- Как живётся тебе, моя Родина? -
Говорю деревеньке своей. -
Вон ещё там изба заколочена,
Вся травой заросла до дверей.
Много ли сена нынче накошено?
Или некого больше кормить?
Огороды твои позаброшены.
Мне в ответ только ветер шумит.
Как чума, по стране пробежалася,
Умирают зимой и весной,
Видно сил уж совсем не осталося,
Деревеньки одна за одной.
Всё разрушить не так уж и сложно,
Уж подрублены корни твои.
Эх, Россия, смотри будет поздно
Возрождать деревеньки свои.
Небольшая деревушка на Вологодчине в давние уже времена пристроилась на самой вершине холма. Когда–то здесь было многолюдно и шумно: более чем в двадцати домах здесь проживало около сотни жителей. В своё время она была со всех сторон окружена лесом. Могучие ели и сосны, заросли ольхи и черёмухи, красавицы берёзы и раскидистые осины радовали своей красотой деревенских тружеников. В нескольких сотнях метров от деревни, в самом подножии холма, узенькая речушка с красивым названием Журавица, оправдывая своё название, и днём и ночью журчала, неся свои холодные воды к большой реке. Здесь мальчишки и мужики ловили в морды (рыбацкие верши) меев и уклеек, а бабы полоскали бельё. Даже в июльскую жару, в сенокос, немногие деревенские смельчаки отваживались купаться в ней, настолько студёной была родниковая вода.
Первый удар по деревне был нанесён в советское время, когда было решено укрупнять крестьянские хозяйства и она оказалась в списке неперспективных поселений. Люди стали покидать родные места, перевозили избы и животину, крестьянский инвентарь, имущество в крупные деревни и сёла. Сколько слёз и проклятий в адрес горе-руководителей страны было выплеснуто в те годы. Но нашлись и такие упрямцы, которые никак не хотели покидать родные места, несмотря на все уговоры и угрозы местных властей. Они ходили за хлебом и продуктами в ближайшее село за несколько километров пешком или ездили на единственной лошадке, оставшейся в деревне. В бездорожье, весной и осенью, в обильные снегопады зимой, деревня была отрезана от соседних поселений. Электричество и радио власти не решились отключить, и для нескольких стариков и старух это были те немногие блага цивилизации, которые соединяли их с внешним миром. С каждым годом жителей здесь становилось всё меньше и меньше. Кто-то, будучи уже не в силах управлять хозяйством, уезжал доживать к своим детям, а кто-то покидал этот мир навсегда, так и не сумев понять, почему их родная деревня вдруг стала не нужна своей матери - России. Так в конце концов там остался только один житель - Василий Михайлович Терёхин.
В самом начале 1943 года Василий Михайлович Терёхин был призван в армию и направлен на курсы подготовки младшего комсостава, где отличился в стрельбе из винтовки и пулемёта. Получив звание младшего лейтенанта, через три месяца был направлен в войска охраны тыла одного из фронтов Красной Армии. Почти год молодой офицер со своим отделением участвовал в операциях по уничтожению остаточных групп немцев, в ликвидации и поимке диверсантов, дезертиров, мародёров, власовцев. Выполняя приказы контрразведки фронта, участвовал со своими бойцами в прочёсывании лесных массивов, напичканных минами, где каждый шаг грозил смертью. Десятки его друзей, товарищей погибли в боях, подорвались на минах, были подстрелены из засад. А Василию везло: несколько лёгких ранений, почти царапин в тяжёлых боевых армейских буднях. Он уже командовал взводом, получил свою первую награду — орден Боевого Красного Знамени, когда в бою при прочёсывании небольшого белорусского лесочка попал под обстрел из миномётов так называемой группы «солянки": немцев, полицаев, власовцев. Осколок мины вонзился ему в спину, повредив лёгкое, а когда его выносили на подручных носилках из леса, шальная пуля рикошетом от дерева врезалась в ногу. В феврале победного, сорок пятого года, он был назначен командиром взвода в военной строительной части, попросту «сапёров», где и встретил Победу. Ещё год после окончания войны Василий Михайлович прослужил в войсках, восстанавливая разрушенные немцами объекты: мосты, заводы, жилые дома.
Этим утром Василий Михайлович первым решил покормить своего телёнка Тёпу, хотя обычно он начинал обход своего маленького хозяйства с курятника. Дело было в том, что петух в последнее время совсем обнаглел. Только стоило старику оттолкнуть носком сапога кур, так и лезших в блюдо с приготовленным кормом, как хозяин курятника, услышав жалобы своих невест, бросался в бой. В общем, с петухом надо было что-то решать, а Василий Михайлович всё оттягивал и оттягивал с этим делом, подсознательно стараясь пореже заходить в помещение, где ему были рады не все. Кур он не любил, считал их глупыми существами, в чём, я думаю, многие селяне с ним бы согласились. Он держал небольшое куриное стадо только из меркантильных интересов. Совсем другое дело телёнок Тёпа. С ним можно было поговорить, погладить его по гладкой шерсти, по тёплой голове. И Василий Михайлович иногда, увлёкшись, подолгу рассказывал своему подопечному истории из своей жизни, а тот в самых грустных местах его рассказов тяжело вздыхал, лизал его руку шершавым языком или жевал бархатными губами рукав куртки своего хозяина. Вот и сегодня, вылив пойло в корыто, подкинув свежего сена в кормушку, старик с ходу начал рассказывать телёнку о первых годах своей жизни в деревне после войны. Тёпа — четырёхмесячный бычок, совмещая приятное с полезным, благодарно кивал головой хозяину.
В деревне уже начинался сенокос, и когда радостный и взволнованный Василий Михайлович подходил к своему родному дому, его встретила дружная, босоногая ребятня, несколько старух да старый подслеповатый дед Степан Лукич. Все, кто мог пригодиться на сенокосе, были на пожне у небольшой речки Ольховицы, что пробегала мимо деревни в нескольких километрах. К работникам был послан гонец, один из мальчуганов, постарше и посмышлённее, с наказом вернуться в деревню по возможности пораньше в связи с прибытием фронтовика. А вечером вся деревня пировала в доме Василия Михайловича. Отец его погиб в 1940 году на Финской войне, мать умерла после тяжёлой болезни сразу после Победы над немцами, и в доме жили две его сестры – погодки да бабушка по отцу Графира Алексеевна. Время было трудное, но всем миром праздничный стол был накрыт необходимым для такого торжественного и радостного события: холодец, горячая отварная картошка, варёная баранина, зелёный лук, пареная брусника, душистый ржаной хлеб домашней выпечки и две медные братыни, до краёв наполненные хмельной брагой. Из двадцати с лишним мужиков, призванных на фронт, в деревню вернулись шестеро. Фронтовики в гимнастёрках, с орденами и медалями на груди, сидели в самом центре застолья и были окружены теплом и вниманием жителей родной деревни. Василий, хмельной и счастливый, слушал деревенские новости, рассказы мужиков, вернувшихся живыми домой с этой страшной войны, ловил на себе нежные взгляды девушек, и было ему так хорошо, как бывает в нашей жизни только в детстве да в юношеских снах. В перерывах между застольями зазвучала гармошка. Какой же праздник на деревне без гармониста? Гремели военные мелодии, украшая праздник, а потом зазвучали деревенские частушки, озорные, с острыми словечками, простые и требующие осмысления. Серафима, двадцатилетняя девушка, с открытыми нежными плечами, сняла платок с головы, тряхнула своими русыми волосами и, глядя прямо в глаза виновнику торжества, выдала куплетик, специально придуманный ею для него:
- Я пахала и косила,
Из мужчин один лишь дед.
Будешь мой теперь, Василий,
Хочешь этого иль нет.
На вызов надо было отвечать, и Василий, покружившись с деревенской красавицей, быстро придумал достойный ответ:
- Не пугай меня, подруга,
Я не испугаюся.
А сейчас пойдём отсюда
В поле, прогуляемся.
- Ну, скоро будем гулять на свадьбе, - сделал вывод Тимофей Анатольевич, тоже фронтовик, вернувшийся домой на год раньше Василия и исполнявший в деревне обязанности бригадира.
В самом конце деревни, в небольшой избушке, жила Екоповна, древняя старушка, пускавшая в своё жилище молодёжь на игрища и вечёрки за скромное вознаграждение. Сюда и привела Серафима своего избранника светлой июльской ночью. В сентябре в избе Василия Михайловича снова звучала гармошка и хор дружных мужских и женских голосов горланил: «Горько! Горько!». Так Серафима стала его женой.
Накормив телёнка и рассказав ему, уже не в первый раз, историю своей женитьбы, хозяин дома, тяжело поднимая ноги, вышел из хлева на двор. Яркое сентябрьское солнышко заглядывало ему в глаза, но сегодня Василию Михайловичу казалось, что он смотрит на солнце сквозь тёмное бутылочное стекло, как когда-то в детстве. Да и сердце то билось медленно и тяжело, отдавая в виски, то начинало частить, то замирало на несколько секунд. «Неужели смерть пришла?» - ещё успел подумать он, ощупывая немеющими руками широченную старую лавку, вынесенную им когда-то на улицу и служившую верой и правдой много лет.
Мария Васильевна, совсем недавно вышедшая на пенсию женщина, всё ещё не могла привыкнуть к обилию свободного времени. Вот и сейчас она шла из магазина, быстро семеня ногами, хотя торопиться-то было некуда. Картошка была уже выкопана и прибрана на хранение в подполье, бельё постирано и развешано на верёвки, суп и картошка с мясом допревали в русской печи. Яркий сентябрьский денёк радовал прощальной осенней красотой, но в душе у неё было сумрачно. Неделю назад она вместе со своим мужем в очередной раз навестили Василия Михайловича и в который уже раз уговаривали его переехать к ним в село. Получив очередной отказ, она с болью и жалостью смотрела на восьмидесятилетнего отца, сильно похудевшего за прошедшее лето, прихрамывающего на раненую ногу всё более заметно, но такого же непреклонного в своих убеждениях, как и раньше. И тяжёлое предчувствие вдруг поселилось в её душе. А сегодня тревожное состояние окутало с утра, и чем выше поднималось солнышко, тем больше мрачных мыслей приходило к ней. Придя домой, она со слезами на глазах рассказала о своих опасениях супругу. Уже через полчаса, загрузив продуктами старенькую «ниву», они ехали в деревню.
Фронтовики не любили говорить о войне, им было тяжело и больно вспоминать те страшные дни, месяцы, годы. Мне повезло: однажды утром волею случая я оказался в глухой, умирающей деревне, где жил только один старик Василий Михайлович Терёхин. Мы хорошо знали друг друга, хотя, конечно, приятелями нас назвать было нельзя. Одинокий человек и последний житель деревушки, он пригласил меня в гости. Я подарил ему два яблока, что были взяты мною вместо обеда, а он угостил меня отварной печёнкой, варёными куриными яйцами и выставил на стол чекушку (четвертинку водки). Мы просидели с ним до полудня. Он рассказывал неторопливо о своей судьбе, о своей деревеньке, умирающей у него на глазах, о войне. А я сидел, боясь пошевелиться и прервать этот урок истории, запомнившийся на всю жизнь.
Уже нет в живых Василия Михайловича Терёхина, а вместе с ним ушла в небытие ещё одна русская деревушка. И пусть мой рассказ будет частичкой благодарности и памяти нашим предкам, великим труженикам и защитникам России.