней столами. Одни играли в блиц, другие оживленно болели и подсказывали. Наверное, это были потомки одноглазого и других любителей шахмат из Васюков, которых так несправедливо и подло обидел Остап Ибрагимович. Мы присоединились к ним и подвигали фигурами с переменным успехом. Ребята оказались доброжелательными и общительными. Как мне кажется, и сейчас шахматисты довольно мирно и товарищески относятся друг к другу, интеллектуальная игра не провоцирует злобу. Так было до тех пор, пока в шахматы не влезли грязные политические мотивы и большие деньги. Началось злобное противостояние, подогреваемое прессой: Карпов— Корчной, Фишер против Советов и Спасского, Карпов — Каспаров. После всего навороченного на шахматы негатива я потерял интерес к официальным турнирам, не слежу, кто там чемпион, общаюсь только с Chessmaster и любителями. Нам с чебоксарскими ребятами делить было нечего, мы общались дружелюбно. Они узнали, что мы из Ленинграда, и оживились. Предложили сыграть матч между нами и местными любителями. Мы отказывались, говорили, что играть не готовы, не тренируемся, но они убеждали, что такие же неорганизованные любители.
Мы поддались и согласились. У нас, как выше сказано, было 4 парня и 1 девушка, как-то способная к игре. Таким образом, матч должен был состояться на 5 досках. Мы хотели сыграть сразу же на следующий день, когда соберутся все, но ребята убедили, что лучше в воскресенье, когда все свободны. Было начало недели. Примерно в среду мы с товарищем проходили мимо парка и увидели огромную трехметровую афишу. «В воскресенье, … июля состоится товарищеский матч по шахматам между сборными Ленинграда и Чебоксар. Начало в 12:00». Сначала нас это рассмешило, а затем насторожило и озадачило. Мы никак даже во сне не могли представить себя игроками сборной Ленинграда, где блистали Толуш, Спасский, Корчной и так далее. Мы выловили наших шахматных знакомцев и решительно заявили свое «фэ»: отказываемся быть самозванцами и не будем играть. Ребята взмолились: чебоксарцы уже ожидают матч, резонанс большой, мы отказом обидим всех их и бросим тень на ленинградских шахматистов. В юные годы мы были несерьезны. Помните, как в «Метели» герой даже обвенчался неизвестно с кем по молодости и беспечности. Мы согласились сыграть, но попросили добавить в афишу перед словом «сборная» слово «третья», а после него слово «студентов». Чебоксарцы согласились, однако ничего, как мы увидели, в воскресенье не было исправлено в афише. Кроме того, мы рассчитывали выступить удачно, поскольку были разрядниками.
Перед началом матча какие-то комсомольские лидеры говорили приветственные слова и выражали любовь к великому городу и его шахматным представителям. Кстати, нам сразу же заявили, что гонорара не будет, да мы о нем и не думали. Гонорар в то время для мастера или гроссмейстера при проведении сеанса одновременной игры составлял 380 рублей (при зарплате инженера 880 рублей), то есть весьма значительную сумму. В Ленинграде в институте часто проводились сеансы одновременной игры. Я любил в них участвовать (без особого успеха). Правда, однажды на сеансе на 30 досках с Корчным я выступил хорошо. Корчной, видимо, отнесся ко мне несерьезно, я выиграл у него 2 пешки, дело шло к эндшпилю, пешки должны были обеспечить мне победу. Корчной стал задерживаться у моей доски. Чтобы усилить свою позицию, я пожертвовал коня еще за 2 пешки, получив 4 пешки за коня. Корчной заулыбался, показал мне, что жертва коня была некорректной, и предложил ничью. Я, естественно, согласился. Это была единственная ничья в сеансе, остальные партии Корчной выиграл. И это мое высшее достижение в шахматной карьере.
Матч в чебоксарском парке проходил при большом стечении народа. Стояли демонстрационные доски. Наши кандидаты в мастера Витя С. и Гена С. проиграли удивительно быстро, я к тому времени сделал всего 8 ходов. Мой друг Саша К. на третьей доске упорно сопротивлялся, но вскоре тоже сдался. Я стоял хорошо, хотя чувствовал, как мне тяжело. Мы перешли в эндшпиль. На доске остались по одной пешке (на линии f) и по ферзю. Была позиция битой ничьей. Я предложил ничью, но мой противник отказался. Как в воду глядел! Я расслабился и тут же подставил своего ферзя под его пешку. Все, что я хотел сказать, я сказал про себя и сдался. Осталась одна партия на пятой доске, где наша Света играла с худощавой дамой лет сорока, крашеной блондинкой с густо нанесенной на лицо косметикой.
Света явно задавила соперницу и вскоре поставила ей мат. Дама громко рыдала, слезы текли по лицу, образовывая цветные каньоны.
Света даже расстроилась и сказала, что, если бы предвидела такую реакцию, предложила бы ничью. В общем, сборная Ленинграда позорно проиграла со счетом 1:4.
После матча чебоксарцы пригласили нас выпить чая и пообщаться. Мы, хоть и злились на них, согласились. Выяснилось, что играла с нами сборная Чувашии. На первой доске был чемпион, кажется, сельских профсоюзов СССР, я играл с мастером, а Света — с чемпионкой Чебоксар. Расстались мы вполне мирно. Редактору газеты мы рассказали об этом матче и попросили не публиковать ничего о нем, что он и выполнил. Таким образом, мое участие в сборной Ленинграда 1958 года осталось неизвестным для спортивной общественности Союза.
В нашей группе практикантов был наш состудент (по аналогии с соучеником) Пак. Настоящий кореец, то есть приехал на учебу из КНДР. К корейцам из КНДР и к самой КНДР мы относились с сочувствием, соучастием и интернациональной любовью, так как они были не только наши союзники и единомышленники, но и главные борцы против зловещего, злобного американского империализма. Американские империалисты день и ночь думали, как нам испортить жизнь, перекапывали ямами светлый путь к социализму, вредили нам и разжигали огонь войны. А мы боролись за мир, бдительно дежурили на пожарных вышках и гасили американские огневые вспышки. Американцы обижали своих негров, Поль Робсон так притеснялся, что пел по-русски «Широка страна моя родная…» Анжела Дэвис с пышной прической своим телом закрывала амбразуры империалистов, а Дюк Эллингтон с Эллой Фитцджеральд хоть и были известными артистами, но их выпускали только на жалкие подмостки.
Если бы тогда мне сказали, что в 2013 году президентом будет негр, я бы полез с тем человеком в драку.
Задумали американские империалисты вместе со своими марионетками из Южной Кореи порушить передовое социалистическое богатое государство КНДР и вероломно напали на него, чуть не погубили. Но за наших корейцев мы заступились. И китайские братья заступились, послав в КНДР многочисленных добровольцев. Помогли нашим корейским братьям отстоять страну. Главный кореец Ким Ир Сен, бывший наш майор Красной Армии, был великим героем и полководцем.
Наш Пак был телохранителем Ким Ир Сена в течение всей войны. В начале войны насчитывалось 100 телохранителей (сведения сообщены самим Паком, я за них ответственности не несу), к концу осталось 24, в их числе Пак. Остальные геройски погибли, охраняя Ким Ир Сена. Когда заключили перемирие и закончилась горячая война, Ким Ир Сен собрал всех живых телохранителей, с каждым чокался полным стаканом с водкой и выпивал до дна. На наш вопрос, выпил ли вождь 24 стакана водки, Пак заверял, что выпил и нисколько не захмелел, только повеселел. И вождь отправил всех 24 телохранителей на учебу в СССР. «Будем строить коммунизм», — напутствовал он их. Если бы тогда мне, опять же, сказали, что нашими друзьями станут марионетки юга, я бы подумал, что рассказчик тронулся умом.
Пак был хороший парень, бегло говорил по-русски, ему очень нравились русские девушки, Ленинград, народ, порядки и все остальное. Он мечтал остаться в России, но… Ким Ир Сен ждал его, и мы не могли ничем помочь Паку.
Как-то мы — Олег И., разбитной говорливый парень с авантюристическими замашками, Толя Р. с фотоаппаратом ФЭД, Пак и я — взяли напрокат лодку. Я изложил схему путешествия: гребем вверх против течения 3–4 часа без перерыва, меняя на ходу гребцов, затем причаливаем к понравившейся лужайке, отдыхаем там 1–2 часа и плывем обратно по течению без физических нагрузок, только соблюдая фарватер.
Утром солнечного дня мы взяли лодку и стали претворять в жизнь намеченную программу. Гребли примерно 2,5 часа подряд, нагрузка была незначительная, настроение хорошее. Берега поросли лесом, один крутой, обрывистый, другой пологий.
По берегам встречались какие-то дома, поселения, буксиры непрерывно тянули баржи, иногда с большой скоростью проносилась «Ракета» — новейшее судно на подводных крыльях. «Ракеты» только что начали перевозить пассажиров, были популярны и удивительны, скорость движения по воде потрясала.
Капитаном одной из «Ракет», как нам рассказали, оказался Герой Советского Союза, летчик N (не помню его фамилию). Он был очень популярен, о нем писали в газетах. Он бежал из плена на немецком самолете. Мы специально ходили на пристань в Чебоксарах приветствовать его, Света преподнесла ему букет цветов, он был уже немолодым симпатичным капитаном в форме речника, воспринимал овации спокойно.
Через 2,5 часа нашего плавания на высоком берегу открылся, по всей очевидности, загородный пионерский лагерь, были видны ряды домиков, площадка с деревянной трибуной, рядом стоял флагшток, на нем волновался флаг, сновали дети, у некоторых были пионерские галстуки.
Наше время делать привал еще не подошло, мы продолжали грести. Олег И. сидел на носу лодки. Он задумчиво смотрел вверх, на голубое небо и неожиданно спросил: «Ребята, хотите есть?» С собой мы никакой еды не брали, вопрос показался странным, но есть все захотели.
—Тогда, — продолжал Олег, — поступим так. Причаливаем к пионерскому лагерю. Ты, — он указал на Пака, — по-русски ни бум-бум, говоришь только по-корейски, когда тебя о чем-то спросят. Я буду переводчиком, — продолжал он, — слушать, что говорю я, и делать, как я скажу.
— Ты, — он указал на меня, — будешь представителем ЦК ВЛКСМ, сопровождаешь корейского товарища, а ты, — он обратился к Толе Р., — будешь фотокорреспондентом «Пионерской правды». Все мы лица, сопровождающие героя войны из КНДР в поездке по стране, он знакомится с жизнью советских людей, особенно его интересует, как отдыхают летом советские дети. Всем соблюдать серьезность, дисциплина железная, делать, как я скажу, никаких импровизаций, операция «Сытный обед» начинается.
По указанию Олега мы причалили к берегу. Это действительно был пионерский лагерь. Тесной группкой мы вошли на территорию. Олег поймал какого-то мальчика и велел привести к нам старшего пионервожатого или начальника. На нас стали обращать внимание, Толя раскрыл футляр фотоаппарата — это был ФЭД — и сделал несколько снимков. Вскоре к нам быстрой походкой подошла испуганная девушка в пионерском галстуке. Она представилась пионервожатой и спросила, чего нам надо.
На Олега нашло вдохновение, он описал состав нашей группы, объяснил цель визита. Особенно образно он говорил о герое корейской войны, его подвигах, о подлых американских вояках, которых наш герой изгонял со своей родины. Недавно закончилась наша страшная война, и все понимали корейцев.
Вскоре к нам подошло все руководящее население лагеря, возникла идея провести торжественную линейку, послушать выступление корейского товарища. Пак произносил фразы по-корейски, Олег переводил их на русский, а обращения к Паку — на корейском, очень хорошем и похожем на язык Пака.
Горнист протрубил сбор, отряды собирались и выстраивались на площадке с трибуной, образуя каре. Руководство и мы взошли на трибуну.
Старшая пионервожатая рассказала детям цель линейки, представила нас, Толя щелкал ФЭДом. Предоставили слово Паку, он вначале немного смущался и заикался, но затем разошелся и стал говорить громко, образно и вдохновенно. Проскакивали понятные слова «Ким Ир Сен». Олег переводил, его перевод был не менее красочен. Паку устроили овацию. Выступили также некоторые руководители лагеря. Олег переводил на корейский, Толя щелкал, я многозначительно молчал. Мне показалось, что меня приняли за специального агента.
В заключение линейки Толя попросил детей и вожатых собраться вокруг Пака для общего снимка. Вдохновленные дети оборвали все цветы на клумбах, завалили ими Пака, тесно прижались вокруг него, Толя сделал несколько снимков.
После линейки нас познакомили с лагерем, с распорядком дня, с играми и занятиями ребят. Показали столовую и предложили выпить чая. Олег намекнул, что мы с утра в пути и не прочь более основательно подкрепиться. Нам с охотой принесли и суп, и второе, запили все чаем с пряниками.
Обстановка была сердечная. Олег сказал, что немного устал переводить, с Паком говорили дети по-русски, Пак — по-корейски, все понимали друг друга.
Время пролетело быстро, пора было прощаться, нам, сказали мы, надо прибыть вовремя, иначе Пака начнут искать. Весь лагерь провожал нашу лодку, махали нам с берега руками, платочками и галстуками. На шее каждого из нас был красный галстук, повязанный нам старшей пионервожатой на линейке.
Мы уплывали вниз по течению со смешанными чувствами, о которых здесь говорить неуместно. Мы, с одной стороны, как бы обманули детей, но, с другой стороны, сделали все правильно, и Пак был настоящий кореец и герой войны. Ситуация была деликатной, детям нельзя плевать в душу, мы не иронизировали.
В Чебоксарах в фотоателье Толя отпечатал пленку. Один снимок был особенно хорош: утопающий в цветах улыбающийся Пак в кругу прижавшихся к нему веселых ребят.
Я вдохновился и написал большой рассказ о том, как мы побывали в лагере, как Пак рассказывал о жизни детей в КНДР, познакомился с жизнью наших ребят. Скользкие моменты — наши псевдодолжности, Олега-переводчика и прочие — я не обнародовал. Остальное соответствовало действительности. Особенно удачно получились строки о Паке— герое войны, соратнике Ким Ир Сена.
Мы отнесли и рассказ, и фотографию нашему знакомому редактору «Чебоксарской правды». Идея ему понравилась, он получил разрешение от нас на редактирование текста и внесение изменений по вкусу редакции.
Через пару дней вышла газета, в которой целая полоса была отведена нашему рассказу, в центре полосы красовалась большая фотография, упомянутая выше.
Нам был выплачен гонорар в сумме 760 рублей. Это были огромные для нас деньги. Для сравнения, стипендия составляла 400 рублей.
Сосуд 0,5 литра «Московской» стоил, кажется, 24 рублей, так что на полученный гонорар мы устроили несколько приличных банкетов, один — с главным редактором.
По изложенным выше причинам у нас не складывались отношения с девушками из общежития. Но на танцах в парке мы познакомились со студентками Чебоксарского педагогического института. Эти девушки выделяли нас из общей толпы на танцах. Видимо, мы были для них загадочными столичными штучками. Некоторые из нас завели даже крутые романы. Мы вместе по вечерам гуляли по набережной, громко смеялись.
Конечно, это раздражало местных ребят. Как нам донесли перешедшие на нашу сторону девушки, местные организовались и хотят немного, но больно поучить нас, объяснить, как прилично надо жить. Во избежание возможных для себя осложнений эту акцию они наметили провести на танцах накануне нашего отъезда, а на танцы нас должны заманить сочувствующие им девушки. Девушки должны были добыть сведения о дате нашего убытия восвояси.
Положение складывалось серьезное, мы провели тайное оперативное совещание. Выработали следующий план: обнародуем дату нашего отъезда. Фактически мы уезжаем на 2 дня раньше. Надо соблюдать секретность, информацию ни в коем случае не разглашать.
Конечно, двое из нас не вынесли тяжести тайны и рассказали все своим подругам, но те оказались верными и не выдали нас.
Правда, Олег, у которого со своей знакомой произошел разлад, немного пострадал. Эта знакомая попросила местных заранее побеседовать с Олегом, не ожидая дня отъезда. Олега подстерегли, когда он был один, и он получил несколько убедительных нравоучений, немного сказавшихся на его лице. Наш план выполнялся, мы уезжали в день Х 2, верные подруги провожали ребят, расставания были бурные, обещания — перспективными. Наших девочек никто не провожал.
Производственная практика закончилась. Чебоксары запомнились навсегда.