Витек шел на два курса впереди меня. Наверное, он был самый старший из студентов потому, что учился с перерывом на академический отпуск, во время которого успел сходить в армию, отдохнуть после армии, поработать, а потом восстановиться в учебе на дневное отделение. Стипендию он никогда в руках не держал, но денежных проблем не знал потому, что работал сантехником в нашем общежитии, совмещая работу с учебой.
Туризм был его увлечением. Он водил в походы по Уралу студенческие группы и ходил в походы в другие горы в качестве участника.Витек среднего роста, худощав, непримечательной наружности. У Витька покладистый характер,хороший певческий голос с большим диапазоном, и его любят слушать у походного костра. Он вынослив, без вредных привычек, добр и очень бескорыстен. Это только он мог так поступать – зная, что у студентов с деньгами всегда напряженка, иногда вел в поход всю группу, человек пять-шесть за свой счет. И никто при этом не считал себя его должником, и он никого не считал ему должным.
У него всё брали запросто, как будто так и надо. Он очень правильный, таким его воспитали родители – бескорыстные отзывчивые люди, добросовестные труженики, всю жизнь проработавшие на одном заводе инженерами. Родители сами принимали за чистую монету и пионерское и комсомольское воспитание и сыну внушили правило жизни: ты должен заботиться о людях, а о тебе пусть позаботятся другие.
Витек пошел дальше своих родителей и вступил в коммунистическую партию еще в институте. Это не давало ему никаких льгот, кроме того, что он исправно платил взносы, регулярно посещал все собрания, все партийные дела принимал ближе, чем свои собственные и чувствовал свою причастность ко всему происходящему в мире.
Витек заботился обо всех, но ответной заботы не получал ни от кого. К нему относились как странному парни, девчата пользовались его помощью во всем, но не шли на серьезные отношения. Ну, каждой жене нужно, чтобы муж думал о своей семье, а не обо всем человечестве; все хозяйки хотят, чтобы хозяин все нес в дом, а не раздавал из дома. Не видели девчонки в нем серьезного мужчину и при всех его положительных качествах, предпочитали, пусть не таких правильных, но более понятных парней.
А еще была у Витька такая слабинка – любил говорить. Возможно, что своим красноречием он хотел привлечь внимание к себе, ведь это очень интересно то, что он рассказывает. Но он никак не сознавал, что есть мера даже интересным рассказам, особенно, когда человек, в основном, рассказывает о себе. Этим, как и следовало ожидать, вместо того, чтобы привлечь внимание, он просто отталкивал от себя, ибо многословие вообще тяжеловато в людях, а уж в мужчине так и вовсе.
Я же часто теряла ключи от комнаты - просто бедствие. Несмотря на то, что в пятиэтажном общежитии девчонки занимали всего половину пятого этажа, а все остальное население – парни, трудно было найти помощника в этой ситуации.
Первую половину дела - открыть дверь мог любой. Для этого я подходила к одногруппнику Мишке и говорила, что вот по такой причине не могу попасть в комнату. Мишка, спортсмен по легкой атлетике, одним ударом ноги выносил дверь, чуть ли не с косяками и считал свою задачу выполненной.
Вторую часть дела мог сделать только Витек. Он в своем хозяйстве сантехника находил какой-нибудь ключ, который подгонял под мой замок, вставлял замок на место – и вот дверь опять закрывается. Для этого у Витька было все: инструмент, умение, время, и чувство долга помочь девчонке.
Учитывая, что скоро мне опять придется к нему обращаться, а потому лучше иметь с ним товарищеские отношения, я благодарила его тем, что слушала его бесконечные рассказы, мысли вслух, критику всего происходящего в мире…… Для этого я устраивалась удобно в старом кресле в его комнате, устремляла взгляд на него, улетала мыслями, куда мне вздумается и, как заведенная, кивала головой, показывая, что я его внимательно слушаю. Иногда я даже включалась и, уловив нить рассказа, еще и вопрос задавала, чем еще больше вдохновляла его выступление. Да, он говорил так, словно выступал; выступал везде и всегда, и это тоже отталкивало девчонок.
Но вот все-таки Витьку улыбнулось счастье – нашлась девушка, которая в него влюбилась, оценила его замечательные качества, и он изменился: стал менее разговорчив, не стремился привлечь к себе внимание.
Особенно после того, как их отношения стали близкими, в нем появилось что-то, что быстренько почувствовали девчонки. И те, кто прежде от него отталкивались, теперь были чуть ли не обижены, что он ими более не интересуется, и, узнав о причине, как-то стали быть недовольными его девушкой.
Девушка не могла к этому быть равнодушной; а Витек, не привыкший к вниманию сразу нескольких девчонок, еще не имел жизненного опыта в таких ситуациях, чтобы понять, что внимание этих девчонок – это чуть ли не спортивный интерес, просто задетое самолюбие.
И отношения с девушкой стали усложняться. Этому способствовали еще и несуразные случайности. Они пришли к ЗАГСу в городе, где он жил, чтобы подать заявление – в ЗАГСе в этот день, оказалось, был выходной. Когда он приехал в город, где она жила, и они пошли с ней в ЗАГС – ЗАГС тоже не работал. Вроде бы ничего страшного, теперь они знали расписание работы обоих ЗАГСов, можно было бы отнестись к этому и с юмором – Бог любит, дескать, троицу; можно отнестись философски – у нас было время еще подумать, но девушку эти события подточили.
Она замкнулась, стала холоднее и про ЗАГС никогда не напоминала. Витек же это все воспринимал, как охлаждение к нему, как нежелание выходить за него замуж и тоже не решался ей напомнить про ЗАГС, боясь получить отказ.
И вот, однажды, приехав к ней в гости, Витек чувствует, что это их последнее свидание; что, провожая его, она прощается, хотя ни слова об этом не говорится. Чувство отверженности сопровождало Витька всю дорогу домой, а дома он решил пережить это мужественно и даже запел: «Не обещайте деве юной любови вечной на земле!»
На следующий день он получил известие, что девушка повесилась.
Витек был, словно громом поражен. Он не мог смириться с тем, что она мертвая и целовал её, лежащую в гробу, словно живую. Люди, пришедшие на похороны, не знали, кого больше жалеть: её, лежавшую в гробу, или его, стоявшего у гроба - так страшно было видеть его состояние.
Его не обвинял никто, даже мать этой девушки потому, что мать видела все зло в том, что так покончил со своей жизнью отец этой девушки и этим подал ей пример, указал путь.
Но Витек сам себя обвинял, и сам себя не мог простить.
Прошло и девять и сорок дней со дня похорон, а Витек все крутил в голове воспоминания, стараясь понять, когда у нее возникла такая мысль, как он этого не заметил? Он снова и снова проживал все время знакомства с нею, и многое теперь понимал иначе и иначе оценивал.
Он вспоминал не только события, но и все её настроения.
Вот они смотрят вместе рядышком телевизор. Показывают что-то из происходящего в мире, что-то неспокойное из международной обстановки. Она прижалась к нему и говорит: «Мне страшно». Он решил, что ей страшно, как бы война не началась, и стал успокаивать её: «Да ничего страшного, не бойся». Ну, почему он не насторожился, не докопался, отчего ей страшно? Сам все о политике, так думает, что и все такие политики.
Он осознал, что всегда чувствовал только себя. А другого человека – нет. Ну, не совсем, ведь почувствовал же он, что она с ним простилась. Но как воспринял? Как отвержение его. Ну, почему было не задуматься?!
Воспоминания с проживанием вновь и вновь крутились в нем, как заевшая пластинка. Он не мог ни о чем другом думать, ни о чем другом говорить. Родители встревожились и настояли, чтобы он обратился к психиатру.
Лечение было результативным. Витек окончил институт, уехал по распределению в свой город к своим родителям под их присмотр. Уезжая, он оставлял друзьям свой адрес, и мне в том числе. Я взяла адрес без намерений когда-нибудь им воспользоваться.
Витек уехал, а у меня роман случился. И влюбилась я не в кого-нибудь, а в местную спортивную звезду. Он был мастер спорта по футболу, лучший вратарь области. Когда-то он играл нападающим в очень известной команде, но, будучи осужденным на пять лет за убийство в драке, после освобождения не захотел возвращаться в команду и осчастливил футбольный мир нашего города своим приездом.
Он был старше меня более, чем на десять лет, пять раз женат официально, а бывших любовниц не всех и помнил по именам. У него были дети от прежних браков. Несмотря на спортивную жизнь, у него были и вредные привычки. Но не было ни кола, ни двора, только комната в общежитии.
Но ничто не могло повлиять на меня отрезвляюще, я хотела любить, хотела семью и именно с ним.
Вот когда я набегалась по стадионам! Иногда на стадионе–то только игроки,судья, тренеры, запасные и я.
Тренер у них был похож на артиста Евгения Леонова и такие же вызывал симпатии у всех. Вот, бывает же такое сходство! В перерыве между таймами он минуты две спокойно и деловито тратил на замечания и советы, а все остальное время перерыва рассказывал анекдоты, где действующими лицами были члены его команды. Заканчивал он анекдот такими словами: «Леха, ну признайся, ведь так же было!» И, хоть этот Леха только что забил гол в свои ворота, тренер ему ни слова в упрек, словно не было этого.
Зато во время игры тренер кипел, как самовар и, когда команда выигрывала, сгребал меня в охапку и целовал.
Интересное это было время и безоблачное, как мне казалось. Я даже секунды не думала о прошлом того, кого любила, мне было хорошо в настоящем, и ждала хорошего будущего.
Конечно, его было за что любить. Он был не только могуч, красив, мастер своего дела, но и умен, и интересы его были разносторонни.
Так, например, он любил читать. Но читал только классику. И не отдельными книгами, а если взялся читать произведения одного автора, так пока все, что этим писателем написано, не перечитает, за другие книги не возьмется. В то время книги доставать трудно было, но он доставал.
Хоть он и числился мастером на заводе, на рабочем месте редко когда появлялся. Тогда не было такой профессии – спортсмен, все были где-то пристроены, якобы у нас профессионального спорта нет, все трудятся. А вот после напряженного трудового дня несколько часов отдыхают на тренировках.
Я спросила его однажды, чем он будет заниматься, когда придется уйти уже из спорта. И он ответил: «Тренером буду. Буду учить мальчишек радоваться жизни!». Запали мне тогда эти слова: «Учить радоваться жизни». Не знаю, учил ли он, но я потом учила и своих и чужих детей радоваться жизни. Эти его слова я по жизни пронесла.
А уж как он был чистоплотен, какой у него был во всем порядок. И низкий голос звучал приятно, а сильные руки были еще и нежными.
Но он попал в переделку, не приведи Бог, какую – его обвинили в одновременном убийстве двух человек. С учетом первой судимости ему грозил срок пятнадцать лет. Убил ли он, или его подставили – для меня он был не преступник, а мужчина, которого я любила, и я ему не судья, и я ему верила. Он говорил, что не убивал.
Разбирательство было долгим. Однажды в отчаянии я сказала, что меня вымотала эта нервотрепка, что и жить не хочу. На это он мне ответил:«Ты это брось. Ты этого никогда не вздумай. Если ты это сделаешь, то я тогда совсем…».
Менялись следователи, вмешивались влиятельные лица, а я прикидывала, сколько мне будет лет,когда он вернется, если все - таки его осудят и мне придется его ждать.
Но разобрались наконец, он оправдан. Я знаю, что он на свободе, но он исчез для меня: на звонки не отвечает, у него дома я его застать не могу.
Может, ему нужно было время, чтобы отойти от всего прошедшего? Может, он вообще хотел все это забыть, как страшный сон, а я ему об этом напоминала уже тем, что присутствовала в его жизни в период этой истории? Может, ему нужно было время, чтобы принять какое-то решение? Я никакими вопросами не задавалась, я рвалась его увидеть, а увидеть не могла.
И, вдруг, я его встречаю совершенно случайно с женщиной, и при этом он делает вид, что меня не знает совершенно.
Я не устраивала принародных сцен, вообще ничего не выясняла.
Это была весна, последняя студенческая весна, предстояла защита диплома. Но я не могла готовиться к защите, впала в какой-то анабиоз. Мне хотелось спать и спать и спать потому, что только во сне я не чувствовала душевной боли, которая ощущалась физически, как боль в груди. Эта боль утихала, словно засыпала со мною вместе, а утром она просыпалась раньше меня и будила. И я думала, как бы мне уснуть на подольше, чтобы не чувствовать ее дольше. Может, уснуть навсегда?
Я не из тех, кто может взять себя в руки, руки опустились, и все валилось из рук. Напрасно я пыталась себя вразумить, что все даже хорошо, если подумать. Главное – он на свободе, я могу быть за него спокойна, с ним все в порядке. И это хорошо, что он уже себя показал. А вот если бы я его ждала пятнадцать лет, а он бы вышел и меня знать не захотел? А жизнь женщины, считай, уже прошла. Да чего я ждала, на что надеялась? У него было пять жен, и что, они все были плохие? С ними жить не стал, а со мною так прямо будет. Это мне нужна семья и дети, а у него это все в избытке, ему это все уже не надо. У него женщин, как в гареме. Мне нужна такая жизнь?
Но как бессильны доводы ума против желания сердца!
И вдруг он приехал. К моему удивлению, мне не хотелось его ни принять, ни даже обнять. Я вдруг почувствовала, что у меня нет никаких сил на любовь.
Мы пошли в лес погулять, поговорить. Наше общежитие в лесу находилось. Он не мог начать говорить о том, зачем приехал, и говорил ни о чем.
Мы остановились. Было тепло, солнечно и тихо. И вдруг он простонал: «Как мне хорошо с тобою рядом! Даже просто рядом с тобою мне хорошо. Мне никогда ни с кем не было так хорошо».
Он взял меня за обе руки и собирался что-то сказать. Я же стала освобождать свои руки из его рук. Он с недоумением смотрел мне в глаза, когда я, высвободив свои руки, стала отступать от него назад. Он словно застыл, и его руки с разведенными пальцами застыли в воздухе по направлению ко мне. И мне казалось, что сейчас он в отчаянии вцепится пальцами в свои волосы и закричит, как большой раненый зверь. Я не хотела этого видеть и, отвернувшись, побежала прочь. Вслед мне между берез и сосен летел его стонущий и рычащий крик: «Уходи-и-и!!!!! Уходи-и-и!!! И никогда больше не встречайся в моей жизни!!!!!!»
Я прибежала в общежитие, и в тишине комнаты раздавался его крик. От этого крика я просыпалась ночью и уже не могла уснуть. Я не хотела его видеть и не видеть не могла. Душа была опустошенной, и мир казался пустым и все бессмысленным.
Это были времена, когда еще было понятие о целомудрии невесты, и я была уверена, что если я еще и встречу кого и даже замуж выйду, муж не будет меня уважать, семьи хорошей не получится, а плохой мне не надо.
И как-то вкралось решение. Оно вползло и укоренилось, и овладевало с каждым днем. Я не торопилась, но, не торопясь, продвигалась, без энтузиазма, без вдохновения, с грустью сожалея.
Распахнув окно своей комнаты на пятом этаже, я подумала, что это, пожалуй, подходящий вариант: не требует никакой подготовки, не нужно делать сильных решительных движений, всего-то один шаг. Зачем же я прожила почти четверть века? Ничего от меня не останется, никакого следа. Ничего я не сделала, и детей после меня не останется, никого то я вместо себя не родила.
Я хочу, чтобы остался какой-то след. И я выкопала черемуху в лесу. Посмотрев на свое окно снизу и, прикинув траекторию, посадила черемуху в стороне настолько, чтобы в процессе событий не повредить. Черемуха, она очень живучая, приживется, даже если и никто ухаживать не будет, даже если будут вырубать – ох, ее сложно вывести, все равно будет расти. Она будет цвести по весне буйным цветом, и парни будут обламывать ее ветки и дарить цветы девчонкам. Пусть ломают и пусть дарят.
По вечерам в общежитии танцы. Парни, приглашая меня на танец, восхищаются тем, что я посадила черемуху. «Какая ты молодец!- говорят они. - Надо же, додумалась! Вот бы нам всем взяться и озеленить все вокруг общежития!»
Скоро защита диплома, но я не черчу, не пишу, я думаю, что мне это уже не понадобится. Но я пишу письмо Витьку. В нем не было ни слова, ни намека на свою задумку, какое - то пустое бездельное письмо, но он уловил настроение между строк. Это настроение ему было уже знакомо, оно ему о чем-то напоминало.
Он взял письмо из почтового ящика, придя домой после работы. Прочитал. Позвонил сотруднику, чтобы тот оформил ему отгулы в счет отпуска и ближайшим поездом выехал ко мне.
Я никого не ждала, когда рано утром проснулась от того, что кто-то неистово барабанит в дверь. Я открыла – на пороге стоял Витек. «Успел!» - выдохнул он, и устало зашел в комнату.
Мы о чем-то говорили. Потом он потащил меня к общим знакомым в гости. Как-то я отвлеклась от своих мыслей.
Когда мы вернулись, он взялся помогать мне с чертежами потому, что я запустила дипломную работу, а до защиты оставалось очень мало времени. Меня раздражало, что он чертит не так, как я. У меня каждый чертеж хоть для примера выставляй, а он чертил не только без красоты, но и грязно потому, что смахивал с чертежей не заячьим хвостиком, как я, а прямо рукавом.
Мы с ним спорили из-за этого. Он заявлял, что главное, чтобы правильно, а красота – это излишество.
Чтобы было меньше некрасивых чертежей, мне пришлось подналечь на работу.
Времени оставалась так мало, что успеть было просто не реально, но мы успели потому, что не столько чертили, сколько перечерчивали; я не рассчитывала, а списывала расчеты. Основное для дипломной работы мне было подарено талантливым конструктором, чье изобретение не пустили в производство потому, что решили, что это нельзя изготовить. Был изготовлен пробный образец, который работал. Ну и что, что образец изготовили, а серию изготовить нельзя! И что, пробный образец работает, а серия работать не будет! Раз до этого додумался он, а не все конструкторское бюро сообща, значит это чушь. Он что, умнее всех?!
Конструктор запил от обиды, и все сотрудники конструкторского бюро удовлетворенно шептались, когда он приходил на работу с распухшим лицом и угрюмо садился за свой стол.
Когда во время пред дипломной практики я пришла к этому конструктору за советом потому, что тема моего диплома – это как раз его изобретение, он достал из стола толстую папку с чертежами и расчетами и протянул мне. У меня не хватило духу это взять, и он положил ее на стол. «Вам же будет больно, что я выдам Вашу работу за свою» - сказала я ему. Он поднял на меня лицо со следами вчерашнего алкоголя, с глазами равнодушия и ответил: «Впервые встречаю такого человека. Берите и идите». «Говорят, что это нельзя сделать» - говорю я. «Кто умеет делать, тот сделает» - ответил он, подвинул ко мне толстую папку и своим видом показал, что разговор окончен.
И вот я передираю его чертежи, переписываю его расчеты, и перед глазами стоит его лицо.
На душе было неуютно, когда работу подписывал руководитель диплома, но он подписал равнодушно, не вникая, не принимая в серьез что там у меня понаделано, ведь известно, что в нашей специальности женщины всерьез не воспринимаются. «Четверки хватит?» - спросил он, а я на все согласна, лишь бы не вникал.
Я волновалась, когда работу оценивал рецензент, он же работающий конструктор, он увидит, заинтересуется, и тогда все выявится. Но рецензент сделал ряд несправедливых замечаний по чертежам. ГОСТы на чертежи давно изменились, а он все еще чертит по старым, по старым и оценивал. А я-то черчу по новым ГОСТам. Рецензент давно отстал от жизни и его это не волнует, до пенсии он может спокойно спать на своем кресле. Четверку поставил, как он выразился, с натяжкой. То, что било в глаза он не увидел
И вот он день защиты. Мы с Витьком прибежали, едва успев ко времени, до последнего дописывали, доделывали.
Вот я уже развесила чертежи, а подходит секретарь комиссии и показывает, что нет в моей зачетке подписи куратора группы, и она не может допустить меня к защите. Придется мне защищаться через год.
Я была предпоследней. Пошел защищаться парень, чья очередь была после меня. А потом все, это последний день защиты, переносить некуда, только на следующий год.
Витек выхватил зачетку и умчался. В другом корпусе он успел найти куратора, который случайно не успел уйти домой, взял у него подпись и примчался, пока защищался этот паренек.
Отдаю зачетку, меня допускают, вновь развешиваю чертежи. Отдышавшийся Витек еще и успевает сделать мне фотографию на память, где я на защите возле своих чертежей.
И я защитилась, и формально меня слушала комиссия, ни одного вопроса по сути изобретения, которое висело у них перед глазами. Так, какие-то вопросы задавали. Неужели и они ничего не увидели? Наверное, просто посчитали все это за какие-то вымыслы девчонки и со снисхождением поставили мне четверку.
Сейчас все, что было в тех чертежах внедрено, все успешно изготавливается и работает, и никто не говорит, что этого не может быть. Наоборот, говорят, как же без этого было плохо. А ведь это все могло быть уже тогда, по чертежам и расчетам того конструктора, а не через годы, когда это разработал и сумел пробить другой.
Уезжая, Витек берет с меня слово, что я приеду в ближайшие выходные к нему в гости, и мы отправимся на турслет. При этом он увлеченно рассказывал, какие там хорошие ребята, и есть много неженатых, и каждого неженатика подробнейше описал.
Я приехала, он встречал на перроне с цветами.
Турслет в Уральских горах - это здорово! Но у меня конкретная цель, а далеко не спортивный интерес. Прошел день соревнований и вот он вечер с лесной прохладой и звездами над головой.
По описаниям Витька я быстро узнала всех неженатиков и сразу отметила самого яркого, остроумного, обаятельного парня. Я села рядом с ним у костра и сидела молча, просто так. В тот момент после всего пережитого у меня было какое-то очень обостренное восприятие. Непостижимо, но просто сидя рядом с ним, я поняла, что этот будет вить из меня веревки и не женится, и даже просто ребенка от него у меня не будет. Вот как я про ребенка поняла, до сих пор не пойму. Тогда этому парню еще удавалось скрывать, приобретенную в армии проблему за частой сменой любимых женщин, которые влюблялись в него наперебой.
К костру подошел парень с гитарой. Он хорошо играл, хорошо пел, и почему-то я решила, что этот женится сразу, и дети будут.
А на поляне тем временем танцы организовываются. И я скосила на него глаза и приветливо улыбнулась, и он уже приглашает незнакомку на медленный танец.
Медленный танец – это шанс каждой женщины, этому нельзя научить, это либо дано, либо нет.
И вот он уже волнуется, его руки обвились вокруг моей талии, а я, как-то невзначай, уже свела свои руки на его шее. Музыка закончилась, а он не отпускает своих рук, и мы продолжаем танцевать в перерыве между мелодиями, и какая бы ни зазвучала следующая музыка, быстрая или медленная, а мы все танцуем медленный танец, все один медленный танец до конца танцев.
Потом мы идем к костру, он берет в руки гитару и поет до утра без перерыва и без устали. Это был концерт, какого не знало еще его товарищество, и все понимали, что он поет для меня.
На рассвете, оказалось, что это еще не весь его репертуар, а я еще не наслушалась, и мы пришли к выводу, что нам надо пожениться, чтобы он мог для меня петь, а я могла бы его слушать.
Вскоре у нас была свадьба, и я забеременела в первую же ночь.
В период беременности я приезжала в тот город, где училась, зашла в то общежитие, где жила. Там жили совсем незнакомые молодые люди. Мне казалось, что я скучаю по городу и по общежитию. Но, когда я увидела, что там нет никого, кто был в то время, с кем я вместе училась, ничего радостного я не ощутила и поняла, что мы скучаем не по стенам, а по людям.
С крыльца я посмотрела на, хорошо прижившуюся, черемуху и подумала: «Неужели это все было со мной? Как глупо». И уехала, чтобы больше не скучать никогда. Уехала в другую жизнь.
Прошли годы и годы.
Однажды у меня пропали золотые сережки со вставкой из двух камней - рубином и бриллиантом. Потеряла. Я их редко носила потому, что не могла определиться, с каким чувством мне их надевать, и надевала без всякого чувства, просто, если они подходили к платью. Они были мне однажды неожиданно подарены. И вот как это было.
Он позвонил в выходной день и что-то говорил. Что-то несущественное, даже и не вспомню что. Я слушала не столько, что он говорит, сколько во мне как-то болезненно отозвался его голос, какой-то прощально-грустный, возвышенно-просветленный, чуть ли не торжественный, но торжество какое-то грустное.
Что-то мне это напоминало.
И я говорю первое, что мне приходит в голову:
- Мне нужно … , подбросить можешь?
Он сегодня никуда не торопится, у него сегодня никаких дел, он с готовностью согласился.
И мы едем на его машине. День солнечный и летний. Говорим ни о чем, молчим больше.
Сделав свои дела по этому адресу, я прошу отвезти еще ….
Просто удивительно, как он сегодня свободен, он согласен отвезти меня и туда.
И опять дорога, и разговоры ни о чем, молчим больше. День солнечный и летний.
И здесь я сделала свои дела. Теперь прошу отвезти меня на место моей работы.
Да, конечно, он может отвезти. День солнечный и летний, а дорога лесом ……
Он привез меня к месту моей работы и уехал. Но вскоре позвонил и попросил выйти на улицу.
Я вышла. Он подошел ко мне, взял мою руку, повернул ладонью вверх, положил мне на ладонь маленькую бархатную коробочку и закрыл ее пальцами моей руки.
- Мне было очень плохо – говорил он, - я думал, что это мой последний день. А ты: увези меня туда, увези меня сюда – я как-то развеялся. А потом и вовсе – самый несчастный день вдруг стал самым счастливым.
При этом он улыбался не только глазами и лицом, а всем существом как будто. Держа в своих руках мою руку с коробочкой, он легонько ее встряхнул и легкой походкой пошел к своей машине.
Я в кабинете руководителя предприятия, у меня к нему деловой визит. Но между делом он рассказывает, какой неожиданный и странный случай у них на предприятии произошел – человек повесился. Человек–то хороший, и все хорошо, вроде бы, было у него и в семье, и на работе его ценили. Почему он это сделал? Ни записки не оставил, ничего никому не сказал.
Я слушаю, киваю головой и думаю: «Наверное, он как-то сказал, но его никто не услышал. Не может человек уйти от людей, не попрощавшись как-нибудь».