Человека всегда одолевают вопросы. Он хочет знать на них ответы. Тогда, ему кажется, все у него сложится. Вопросы возникают и сиюминутного, и стратегического свойства, а ответы должны направить на поступки и действия. Так хотелось бы, но… отнюдь. В действительности не на все вопросы находишь ответ, не все ответы дают выход из положения, иногда ведут в тупик.
Наиболее русскими считают вопросы «Что делать?» и «Кто виноват?». А кто виноват? Еще в юные годы я знал, что виноваты пережитки капитализма и троцкистско-бухаринские отщепенцы. Потом к ним присоединились космополиты, врачи-отравители с иудейским уклоном типа «Джоинт». Повеял новый свежий ветер. Виноватыми стали культ личности и антипартийная группа с примкнувшими к ним. Потом волюнтаризм. Но при этом всегда были виноваты ЦРУ и сионисты. Если бы не они, все было бы пушисто и гладко. Они все портят. Особенно американцы. Сионисты тоже, они по сути те же американцы. Вот если бы Америка под землетрясением ушла бы под воду, или если бы на нее упал большой-большой метеорит, если бы случилась там лихорадка Эбола, у нас сразу же все стало бы замечательно, богато, счастливо и в сахаре. Сионисты тоже портят дело, правда, их у нас почти не осталось, но они и на расстоянии могут. А тут еще и бандеровцы оживились. В общем, виноваты все вокруг, только не мы сами и не процессы, происходящие внутри нашего единого монолитного патриотического, духовного, высококультурного, православного (а также дружественного магометанства), с длинными глубокими национальными корнями не плотно заселенного населения.
Так что всегда имеется ответ на вопрос «Кто виноват?» и всегда как-то неопределенно, кто виноват. Иногда, правда, есть вполне детерминированные ответы: «Стрелочник виноват» или «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». И это всегда правильные далеко идущие ответы.
Глобальный вопрос «Что делать?» нельзя считать чисто русским. Вспомним хотя бы «To be or not to be? That is the question» — пресмыкающийся вопрос. На этот вопрос легко дать ответ, но ответить трудно. Если знать ответ, то «жил бы в Сочи». Вот, например, гений марксизма Ленин. Он твердо знал, что делать, — захватить власть, установить диктатуру пролетариата. Что он и сделал, для чего использовал все средства: и моральные, и аморальные, и нравственные, и безнравственные, и честные, и бесчестные, и так далее. Власть захватил, ну, порезал горло миллионам, уничтожил цвет, разогнал мыслящих, а дальше-то что? Не знает. Вот и начал: как реорганизовать рабкрин, великий почин, социалистическое соревнование, а все равно пришел к НЭПу. Сталин, тот знал, что надо командную систему, думал — панацея. Ан нет, все рухнуло, пошло прахом. Что делать? Даже Чернышевский точно не знал.
Так и висит вопрос, а к нему примыкает «to be…». С этим тоже не все в порядке. Хочется быть, да вертеться не умеем, а кто умеет, у того little to be.
Честно говоря, вопрос «Что делать?» — наш вопрос. Потому как у нас лето короткое, посеял, пожал, и белым саваном земля накрылась надолго. Залез на печь, грейся там, только подкидывай дровишки и корм скотине задай. А так, чтобы вкалывать, напрягать мыслю, так этого не очень и надо: кругом лес густой, грибной, ягодный, и живности в нем достаточно, реки рыбой полны, в земле самоцветы да руды закрыты. И думать не надо — за нас барин знает, что делать, а мы крепостные. Как бы не на своей земле, нас всегда продать могут и увезти неизвестно куда. А что делать? А ничего!
Правда, один философ Розанов говорит, мол, летом надо варить варенье, а зимой есть варенье, вот что надо делать. Антон Павлович, опять же, правда, говорит: «Дело надо делать, господа!» Но устами немца. Немцы-то привыкли дело делать, у них скудно, вкалывать приходится, и, как Мартин Лютер приучил, на Бога надейся, но сам себя обеспечивай. Вот и стали они локомотивом Европы.
Мы, конечно, кое-что делаем и даже очень хорошо — народ-то умный, талантливый, но кто-то нам всегда мешает и не дает развернуться (смотри, кто виноват). Вот и вздыхаем, а что делать?
И возникает вопрос: «Куда же несешься ты, Русь? Дай ответ. Не дает ответа» …
А населению и ответа не надо. Принял дозу аперитива, и хорошо.
Это, так сказать, философски значимые вопросы, эпохальные, мирообразующие вопросы. Нас больше волнуют наши насущные вопросы.
— А судьи кто? — кричат футбольные фанаты и добавляют (вернее, добавляли), — судью на мыло!
Это раньше было, когда, как говорят, мыло из животных жиров делали.
Или вот: «Зачем смеяться, если сердцу больно?» — сейчас очень распространены кардиоболезни, инфаркты, недостаточности. Вот и вопрошает, и плачет инфарктник.
— Вы мне писали, не отпирайтесь? — спрашивают у анонима.
— А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб? — сногсшибательный вопрос. По-видимому, его задают абитуриентам при поступлении в консерваторию, либо на водоснабжение в строительный университет.
— Зачем играть в любовь и улыбаться? — детсадовский вопрос.
— А душу ль можно рассказать? — ответ затруднительный. Так же как нет ответа на вопрос: «Почему КВАС пишется вместе, а К ВАМ — отдельно?»
— «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?.....» и «Что день грядущий мне готовит?» — ответы неутешительные.
— Молилась ли ты на ночь, Дездемона? — судя по всему, не стоит молиться на ночь.
— Зачем у вас я на примете? — довольно наивный, неискренний вопрос.
— Зачем я жил, для какой цели я родился? — размышления снайпера.
— Это ты ли, Маргарита? — из раздела «Сам себе кажусь я выше ростом» или «Не ждали».
— Не моя ль рука рук твоих коснулась? — жмурки или пятнашки.
— Что слышу я, какое слово ты сказала? — переспрашивает слабослышащий.
— Люблю ли тебя? Я не знаю, — признание специалиста по теории вероятности.
— Жду ль чего, жалею ли о чем? — воспоминания о дне платежа (то бишь получки).
Вот тут возникает еще один эпохальный вопрос, на который нет ответа: «Если вы такие умные, то почему такие бедные?»
— Отчего я люблю тебя, лунная ночь? — размышление ночного грабителя.
Хороший вопрос: «О чем задумался, детина?» Тут и ответа не надо. Главное, что детина задумался, а то все без мозгов жил.
— Отчего ты мне не встретилась юная, стройная? — пошел встречать, предварительно приняв аперитива, да не туда.
— Колокольчики мои, цветики степные. Что глядите на меня, бледно-голубые? — удивляется натурал, попав в общество голубых.
— Хотите котлеты? — спрашивала гостей моя тетя и сама же отвечала:
— Я, например, их есть не буду.
Другая тетя спрашивала у моей подруги Вали о ее сестре Людочке (тоже моей подруге):
— Валя, а Людочка у тебя?
— Нет, — отвечала Валя.
— Так она у меня, — сообщала тетя.
«Где ты, где ты, где ты? Друг желанный мой, буду до рассвета я встречи ждать с тобой». Нам понятно, что есть смысл ждать только до рассвета, а дальше пора вставать, бежать на работу, уже не до друга, ничего уже с него не поимеешь.
— Кто может сравниться с Матильдой моей? — вопрос отвлекающий и абстрактный. Роберт хотел приободрить Водемона, мол, я на эту Иоланту и не претендую. Вот Матильда — так это да! А была ли Матильда? Во-первых, имя такое для русского слуха не вполне, а во-вторых, Петр Ильич растянул «кто мооооожет», за это время Роберт и придумал про Матильду.
— Почем опиум для народа? — риторический вопрос, потому как опиум раздают бесплатно, но потом забирают все тоже бесплатно.
— Что скажет княгиня Марья Алексеевна? Это очень важно, что она может сказать. Так может ославить, что никогда не отмоешься. Пальцем на тебя начнут показывать, шептаться за спиной. Так, один весьма уважаемый бард выступил с песнями перед детишками Донбасса и беженцами от страшной войны. Одни бежали на восток — это хорошие беженцы, а те, которые бежали на запад, — плохие, бандеровцы они и пособники. Они-то бежали, куда глаза глядят, лишь бы выжить, но тут Марья Алексеевна сказала, и певца этого заклеймили. Его эстрады лишили, ренегатом он стал, Родину продал. Певец-то думал, что детишки все ангелы безгрешные, жалеть и лелеять их надо, но Марья Алексеевна на то и есть, чтобы сказать, и стал бард презренным русофобом, хотя всегда был филом. «Вот новый поворот», — говорит, да повернул не туда, с гнильцой оказался. Никакой президент после княгини не поможет.
— Жду ль чего, жалею ли о чем? — задумался поэт и сам же ответил, что не ждет от жизни ничего, и не жаль ему прошлого ничуть. Покоя захотелось и так далее. Так и мы уже не ждем ничего. Все ждали светлого будущего, коммунизм не за горами, потом социализм ждали с человеческим лицом, затеяли перестройку, демократию стали ждать и свободу, которая примет нас радостно у входа (куда?), капитализм рыночный человеколюбивый. Ждали, но все как-то пошло не в ту степь и даже назад, в 19 век. Так что и мы ничего уже не ждем (хотя прошлого жаль). Не внедрить у нас в серийное производство свободу, демократию, рынок и прочие западные придури. Пойдем своим путем, вернее, посидим и полежим.
— Любишь? Но кого же? На время не стоит труда, — так мог думать Робинзон, да и то до того, как встретил Пятницу. Так же думает и тот, кто живет среди соплеменников, но имеет синдром Робинзона.
— Хочешь? Возьми коня любого, — я всегда считал, что этот вопрос задает гроссмейстер перворазряднику. И далее предлагает «Возьми ладью, если хочешь, я пешку тебе подарю». А перворазряднику ни сна, ни отдыха измученной душе, о дайте, говорит, мне свободу, а свободу не дают, ее брать надо, одна только голубка-лада все понимает, проиграешь, а она тебя все равно примет. Потому что любит. Значит, жалеет и понимает.
Вопросы постоянно возникают, не на все найдешь ответ, а найдешь, так он может не соответствующим оказаться.
Сложные возникают вопросы, ответы еще того сложней и опасней, иногда промолчать лучше. А хотелось бы, чтобы вопросы и ответы были только о любви, и страдания были бы только любовным томлением. А в остальном чтобы благодать была.
— Где же ты, мой сад, вешняя краса, где же ты, подруга, яблонька моя?
— Отчего ты мне не встретилась, юная, стройная?
— Любовь ли вам известна?
— Куда уходит детство? — впрочем, это из другой оперы.
— О Мария, Мария! На склоне лет моих, — и так далее.
Ряд вопросов задаются на птичью тему. Наверное, потому, что они летают, а мы нет. «Почему я не летаю?»
— Слыхали ль вы за рощей соловья? Показалось, что за рощей, соловей то пел в роще.
— Вы слыхали, как поют дрозды? А поют ли они? Да просто кричат.
А уж о жаворонках и лебедях, что между небом и землей, так масса разных вопросов и восклицаний. Но есть одна подлая птица — кукушка. Мало того, что она своих деток подбрасывает на воспитание другим птицам, она еще и громко кукует. А люди по наивности спрашивают: «Кукушка, кукушка, сколько мне лет осталось жить?» Подлюга может в ответ прокукукать раза два-три, а то и вообще промолчать, чем сильно огорчает любопытного.
У нас на даче завелась кукушка и на все 800 дачных участков кукует часами. Как-то я по дурости задал ей сакраментальный вопрос. Отчаянный был, не подумал. Однако кукушка прокуковала 18 раз. «Что бы это значило?» — думал я. А потом решил, что это просто знак. Как раз родилась правнучка Алисочка, и я должен дожить до ее полной эмансипации.
Тему о вопросах закончить, как и ремонт, невозможно. Можно только остановиться, что мы и делаем.