http://ольгабеловаписатель.рф
ПРОИЗВЕДЕНИЕ НЕ ПРОШЛО КОРРЕКТУРУ
... и не опустошай окрестностей, ибо дерево на поле не человек, чтобы могло уйти от тебя в укрепление. (Ветхий Завет. Втор. 20:19)
Замыслив описание произошедших с нами событий мы, сами того не желая, можем совершить две досадные оплошности: обойтись с собой незаслуженно сурово, принять умозрительно-отстраненную позу, отмежеваться от самого себя или впасть в другую крайность – придать повествованию черты излишнего мелодраматизма; редко кому удается не отбрасывать собственной тени.
Жил я долго. Сама продолжительность жизни, несоразмерность величин, в которых она исчисляется, давно привлекла мое внимание. Вокруг было множество существ, жизнь которых тянулась библейски-щедро, леты их влачили тысячелетия, жизнь других умещалась в день, не боле, угасая с приходом ночи. Поначалу мне казалось мало, незаслуженно мало, но потом, мимолетным, нечаянным озарением, мне пришла мысль о том, что и они не обижены – хлопоча в неиссякаемом круговороте, они не поспевают задуматься о вечности, не знают, что есть ночь и тьма, их солнце никогда не заходит. Как должно быть хорошо жить в неведении! Реки в озлоблении кидаются на берега, лужи отражают плывущие облака, лишь я не сошел с места, на котором вырос. Все мы для чего-то рождаемся. Что-то убаюкивающее есть и в банальности... Для многих я был домом, пристанищем, убежищем, маяком возвышающимся, но сказать, что жил я для других, не для себя, значило бы согрешить против истины. Я жил, я дышал полной грудью, ветви мои тянулись к небу, космы вздымались от ветра, я наслаждался жизнью. Если не я для себя, то кто для меня? Если я только для себя, то что я?(1) Неистощима древняя мудрость, неиссякаема.
Всё в один день переменилось. Вокруг меня вытянулось что-то сплошное, железнолистное, запирающееся изнутри и снаружи. Поначалу во мне теплилась робкая, зыбкая, как утренняя хмарь, надежда, мне казалось, что все эти запоры подтверждение моей для кого-то ценности. Поспешные мои умозаключения были непростительно далеки от действительности. Я стал чьей-то собственностью. Я боле себе не принадлежал. У меня появился хозяин. Все теперь зависело от его воли, от его неумолимых желаний, я предчувствовал недоброе. Я затаился. Я стал травою. С каждым шорохом приближалась опасность. В каждом очертании оживал Голем. Метались смутные тени. Тучи сгущались над моей головой. Гроза вот-вот должна была разразиться... Я предчувствовал свою скорую погибель. Я не струсил, но испугался.
Все мы живем так, будто рассчитываем жить вечно, птицам оставив клевать плоды Садов Эпикура(2). Конечность ненавистна. Тем слаще обещание последующего существования. Для веры не нужно подтверждений, куда страшнее осознавать, что там ничего нету. Многие мои сородичи по старинке все еще страшились языков пламени, веря в ад, ждущий их в топке печки. Я не верил ни в ад, ни в рай с поющими кущами, куда заманчивее перевоплощение. Мой загробный мир вполне определен и реален – я стану шкафом, столом, ножкой резной стула... По вере и бездна с конечностью распадаются на множество жизней. Что-то почетно, что-то постыдно, кому-то суждено укрощать строптивое море, кому-то источать елейные звуки – во всем своя иерархия. За чертой порой открывается непридуманное существование. Старость безобразна, кому-то не жаль и сотни колец жизни за то, чтоб не быть источенным червем. Только бы сразу, под корень, без мучений и боли! Если бы я знал, что буду лишен даже этой последней милости. Меня душили, меня травили, меня умерщвляли с хладнокровной методичностью. Боже, как завидовал я тем из моего племени, кого рубили наповал, кого, как лезвием, срезали саблезубые машины, кому с лязганьем обрезали еще кровоточащие конечности, чьи трупы волокли по вздыбленной просеке. Весь этот ужас массовой бойни не шел ни в какое сравнение с медлительной церемонностью моего собственного убийства. Тогда я уже понимал, что это счастье, когда мгновенно, когда сразу! И как это больно, когда смерть выдается бессчётным количеством порций...
Ткани мои мертвели, жилы рвались наружу, но внешне меня охватывало лишь легкое дрожание тончайших моих членов. Как призраки летали вокруг клочья однажды случившегося. Я был царским дворцом, я был рамою для картины. Легкие струйки фумато дымно сочатся в воду... Римлянин знатного рода ведет, угасая, беседу... Круг приближенных созван... Мрамор бескровный лица пудрою густо напудрен...В тонком запястье кинжал, лезвия блеск холодный... Пальцы схватились за край кокона одеяния. Сорванный ветром листок, татами соломенный шёпот... Нужно уйти достойно, чтоб на лицо не упала мука предсмертной тени. Я не молил о пощаде. Тело моё молчало, но, когда прерывались мученья, я хотел одного, я хотел знать имя...
Над зеленым ковром сельвы возвышается величественная Шорея. Прячась под зонтом, принимает жаркие ванны саванны Акация. Плачет Клен и в сироп превращаются его сладкие слезы. Всё обо всём известно, стоит лишь протянуть ветви. Долго живешь, многое видишь, не от бремени ли, тяжести знания стали деревья неподвижны? и только глупышка-лиана, цепляясь за всё нежными своими пальцами, всё куда-то тянется. Догадался я и о том, что искать нужно не в лесах и дубравах, искать нужно в других местностях, яд был создан не природой, человеком.
Я прислушивался, я улавливал шорохи, как иногда смешны чьи-то притязания на первенство. Паук лапками цепляется, но бывает и в царских чертогах, вот один из малых на земле, но он мудрее мудрых(3). В груду собрав людей, рушились цивилизации, за долго до того, как появились высеченные каменные скрижали, на древних папоротниках и хвощах уже висела паутина. Паук искусно сплетал свои нити. Людская паутина куда как менее надежна, нити, связывающие древесных, еще прочнее и тоньше паучиных. Нет никого человека прожорливее, нет его ненасытнее, жадность придает ему силы, но знание его легче золы и пепла – нет ничего из того, что ему известно, неизвестного для деревьев. Многие века из нас, из нашей плоти печатали книги. Книги стали моим божеством, моим идолом, моим уримом. Я спешил. Меня душили, но душили со знанием дела, листья мои корчились от боли, гной источали язвы, но мне оставляли вздох, сознание медленно ко мне возвращалось. Вскоре я получил весточку, бывший когда-то Пихтой прислал мне послание послание, в толстом потертом справочнике было подробно описано всё о злодействах селитры.
Тело моё почти омертвело. Гвозди вбивались с кольями. Струпьями стала кора. Травы, змеясь, расползались. Кусты, отвернувшись, молчали, оплакивая прокаженного. Я гнил заживо. Мысли мои мешались. Жизнь иссыхала по капле, но что-то во мне еще теплилось... Если меня не будет, кто протянет руку пролетающей мимо птице?... Если меня не будет, тень не упадет на землю... Если меня не будет... Не сделают из меня саркофаг, не стану я колыбелью мумии, ветви мои не лягут в гробницы умерших. Рыдай, кипарис, ибо упал кедр, ибо и величавые опустошены; рыдайте, дубы Васанские, ибо повалился непроходимый лес.(4) Корчились мои корни, но я их больше не чувствовал. И исполины растут теперь в горшках обожженных... Сосны приручены, как комнатные пудели... Лижет язык оранжевый рыбьи скелеты обглоданных ёлок, подруг моих сгубленных... Но и огонь оставил меня на погибель...
Я еще жил, когда одну за одной срезали с меня ветки. Я еще жил, когда на мою вершину кошкой вскарабкался человек в железных ботинках. Я еще жил, когда на куски пилили мое стройное тело. Я еще жил, когда, харкая кровью, захлебывался в опилках. Вот и меня несут по дороге печали, а вдоль дороги стоят мои зеленые братья. Вот и я испустил последнюю живительную струйку – Вам! Люди!
Мираж... черное пятно в солнечном пейзаже ... Я стою, я прекрасен, как египетский обелиск. Я могуч и огромен. Под ногами моими стелется куст, он ветвист и низок. Позади – лиловые холмы, зелено-розовое небо с луной.(5) Я живой. Я в Чудесном саде.
***
Катафалка приехала только через несколько дней. Его брали, перекидывали через ржавые борта обрубки, чертыхались, роняли. Выеденную селитрой проплешину закрыл гараж из железа.
Примечания автора:
1. Из высказываний Гиллеля.
2. Эпикур - древнегреческий философ, основатель эпикуреизма в Афинах («Сад Эпикура») ист. Википедия
3.Книга притчей Соломоновых. 30:24, 30:28 Неполная цитата
4. Рыдай, кипарис, ибо упал кедр, ибо и величавые опустошены; рыдайте, дубы Васанские, ибо повалился непроходимый лес. Книга пророка Захарии.11:2
5. Из переписки Ван Гога с братом Тео. Неполная цитата.