Михаил Юрьевич Лермонтов – явление совершенно ни с чем не сравнимое в русской поэзии. Прожив очень короткую жизнь (27 лет) и став впервые широко известным всего за 4 года до смерти своим нашумевшим стихотворением «Смерть поэта», написанным в 1837-м году, он сумел за эти четыре года встать вровень с Пушкиным (иерархия в поэзии – дело сомнительное, хотя никто не спорит, что Пушкин – первый поэт России; но если кому-то то, что Лермонтов ему ровня, покажется не бесспорным, ладно, пусть будет вторым после Пушкина). Гениальность его неоспорима и явственна, как и гениальность Пушкина, и в то же время он не шел по стопам нашего первого гения, у него ярко выраженное свое лицо, и наследство его поражает своей глубиной, волшебной красотой и разнообразным содержанием.
Уже сами даты его жизни впечатляют какой-то сакральной тайной. Он родился в 1814 – и через 100 лет Россия вступила в Первую мировую вой-ну. Он умер в 1841 – и через 100 лет Россия вступила во Вторую мировую войну.
Вот такая занимательная нумерология. Стоит ли придавать ей хоть какое-то серьезное значение? Конечно, нет. И все же… Какие-то дополни-тельные демонические штрихи к и без того демоническому образу Михаила Юрьевича она невольно, помимо нашего желания добавляет. «Нет, я не Байрон, я другой», – писал он. Да, другой, но сам факт такого, скажем так, отстранения – не свидетельствует ли о том, что современники в нем видели байронические черты или он сам их в себе как-то ощущал и пытался от них дистанцироваться? Поразительно, но свою поэму «Демон» он начал писать совсем еще отроком, ему было 15 лет (!). А разве не достойно удивления, как точно предсказана им собственная последняя дуэль в сцене дуэли Печорина? Только поменялись знаки: если в дуэли Печорина восторжествовала, назовем это так, некая справедливость, то дуэль поэта завершилась великим горем для России. Повторилась трагедия Пушкина. Вот только некому уже было написать еще одно стихотворение «Смерть поэта».
Творчество Лермонтова изучено вдоль и поперек. Не будем здесь говорить об известном и неоспоримом. О драматизме и глубине поэзии Лермонтова. О благородной простоте, прозрачной ясности, впечатляющем лаконизме его прозы и о том, что Лев Толстой назвал «Тамань» образцом русской прозы. Бесспорно, проза Пушкина так же кристально чиста и образцово лаконична. Оба наших гения владели в полной мере умением, выстраивая текст, ставить слово на свое место без малейшего зазора, без сучка и задоринки. Пушкин был первопроходцем, но есть в прозе Лермонтова и свое лицо, какая-то своя черточка, своя интонация, которая ее очень отличает. Это хорошо видно на примере того же «Героя нашего времени».
Необычна история рода Лермонтовых. Род этот шотландский и восходил к полумифическому барду-пророку Томасу Лермонту. В 1613 г. один из представителей этого рода, поручик польской армии Джордж Лермонт был взят в плен войсками князя Дмитрия Пожарского при капитуляции польско-литовского гарнизона крепости Белая и в числе прочих так называемых «бельских немцев» поступил на службу к царю Михаилу Фёдоровичу. Лермонт перешёл в православие и стал, под именем Юрия Андреевича, родоначальником русской дворянской фамилии Лермонтовых. Как видно, смешанная кровь, как и у Пушкина, дала в отдаленном итоге вот такие плоды.
Родители М.Ю. разошлись, а мать умерла, когда он был еще ребенком, и воспитывала его бабушка Елизавета Алексеевна Арсеньева, очень любившая внука. И хотя родился он в Москве, но детство провел в поместье бабушки в Тарханах, Пензенской губернии.
Мотивы одиночества, тоски и разочарования своим появлением в будущей поэзии Лермонтова обязаны вот этому одинокому, без родителей, детству. Как бабушка ни любила внука, но полностью заменить ему мать она не могла. В 10 лет она повезла его на Кавказ, и эти впечатления оставили в нем глубокий след на всю жизнь, Кавказ стал для него второй родиной.
Первое образование юного Лермонтова было домашним. Имея в Тарханах прекрасную библиотеку, пристрастившись к чтению, он, под руководством учителей овладевал не только европейскими языками (английских, немецких и французских писателей он потом читал в оригиналах), но и прекрасно изучил европейскую культуру в целом и литературу в частности.
Развился в нем и художественный талант. Он прекрасно рисовал, но если Пушкин, тоже любивший рисовать, делал это исключительно пером на полях своих рукописей, Лермонтов владел и искусством живописи, оставив нам замечательные картины маслом.
Спустя два года после возвращения с Кавказа, в 1829 году бабушка повезла Лермонтова в Москву, где сняла небольшой деревянный одноэтажный (с мезонином) особняк на Малой Молчановке. Дом сохранился, теперь там очень интересный музей. Она стала готовить внука к поступлению в университетский благородный пансион – сразу в 4-й класс. В пансионе будущий поэт обучался основам словесности и математики. По окончании обучения он уже окончательно овладел четырьмя языками, играл на нескольких музыкальных инструментах (гитаре, скрипке, виолончели, фортепиано).
Между тем, отношения отца будущего поэта с бабушкой обострились до крайности. Это не могло не отразиться на характере юноши. В пансионе он впервые вошел в круг молодежи, но его опыты дружеского сближения с товарищами и особенно с барышнями были неудачны. Возможно, сказались какие-то черты его характера, развившиеся в нем к этому воз-расту. Его стали привлекать загадочные, мужественные образы отвержен-ных обществом корсаров, преступников, пленников, узников и прочих ро-мантических личностей. Ему стала доступна прелесть одиночества, когда никто не мешает предаваться мечтам, мыслям и воспоминаниям.
В пансионе Лермонтов оставался недолго. Здесь он проявил интерес и вкус к литературе: происходили «заседания по словесности», молодые люди пробовали свои силы в самостоятельном творчестве, существовал даже какой-то журнал при главном участии Лермонтова. Здесь он увлекся творчеством сначала Шиллера, особенно его юношескими трагедиями; а затем он принимается за Шекспира. Не мог он, естественно, и не взяться самому за перо. Упомянутый журнал был легкой забавой, а силы, которые он в себе почувствовал, требовали большего. И вот уже в 15 лет он начал писать поэму «Демон» (!), характер заглавного героя, его отверженность и индивидуализм пленили его.
В первых юношеских литературных опытах Лермонтов пишет о том, что ему «мир земной тесен», порывы его «удручены ношей обманов», перед ним призрак преждевременной старости… В этих излияниях, конечно, много юношеской позы и игры в «страшилки» и в героические настроения, но в их основе лежат безусловно искренние огорчения юноши, несомненный духовный разлад его с окружающей действительностью, замкнутость его характера.
Весной 1830 года благородный пансион был преобразован в гимназию, и Лермонтов оставил его. Лето он провел в деревне, но не в Тарханах. Здесь у него случилось очередное неудачное увлечение Екатериной Сушковой, ей посвящен цикл стихов. Может быть, это увлечение побудило его обратить внимание на личность и поэзию любимца женщин Байрона; он впервые сравнивает себя с великим английским поэтом, и в этом сравнении ищет сходство и различия двух нравственных миров.
Нет, я не Байрон, я другой, Еще неведомый избранник, Как он, гонимый миром странник, Но только с русскою душой.
Я раньше начал, кончу ране, Мой ум немного совершит; В душе моей, как в океане, Надежд разбитых груз лежит.
Кто может, океан угрюмый, Твои изведать тайны? Кто Толпе мои расскажет думы? Я – или бог – или никто!
1832
Первую строфу этого стихотворения помнят, пожалуй, все. Но остальные две строфы известны мало – а это удивительное пророчество и одновременно наикратчайшая и точнейшая характеристика собственного характера и собственной судьбы.
В конце этого очерка станет окончательно ясно: он – бог, а не никто.
В том же году происходит знакомство поэта с Натальей Фёдоровной Ива;новой, – таинственной незнакомкой Н.Ф.И., чьи инициалы удалось раскрыть через сотню с чем-то лет Ираклию Андроникову. Ей посвящён так называемый «ивановский цикл». Отношения с Ивановой первоначально развивались иначе, чем с Сушковой, – Лермонтов впервые познал ответное взаимное чувство. Однако вскоре в их отношениях наступает непонятная перемена, пылкому молодому поэту дама его сердца предпочитает более опытного, и к тому же и более состоятельного соперника.
К лету 1831 года в творчестве Лермонтова становится ключевой тема измены, неверности. Из «ивановского» цикла стихов видно, как мучительно переживал поэт свое разочарование. В стихах, обращённых к Н.Ф. Ивановой, не содержится никаких прямых указаний на причины сердечной драмы двух людей, на первом месте лишь само чувство неразделённой любви, перемежающееся раздумьями о горькой судьбе поэта. Это чувство усложняется по сравнению с чувством, описанным в цикле к Сушковой: поэта угнетает не столько отсутствие взаимности, сколько нежелание или неумение оценить его насыщенный, сложный духовный мир.
Давайте посмотрим эти первые, пока еще не самые совершенные образцы любовной лирики Лермонтова.
Вот три стихотворения, посвященные Сушковой. Все они датированы 1830-м годом.
Свершилось! полно ожидать Последней встречи и прощанья! Разлуки час и час страданья Придут – зачем их отклонять!
Ах, я не знал, когда глядел На чудные глаза прекрасной, Что час прощанья, час ужасный, Ко мне внезапно подлетел.
Свершилось! голосом бесценным Мне больше сердца не питать, Запрусь в углу уединенном И буду плакать... вспоминать!
1830
***
Передо мной лежит листок, Совсем ничтожный для других, Но в нем сковал случайно рок Толпу надежд и дум моих.
Исписан он твоей рукой, И я его вчера украл, И для добычи дорогой Готов страдать – как уж страдал!
1830
***
А следующее стихотворение – уже настоящий шедевр.
НИЩИЙ
У врат обители святой Стоял просящий подаянья Бедняк иссохший, чуть живой От глада, жажды и страданья.
Куска лишь хлеба он просил, И взор являл живую муку, И кто-то камень положил В его протянутую руку.
Так я молил твоей любви С слезами горькими, с тоскою; Так чувства лучшие мои Обмануты навек тобою!
1830
Теперь несколько стихотворений из цикла, посвященного Наталье Ивановой. Этот цикл состоит уже из 22-х стихотворений (!). Все они написаны в 1830-32 г.г. Да, поиск Ираклия Андронникова, увенчавшийся успехом, был не напрасным. Письма Ивановой и ее комментарии теперь обрели определенного адресата, и какого! Приведем 5 стихотворений цикла.
***
Я памятью живу с увядшими мечтами, Виденья прежних лет толпятся предо мной, И образ твой меж них, как месяц в час ночной Между бродящими блистает облаками.
Мне тягостно твое владычество порой; Твоей улыбкою, волшебными глазами Порабощен мой дух и скован, как цепями, Что ж пользы для меня, – я не любим тобой.
Я знаю, ты любовь мою не презираешь, Но холодно ее молениям внимаешь; Так мраморный кумир на берегу морском Стоит, – у ног его волна кипит, клокочет, А он, бесчувственным исполнен божеством, Не внемлет, хоть ее отталкивать не хочет.
***
Измученный тоскою и недугом И угасая в полном цвете лет, Проститься я с тобой желал как с другом, Но хладен был прощальный твой привет;
Но ты не веришь мне, ты притворилась, Что в шутку приняла слова мои; Моим слезам смеяться ты решилась, Чтоб с сожаленьем не явить любви;
Скажи мне, для чего такое мщенье? Я виноват, другую мог хвалить, Но разве я не требовал прощенья У ног твоих? Но разве я любить
Тебя переставал, когда, толпою Безумцев молодых окружена, Горда одной своею красотою, Ты привлекала взоры их одна?
Я издали смотрел, почти желая, Чтоб для других очей твой блеск исчез; Ты для меня была, как счастье рая Для демона, изгнанника небес.
***
Что может краткое свиданье Мне в утешенье принести? Час неизбежный расставанья Настал, и я сказал: прости.
И стих безумный, стих прощальный В альбом твой бросил для тебя, Как след единственный, печальный, Который здесь оставлю я.
***
Как я хотел себя уверить, Что не люблю ее, хотел Неизмеримое измерить, Любви безбрежной дать предел. Мгновенное пренебреженье Ее могущества опять Мне доказало, что влеченье Души нельзя нам побеждать; Что цепь моя несокрушима, Что мой теперешний покой Лишь глас залетный херувима Над сонной демонов толпой.
И наконец, снова подлинный шедевр, одно из лучших любовных стихотворений в русской лирике.
Я не унижусь пред тобою; Ни твой привет, ни твой укор Не властны над моей душою. Знай: мы чужие с этих пор.
Ты позабыла: я свободы Для заблужденья не отдам; И так пожертвовал я годы Твоей улыбке и глазам,
И так я слишком долго видел В тебе надежду юных дней И целый мир возненавидел, Чтобы тебя любить сильней.
Как знать, быть может, те мгновенья, Что протекли у ног твоих, Я отнимал у вдохновенья! А чем ты заменила их?
Быть может, мыслию небесной И силой духа убежден, Я дал бы миру дар чудесный, А мне за то бессмертье он?
Зачем так нежно обещала Ты заменить его венец, Зачем ты не была сначала, Какою стала наконец!
Я горд! – прости! люби другого, Мечтай любовь найти в другом; Чего б то ни было земного Я не соделаюсь рабом.
К чужим горам, под небо юга Я удалюся, может быть; Но слишком знаем мы друг друга, Чтобы друг друга позабыть.
Отныне стану наслаждаться И в страсти стану клясться всем; Со всеми буду я смеяться, А плакать не хочу ни с кем;
Начну обманывать безбожно, Чтоб не любить, как я любил, – Иль женщин уважать возможно, Когда мне ангел изменил?
Я был готов на смерть и муку И целый мир на битву звать, Чтобы твою младую руку – Безумец! – лишний раз пожать!
Не знав коварную измену, Тебе я душу отдавал; Такой души ты знала ль цену? Ты знала – я тебя не знал!
1832
Что можно сказать по прочтении этих стихотворений? Есть поучительная, бросающаяся в глаза разница в сравнении с лирикой Пушкина: у того мы не находим таких длинных циклов. Юный Лермонтов очень хочет быть однолюбом, но ему это плохо удается: он не встречает понимания. Для Пушкина мимолетность чувства не была проблемой: его холерический темперамент как раз и требовал перемен. Иное дело Лермонтов с его душевным устройством. И второе: не видно стихотворений, полных упоения любовью, счастьем. Красной нитью через оба цикла проходит мотив разочарования, страдания, разлуки. Но какие великолепные стихи порождены этим страданием, этим разочарованием!
С сентября 1830 г. Лермонтов числится студентом Московского университета сначала на «нравственно-политическом» отделении, потом на «словесном».
Серьёзная умственная жизнь развивалась за стенами университета, в студенческих кружках, но Лермонтов не входил ни в один из них. Нет, он не меньше других уважал университет: «светлый храм науки» он называет «святым местом». Он знает и о философских заносчивых «спорах» молодёжи, но сам не принимает в них участия. Он, вероятно, даже не был знаком с самым горячим спорщиком – знаменитым впоследствии критиком, хотя один из героев его студенческой драмы «Странный человек» носит фамилию Белинский, что косвенно свидетельствует об интересе Лермонтова к идеям, проповедуемым восторженной молодёжью, среди которой ему пришлось учиться.
Но у него, несомненно, больше интереса к светскому обществу, чем к отвлечённым товарищеским беседам: он по природе наблюдатель реальной жизни. Но хотя Шекспир и сказал, что мир – это театр, наблюдать эту жизнь из ложи не получается, надо в ней участвовать, чтобы ее понять и прочувствовать. И потому молодой Лермонтов отдает много времени и внимания светским забавам. Постепенно свет «под себя» шлифует его природные черты характера. Исчезло чувство юной, ничем не омрачённой доверчивости, охладела способность чутко отзываться на чувство дружбы, на малейшие проблески симпатии.
Что до поэтической деятельности Лермонтова, университетские годы стали для нее в высшей степени плодотворными. Талант его зрел быстро, духовный мир определялся резко. Лермонтов усердно посещает московские салоны, балы, маскарады. Он знает действительную цену этих развлечений, но умеет быть своим в этом круговороте, разделять с другими его удовольствия. Поверхностным наблюдателям казалась неестествен-ной гордая поэзия Лермонтова при его бурных светских увлечениях.
Однако именно поэзия была искренним отражением лермонтовских настроений. «Меня спасало вдохновенье от мелочных сует», – писал он и отдавался творчеству, как единственному чистому и высокому наслаждению. В уединении ему припоминаются кавказские впечатления – могучие и благородные, ни единой чертой не похожие на мелочи и немощи утончённого общества.
Лермонтов не пробыл в университете и двух лет; выданное ему свидетельство говорит об увольнении «по прошению» – но прошение было вынуждено небольшим конфликтом на экзамене. С 18 июня 1832 года Лермонтов более не числился студентом.
Он уехал в Санкт-Петербург с намерением снова поступить в университет, но ему отказались засчитать два года, проведённых в Московском университете, предложив поступить снова на 1 курс. Лермонтова это не устроило, и он неожиданно поступает в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Эта перемена карьеры отвечала и желаниям бабушки.
Накануне вступления в школу Лермонтов написал маленькое, но бесспорно гениальное стихотворение «Парус»; «мятежный» парус «просящий бури» в минуты невозмутимого покоя – это всё та же с детства неугомонная душа поэта.
Белеет парус одинокой В тумане моря голубом!.. Что ищет он в стране далекой? Что кинул он в краю родном?..
Играют волны – ветер свищет, И мачта гнется и скрыпит... Увы! он счастия не ищет И не от счастия бежит!
Под ним струя светлей лазури, Над ним луч солнца золотой... А он, мятежный, просит бури, Как будто в бурях есть покой!
1832
В эти годы Лермонтов мало внимания уделяет поэзии, но не потому, что полностью погрузился в юнкерскую разгульную жизнь, а потому, что работает в другом жанре: Лермонтов пишет исторический роман на тему пугачёвщины, который останется незаконченным и войдёт в историю литературы под названием «Вадим». Кроме этого, он пишет несколько поэм и всё больше интересуется драмой, для которой знание жизни и характеров необходимо как ничто другое. Жизнь, которую он ведёт, даёт ему эту возможность изучить людей во всей полноте. И это блестящее знание психологии людей, которую он постигает в пору своего юнкерства, ему поможет, в частности, в написании давно задуманной драмы «Маскарад».
Вышел он из школы в конце 1834 года корнетом и был определен в Лейб-гвардии Гусарский полк. И вот в 1835 году Лермонтов наконец реализовал свою задумку: он написал «Маскарад». Это одна из вершин творчества Лермонтова. И единственная пьеса, написанная им для сцены. Хотя она так и не была поставлена при жизни автора, но её ставят, смотрят и читают в наше время.
Содержание драмы хорошо известно, пересказывать его нет нужды. Изначально пьеса имела три акта и заканчивалась смертью Нины. Лермонтов, мечтая увидеть своё детище на сцене, представил её в драматическую цензуру, которой в то время ведал шеф жандармов Бенкендорф. Цензура не пропустила пьесу по причине, как сказано было самому автору, «слишком резких страстей». В таком случае должен был быть запрещен весь Шекспир. Но Шекспир был далеко – и по времени, и по расстоянию, а Лермонтов рядом. Драму ему возвратили для дальнейших исправлений.
Желая избегнуть коренных изменений текста, автор добавил новый, четвёртый акт и ввёл фигуру Неизвестного. В его образе судьба карает героя. Цензура опять не пустила пьесу на сцену. Тогда Лермонтов подвергает драму столь капитальной переработке, что появляется новое произведение с новым названием: «Арбенин». Но даже в таком искалеченном виде пьеса не устроила грозного цензора.
Возможно, истинной причиной явилось то, что в основу произведения положено реальное происшествие. Об этом свидетельствует то, что Нину называют Настасьей Павловной. Всего один раз за всю пьесу, но во всех редакциях и переделках. Должно быть, это было намёком для публики об истинных обстоятельствах, положенных в основу драмы. Уцелела и дошла до нас только вторая, в четырех актах редакция пьесы.
Первый раз пьесу поставили только в 1852 году в Александринском театре. Запрет на полную постановку «Маскарада» в театре был снят цензурой лишь через 10 лет после этого.
Чем же не угодила пьеса раньше? Видимо, тем, что «Маскарад» не просто трагедия любви, это трагедия сильных людей, обреченных на без-действие или на деятельность пошлую и ничтожную. Это социальная трагедия, обличающая высший свет, и в этом была ее «непроходимость».
Обличать замшелую провинциальную среду было дозволено, тут мог смеяться даже царь, посему «Ревизор» Гоголя шел с огромным успехом. Но петербургское светское общество не хотело видеть себя в кривом зеркале.
Мне кажется, что по эмоциональной силе и по силе характеров пьеса не уступает шекспировской пьесе «Отелло».
До сих пор поэтический талант Лермонтова был известен лишь в офицерских и светских кружках. Он долго не хотел печатать своих стихов. Смерть Пушкина явила Лермонтова русской публике во всей мощи поэтического таланта. Лермонтов был болен, когда совершилось страшное событие. До него доходили разноречивые толки; «многие», рассказывает он, «особенно дамы, оправдывали противника Пушкина», считая, что Пушкин был дурён собой и ревнив и потому, якобы, не имел права требо-вать любви от своей жены.
В конце января врач Н.Ф. Арендт, пользовавший Пушкина после дуэли, побывав у захворавшего Лермонтова, рассказал ему подробности дуэли и смерти Пушкина.
Лермонтов был потрясен, негодование охватило его, и он «излил горечь сердечную на бумагу». Стихотворение «Смерть Поэта» поначалу оканчивалось словами «И на устах его печать». Оно быстро распространилось «в списках», вызвало бурю в высшем обществе и новое сочувствие Дантесу. Наконец, один из родственников Лермонтова, Н. Столыпин, стал в глаза порицать его горячность по отношению к такому «джентльмену», как Дантес. Лермонтов вышел из себя, приказал гостю выйти вон и в порыве страстного гнева набросал заключительные 16 строк – «А вы, надменные потомки…».
Последовал арест и судебное разбирательство, за которым наблюдал сам Император. За Лермонтова вступились пушкинские друзья, прежде всего Жуковский, близкий Императорской семье; кроме этого бабушка, имевшая светские связи, сделала всё, чтобы смягчить участь единственного внука. Некоторое время спустя корнет Лермонтов был переведён «тем же чином», то есть прапорщиком, в Нижегородский драгунский полк, действовавший на Кавказе. Поэт отправлялся в изгнание, сопровождаемый общим вниманием, в котором были и страстное сочувствие, и затаён-ное злорадство.
По пути на Кавказ Лермонтов на месяц останавливается в Москве. Тогда же им было написано замечательное, сразу обретшее огромную популярность стихотворение «Бородино», 1837, к 25-й годовщине сражения.
Первое пребывание взрослого уже Лермонтова на Кавказе длилось всего несколько месяцев. Благодаря хлопотам бабушки, он был сначала переведён в полк, расположенный в Новгородской губернии, а потом – возвращен в Петербург. Несмотря на кратковременность службы на Кавказе, Лермонтов много вынес из нее: впечатления от природы Кавказа, обогатившие в свое время его детскую память, увиденная воочию жизнь горцев, кавказский фольклор легли позже в основу многих его произведений.
Возвратившись в петербургский «свет», он снова играет роль льва, тем более, что ему теперь оказывают внимание все любительницы знаменитостей и героев; но одновременно он обдумывает тот могучий образ, что ещё в юности волновал его воображение. Кавказ обновил давнишние грёзы; рождаются гениальный «Демон» и «Мцыри».
Немного лет тому назад, Там, где сливаяся, шумят, Обнявшись, будто две сестры, Струи Арагвы и Куры…
И та, и другая поэма задуманы были давно. «Демона» поэт начал писать ещё в Москве, до поступления в университет, позже несколько раз начинал и переделывал поэму; а зарождение «Мцыри» прослеживается по его юношеской заметке, тоже из московского периода: «написать записки молодого монаха: 17 лет. С детства он в монастыре, кроме священных книг не читал… Страстная душа томится. Идеалы».
Демон – это падший ангел, изгнанный из Рая за какие-то прегрешения. В нем сохранились божественные силы, но он блуждает по свету в поисках падших душ, одинокий, печальный, отлученный. Мы помним Демона, изображенного Врубелем. Фантастическая, по-своему красивая фигура.
Печальный Демон, дух изгнанья, Летал над грешною Землей, И прежних дней воспоминанья Пред ним теснилися толпой.
Вообще, замысел «Демона», кажется, не имеет предшественников. Но как мог 15-летний отрок найти такой сюжет? Где Демон не просто томится своим одиночеством, но и вдруг ослепляется любовью к красавице Тамаре, царице Грузии. Сюжет, напоминающий по высоте замысла «Фауста» Гете.
В основе «Демона» лежит сознание одиночества и отвержения среди всего мироздания. Демону мир тесен и жалок, но любовь лермонтовского Демона вдруг пробуждает в нем и чувство красоты и сознание нужности. Осознает он вдруг и величие человека, всегда почитавшегося им мелким, ничтожным существом перед могуществом богов. Демонический характер соединяет в себе гордыню и презрение, силу и отчаяние. Этими же черта-ми наделил поэт и Мцыри. Мцыри – это демон в человеческом обличье. Для Мцыри – мир ненавистен, потому что в нём нет воли, нет воплощения идеалов, взращенных страстным воображением сына природы, нет исхода могучему пламени, с юных лет живущему в груди. «Мцыри» и «Демон» дополняют друг друга.
Разница между ними – не психологическая, а внешняя, историческая. Демон богат опытом, он целые века наблюдал человечество – и научился презирать людей сознательно и равнодушно. Мцыри гибнет в цветущей молодости, в первом порыве к воле и счастью; но этот порыв до такой степени решителен и могуч, что юный узник успевает подняться до идеальной высоты демонизма.
Несколько лет томительного рабства и одиночества, потом несколько часов восхищения свободой и величием природы подавили в нём голос человеческой слабости. Демоническое миросозерцание, стройное и логическое в речах Демона, у Мцыри – это крик протеста против преждевременной гибели.
Бесспорно, какие-то черточки демонизма были и в самом Лермонтове. Отсюда и его острый интерес к этим образам.
Обе поэмы написаны со зрелым, великолепным мастерством. Перед нами – гениальный поэт, владеющий словом и образом в совершенстве.
В другом гениальном творении – стихотворении «Дума» – дан беспощадный анализ того самого общества, которое поэт так пристально наблюдал. Анализ, сделанный чуть ли не с применением хирургического скальпеля. Слабости и пороки названы с обезоруживающей точностью и демонической проницательностью.
ДУМА
Печально я гляжу на наше поколенье! Его грядущее – иль пусто, иль темно, Меж тем, под бременем познанья и сомненья, В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели, Ошибками отцов и поздним их умом, И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели, Как пир на празднике чужом.
К добру и злу постыдно равнодушны, В начале поприща мы вянем без борьбы; Перед опасностью позорно малодушны И перед властию – презренные рабы.
Так тощий плод, до времени созрелый, Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз, Висит между цветов, пришлец осиротелый, И час их красоты – его паденья час!
Мы иссушили ум наукою бесплодной, Тая завистливо от ближних и друзей Надежды лучшие и голос благородный Неверием осмеянных страстей.
Едва касались мы до чаши наслажденья, Но юных сил мы тем не сберегли; Из каждой радости, бояся пресыщенья, Мы лучший сок навеки извлекли.
Мечты поэзии, создания искусства Восторгом сладостным наш ум не шевелят; Мы жадно бережем в груди остаток чувства – Зарытый скупостью и бесполезный клад.
И ненавидим мы, и любим мы случайно, Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви, И царствует в душе какой-то холод тайный, Когда огонь кипит в крови.
И предков скучны нам роскошные забавы, Их добросовестный, ребяческий разврат; И к гробу мы спешим без счастья и без славы, Глядя насмешливо назад.
Толпой угрюмою и скоро позабытой Над миром мы пройдем без шума и следа, Не бросивши векам ни мысли плодовитой, Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина, Потомок оскорбит презрительным стихом, Насмешкой горькою обманутого сына Над промотавшимся отцом.
1838
Сколько здесь глубокой мудрости, как точно найдены слова и мишени, ни одно слово не оставляет ощущения случайного, всё на месте и всё бьет точно в цель. Комментировать это не нужно, при всей глубине здесь всё предельно понятно. Это действительно презрительный суд Демона над человечеством. Это стихотворение на все времена.
Поэту остаются здесь еще два года жизни.
Вернувшись из первой ссылки, Лермонтов привёз массу новых поэтических произведений. После «Смерти поэта» он стал одним из самых популярных авторов в России, да и в свете его теперь воспринимают сов-сем иначе. Лермонтов вошёл в круг пушкинских друзей и наконец-то начинает печататься, почти каждый номер журнала А. А. Краевского «Отечественные записки» выходит с новыми стихотворениями поэта.
16 февраля 1840 года Лермонтов был на балу, где поссорился с сыном французского посла Эрнестом Барантом, после чего последний вы-звал поэта на дуэль. Она состоялась 18 февраля на Парголовской дороге недалеко от злополучной Чёрной речки. Первым стрелял Барант, но промахнулся. Лермонтов в свою очередь разрядил пистолет, выстрелив в сторону, после чего участники разъехались.
За «недонесение о дуэли» 11 марта Лермонтов был арестован и посажен не гауптвахту; дело рассматривал военный суд. Барант же, по воле Николая I, привлечён к суду не был. Нельзя не упомянуть, что на гауптвахте Лермонтова навестил Белинский. Содержание разговора «пожелало остаться неизвестным», но очевидно, Белинский мог увещевать поэта не рисковать собой, после гибели Пушкина он стал первым поэтом России и слишком ценной была для Белинского (и для России) его жизнь.
По решению суда Лермонтов был переведён обратно на Кавказ, в Тенгинский пехотный полк, фактически на передовую Кавказской войны, ку-да поэт и выехал в первые числа мая. Свою роль в решении суда сыграла и известная личная неприязнь Николая I к поэту, сохранившаяся ещё после первого суда над Лермонтовым. Фактически суд был вынужден по указу сверху вынести суровое решение: послать Лермонтова в одно из самых опасных мест войны.
Вторая ссылка на Кавказ кардинальным образом отличалась от той, что была несколькими годами раньше: тогда это была приятная прогулка, позволившая Лермонтову знакомиться с восточными традициями, фольклором, много путешествовать. Теперь же его прибытие сопровождалось личным приказом императора не отпускать поэта с передовой линии и задействовать его в военных операциях. Прибыв на Кавказ, Лермонтов окунулся в боевую жизнь и на первых же порах отличился, согласно официальному донесению, «мужеством и хладнокровием». В стихотворении «Валерик» и в письме к Лопухину Лермонтов ни слова не говорит о своих подвигах.
Всё это время тайные думы Лермонтова уже были отданы новому роману. Он был задуман ещё в первое пребывание на Кавказе; княжна Мери, Грушницкий и доктор Вернер, по словам тех, кто об этом знал, были списаны с оригиналов ещё в 1837 году. Последующая работа, вероятно, заключалась в прорисовке личности главного героя, характеристика которого, судя по названию романа: «Герой нашего времени» – была для автора ключевой, чрезвычайно важной.
Сначала роман существовал в виде отдельных глав, напечатанных как самостоятельные повести в журнале «Отечественные записки». Но в 1840-м году роман вышел отдельной книгой, он был дополнен новыми главами и получил таким образом завершённость.
Лермонтов при случае подарил экземпляр своего романа Гоголю, который так отозвался о его художественных достоинствах: «Никто еще не писал у нас такой правильной, прекрасной и благоуханной прозой». И это уже после Пушкина, которого Гоголь боготворил!
Первое издание романа было быстро раскуплено, и почти сразу появилась критика на него. Почти все, кроме Белинского, сошлись во мнении о том, что Лермонтов в образе Печорина изобразил самого себя, и что такой герой не может являться героем своего времени. Поэтому второе издание, появившееся почти сразу вослед первому, содержало предисловие автора, в котором он отвечал на критику. В «Предисловии» Лермонтов провёл черту между собой и своим героем и пояснил основную идею своего романа.
«Герой нашего времени» – это целая эпоха в русской литературе, и это одна из высочайших вершин русской прозы. Во всяком случае, Лев Толстой считал новеллу «Тамань» из этого романа наилучшим образцом прозы на русском языке.
А образ Печорина вслед за образом Онегина стал родоначальником целого племени так называемых «лишних людей» (так обозначила их позднейшая критика), для которых жизнь – довольно скучноватое предприятие, которые мало дают обществу, и будучи обеспечены выше головы по своему социальному положению, снисходительно относятся к тому самому обществу, которое им все это дало, считая это само собой разуме-ющимся. И хотя, в сущности, это добрые и порядочные люди, но их доброта не деятельна и порой приносит боль другим. Так Печорин, сам того не желая, убивает дружеский порыв Максима Максимовича, про себя считая всё это ненужным сюсюканьем. Так он же убивает и трудную любовь княжны Мери, повторяя то, что сделал и Онегин по отношению к Татьяне. Холодный скепсис при взгляде на любую вещь, будь то любовь, дружба или что-то еще, при несомненном уме – вот что главное в характере этих людей. И, как следствие, надменное равнодушие к явлениям жизни,
Всё это как бы напоминает характер самого Лермонтова, хотя, конечно, с большими оговорками. Ведь Лермонтов на самом деле в своей жизни свернул горы! Он столько дал обществу, что мы и спустя двести лет все еще не можем это до конца осмыслить. А еще – Лермонтов практически полностью предсказал свою судьбу в этом романе. Дуэль на Кавказе со смертельным исходом. Неважно, кто убит. Но убит – и дикая эта форма разрешения споров вновь торжествует.
В 1840 году вышло единственное прижизненное издание стихотворений Лермонтова, в которое он включил 26 стихотворений и две поэмы – «Мцыри» и «Песню про … купца Калашникова».
Зимой 1840-1841 гг., оказавшись в отпуске в Петербурге, Лермонтов пытался выйти в отставку, мечтая полностью посвятить себя литературе, но не решился сделать это, так как бабушка – которая оставалась для него непререкаемым авторитетом всю жизнь – была против, она все еще надеялась, что её внук сможет сделать себе карьеру, и не разделяла его увлечения литературой. Поэтому весной 1841 года он был вынужден возвратиться в свой полк на Кавказ. уезжал из Петербурга он с тяжёлыми предчувствиями – сначала в Ставрополь, где стоял его полк, потом в Пятигорск. В Пятигорске и произошла его роковая ссора с майором в отставке Николаем Мартыновым. Впервые Лермонтов познакомился с Мартыновым в школе гвардейских подпрапорщиков, которую Мартынов закончил на год позже Лермонтова. В 1837 году Лермонтов, переведённый из гвардии в Нижегородский полк за стихи «Смерть поэта», и Мартынов, отправляющийся на Кавказ, встретились и две недели провели в Москве, часто завтракая вместе у Яра. Лермонтов посещал московский дом родителей Мартынова. Впоследствии современники считали, что прототипом княжны Мэри была Наталья – сестра Мартынова.
Мартынов служил в кавалергардах, перешёл на Кавказ, в линейный казачий полк и только что оставил службу. Он был очень хорош собой и с блестящим светским образованием. Нося по удобству и привычке черкесский костюм, он утрировал вкусы горцев и, само собой разумеется, тем самым навлекал на себя насмешки товарищей, между которыми Лермонтов по складу ума своего был неумолимее всех. Пока шутки эти были в границах приличия, всё шло хорошо, но вода и камень точит, и, когда Лермонтов позволил себе неуместные шутки в обществе дам, шутки эти показались обидны самолюбию Мартынова, и он скромно заметил Лермонтову всю неуместность их. Но жёлчный и любивший поёрничать поэт не оставлял своей жертвы, и, когда они однажды сошлись в одном из домов, Лермонтов продолжал острить и насмехаться над Мартыновым. Тот, наконец, будучи выведен из терпения, сказал, что найдёт средство заставить молчать обидчика. Избалованный общим вниманием, Лермонтов не мог уступить и отвечал, что угроз ничьих не боится, а поведения своего не переменит. Легкомысленная эта бравада огорчительна. Не напрасно Гоголь писал (по другому поводу): «Никто еще не играл так легкомысленно со своим талантом и так не старался показать к нему какое-то хвастливое даже презренье, как Лермонтов».
Из показаний Н. С. Мартынова, данных на следствии по делу о дуэли, видно, что Лермонтов чуть ли не спровоцировал в итоге злополучную дуэль. «А он, мятежный, просит бури…». Помните?
И дуэль произошла 15 июля 1841 года. Лермонтов выстрелил вверх (основная версия), Мартынов – прямо в грудь поэту.
Князь А.И. Васильчиков, очевидец событий, присутствовавший на дуэли в качестве секунданта, рассказал историю дуэли. Он утверждал (и кажется, справедливо), что в Лермонтове уживались два человека: один – добродушный, для небольшого кружка ближайших друзей и для тех немногих лиц, к которым он имел особенное уважение; другой – заносчивый и вздорный, для всех прочих знакомых.
Так нелепо завершилась жизнь гения, который повторил судьбу Пушкина, но только на 10 годов раньше. Помните стихотворение «Нет, я не Байрон, я другой…»?
Похороны Лермонтова не могли быть совершены по церковному обряду, несмотря на все хлопоты друзей. Официальное известие о его смерти гласило: «15-го июля, около 5 часов вечера, разразилась ужасная буря с громом и молнией; в это самое время между горами Машуком и Бештау скончался лечившийся в Пятигорске М.Ю. Лермонтов». По свидетельству князя Васильчикова, в Петербурге, в высшем обществе, смерть по-эта встретили отзывом: «Туда ему и дорога»… В своих воспоминаниях П.П. Вяземский, со слов флигель-адъютанта полковника Лужина, отметил, что Николай I отозвался об этом, сказав: «Собаке – собачья смерть». Однако после того, как великая княгиня Мария Павловна «вспыхнула и отнеслась к этим словам с горьким укором», император, выйдя в другую комнату, объявил: «Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит». Понимал, стало быть, кого не стало.
Похороны Лермонтова состоялись 17 июля 1841 года на старом пятигорском кладбище. Проводить его в последний путь пришло большое количество людей: жители Пятигорска, отдыхающие, друзья и близкие Лермонтова, более полусотни официальных лиц. Так совпало, что гроб с телом Михаила Юрьевича несли на своих плечах представители всех полков, в которых поэту довелось служить.
Тело поэта покоилось в пятигорской земле 250 дней. 21 января 1842 года Е.А. Арсеньева обратилась к императору с просьбой на перевозку тела внука в Тарханы. Получив Высочайшее соизволение, 27 марта 1842 го-да слуги бабушки поэта увезли прах Лермонтова в свинцовом и засмолённом гробу в семейный склеп села Тарханы.
23 апреля 1842 г. в фамильной часовне-усыпальнице состоялось погребение, рядом с могилами матери и деда.
«Наследие Лермонтова вошло в плоть и кровь русской литературы», – так кратко и точно А.А. Блок определил роль великого писателя и его произведений в истории литературы.
А теперь обратимся еще раз к наследию поэта. В последний год его жизни случился такой взрыв его творческой энергии, который может быть сравним разве что с Болдинской осенью. Шедевр рождался за шедевром. Как будто поэт торопился, предчувствуя роковой конец. И не вспомнить все эти прекрасные стихи и не насладиться ими в разговоре о Лермонтове просто невозможно. Комментировать их мы не будем, стихи говорят сами за себя.
Выхожу один я на дорогу; Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет богу, И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сияньи голубом... Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? жалею ли о чём?
Уж не жду от жизни ничего я, И не жаль мне прошлого ничуть; Я ищу свободы и покоя! Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы... Я б желал навеки так заснуть, Чтоб в груди дремали жизни силы, Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, Про любовь мне сладкий голос пел, Надо мной чтоб вечно зеленея Тёмный дуб склонялся и шумел.
1841
***
И скучно и грустно, и некому руку подать В минуту душевной невзгоды... Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?.. А годы проходят – все лучшие годы!
Любить... но кого же?.. на время – не стоит труда, А вечно любить невозможно. В себя ли заглянешь? – там прошлого нет и следа: И радость, и муки, и всё там ничтожно...
Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг Исчезнет при слове рассудка; И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг – Такая пустая и глупая шутка...
1840
***
1-е ЯНВАРЯ
Как часто, пестрою толпою окружен, Когда передо мной, как будто бы сквозь сон, При шуме музыки и пляски, При диком шепоте затверженных речей, Мелькают образы бездушные людей, Приличьем стянутые маски,
Когда касаются холодных рук моих С небрежной смелостью красавиц городских Давно бестрепетные руки, – Наружно погружась в их блеск и суету, Ласкаю я в душе старинную мечту, Погибших лет святые звуки.
И если как-нибудь на миг удастся мне Забыться, – памятью к недавней старине Лечу я вольной, вольной птицей; И вижу я себя ребенком, и кругом Родные всё места: высокий барский дом И сад с разрушенной теплицей;
Зеленой сетью трав подернут спящий пруд, А за прудом село дымится – и встают Вдали туманы над полями. В аллею темную вхожу я; сквозь кусты Глядит вечерний луч, и желтые листы Шумят под робкими шагами.
И странная тоска теснит уж грудь мою; Я думаю об ней, я плачу и люблю, Люблю мечты моей созданье С глазами, полными лазурного огня, С улыбкой розовой, как молодого дня За рощей первое сиянье.
Так царства дивного всесильный господин – Я долгие часы просиживал один, И память их жива поныне Под бурей тягостных сомнений и страстей, Как свежий островок безвредно средь морей Цветет на влажной их пустыне.
Когда ж, опомнившись, обман я узнаю И шум толпы людской спугнет мечту мою, На праздник незванную гостью, О, как мне хочется смутить веселость их И дерзко бросить им в глаза железный стих, Облитый горечью и злостью!..
1840
***
Есть речи – значенье Темно иль ничтожно, Но им без волненья Внимать невозможно.
Как полны их звуки Безумством желанья! В них слезы разлуки, В них трепет свиданья.
Не встретит ответа Средь шума мирского Из пламя и света Рожденное слово;
Но в храме, средь боя И где я ни буду, Услышав, его я Узнаю повсюду.
Не кончив молитвы, На звук тот отвечу, И брошусь из битвы Ему я на-встречу.
1840
***
А.О. СМИРНОВОЙ
Без вас хочу сказать вам много, При вас я слушать вас хочу; Но молча вы глядите строго, И я в смущении молчу.
Что ж делать?.. Речью неискусной Занять ваш ум мне не дано... Всё это было бы смешно, Когда бы не было так грустно...
1840
***
Нет, не тебя так пылко я люблю, Не для меня красы твоей блистанье: Люблю в тебе я прошлое страданье И молодость погибшую мою.
Когда порой я на тебя смотрю, В твои глаза вникая долгим взором: Таинственным я занят разговором, Но не с тобой я сердцем говорю.
Я говорю с подругой юных дней, В твоих чертах ищу черты другие, В устах живых уста давно немые, В глазах огонь угаснувших очей.
1841
***
В минуту жизни трудную Теснится ль в сердце грусть, Одну молитву чудную Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная В созвучьи слов живых, И дышит непонятная, Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится, Сомненье далеко – И верится, и плачется, И так легко, легко...
1839
***
ИЗ ГЕТЕ
Горные вершины Спят во тьме ночной; Тихие долины Полны свежей мглой;
Не пылит дорога, Не дрожат листы... Подожди немного, Отдохнёшь и ты.
1840
***
На севере диком стоит одиноко На голой вершине сосна, И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим Одета, как ризой, она.
И снится ей все, что в пустыне далекой, В том крае, где солнца восход, Одна и грустна на утесе горючем Прекрасная пальма растет.
1841
Это стихотворение переводили и Тютчев, и Анненский, но перевод Лермонтова, бесспорно, лучший.
***
Прощай, немытая Россия, Страна рабов, страна господ, И вы, мундиры голубые, И ты, им преданный народ.
Быть может, за стеной Кавказа Укроюсь от твоих пашей, От их всевидящего глаза, От их всеслышащих ушей.
1841
Это написано перед последним отъездом на Кавказ. Сколько в этом стихотворении желчи и презрения к власти, к господам, да и к рабам тоже, т.е. к государственному устройству России. Но это, конечно, написано «в минуту жизни трудную». На самом деле, Лермонтов жил Россией, любил Россию, и подтверждение тому – стихотворение «Родина», тоже из после-дних.
РОДИНА
Люблю отчизну я, но странною любовью! Не победит ее рассудок мой. Ни слава, купленная кровью, Ни полный гордого доверия покой, Ни темной старины заветные преданья Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю – за что, не знаю сам – Ее степей холодное молчанье, Ее лесов безбрежных колыханье, Разливы рек ее, подобные морям;
Проселочным путем люблю скакать в телеге И, взором медленным пронзая ночи тень, Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге, Дрожащие огни печальных деревень;
Люблю дымок спаленной жнивы, В степи ночующий обоз И на холме средь желтой нивы Чету белеющих берез.
С отрадой, многим незнакомой, Я вижу полное гумно, Избу, покрытую соломой, С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым, Смотреть до полночи готов На пляску с топаньем и свистом Под говор пьяных мужичков.
1841
Или, напоследок, еще вот такое стихотворение (более раннее).
Когда волнуется желтеющая нива, И свежий лес шумит при звуке ветерка, И прячется в саду малиновая слива Под тенью сладостной зеленого листка;
Когда росой обрызганный душистой, Румяным вечером иль утра в час златой, Из-под куста мне ландыш серебристый Приветливо кивает головой;
Когда студеный ключ играет по оврагу И, погружая мысль в какой-то смутный сон, Лепечет мне таинственную сагу Про мирный край, откуда мчится он, –
Тогда смиряется души моей тревога, Тогда расходятся морщины на челе, – И счастье я могу постигнуть на земле, И в небесах я вижу бога.
1837
И прочтя все эти стихотворения, и осознав всё вообще вышесказанное, мы тоже видим Бога. Своенравного, но Бога. Этот Бог – поэт Михаил Юрьевич Лермонтов, сияющая вершина русской поэзии.
Что можно к этому еще добавить? С одной стороны – звездная судьба гения, с другой – достойное глубочайшего сожаления скорбное ее завершение. Мы знаем примеры, когда гениальные стихи принадлежали поэтам со спорной, скажем так, репутацией. Таков был например, Франсуа Вийон. Но он обессмертил себя стихами. Здесь, разумеется, не тот случай. Но какое-то роковое, фантомное стечение многих и разных обстоятельств увидеть в этой жизни можно. И все-таки в главном – в стихах – здесь ясно видна и рука Бога. Я думаю, с полным основанием можно сказать: «Поэт, в первую очередь, – это его стихи!». Всё остальное, в лучшем случае, второстепенно, а то и третьестепенно. Из своей очень короткой, но ослепительно яркой жизни великий поэт ушел прямо в бессмертие.
27.10.2017