«Как же я докатился до такой жизни? – чесал Алексей голову. – Ни денег, ни работы путной, и не пишу ничего».
«А на пиво хватает», - вспомнил он укоры Лизы.
Оправдывался: «Я же за образами туда хожу».
«А-а… - наутро жена смотрела пристально и просила тихо, - измени лицо. Побрейся хотя бы».
А лицо иногда и вправду становилось некрасивым. Можно сказать: неинтеллигентным. Депутатская небритость его не красила. Слуги народа шалили со своей внешностью, может, с жиру бесились. Или занятость свою показывали: мол, некогда нам собой заниматься, все в заботах о народе. А всё равно получался гламур.
Сейчас Алексей Евгеньевич был далеко от чиновничьих рядов, в которых его когда-то принуждали жить. Возраст становления и служебной карьеры, это лет в 25-30, пришёлся на странное время. Оно не принимало подлинных чувств. И когда Алексей на очередном партсобрании произносил: «Товарищи коммунисты, я хочу высказать искреннюю позицию по некоторым вопросам…», - многие из уже дремавших, в удивлении поднимали головы. Вот, например, праздник. Демонстрация во всю ширину проспектов и площадей. Лозунги хором. ‘Ур-ра-а!’ - волнами. Чего тут сопротивляться?! Плыви по течению. Голосуй ‘за’.
И Алексей начинал сбиваться, проглатывал целые предложения, такие логичные, нужные, чёткие и понятные – ночью, но совершенно несуразные теперь. Секретарь парторганизации снисходительно отмахивался рукой, спрашивал: «У тебя всё? Товарищи, переходим к голосованию». Алексей не вдруг, но понимал, что даже второй скрипки он никогда здесь не сыграет. В рядах крючкотворцев и скорректированных под 100-процентное выполнение, планов, чтоб “Ни одного отстающего рядом!”
Вовремя смолчать, поддакнуть формальному решению начальника управления, поддержать назначенца в директора подведомственного предприятия, у которого главное – индюшачья осанка и амбиции, - ни к чему этому интереса и доверия не было. Душа не лежала. Многоликий с виду, а на самом деле весь напичканный исполнительными чиновниками, облисполком, будто, отторгал его, Алексея. Крапивное семя сопротивлялось сквознякам в своих сомкнутых рядах. А уж совсем позднее, выжив в хаосе 90-х, эта китайская стена полностью изолировала себя от народа. Но это не значило, что народ жил, как за каменной стеной.
Да и сама стена подгнивала и потихоньку рушилась. Тогда, в ноябре 90-го, Алексей с женой, в результате каких-то немыслимых обменов оказался во временном жилище, можно сказать, в двух шагах от Кремля. В самом центре мегаполиса. Отсюда, как и с других районов города, стекались к площади Ленина демонстрации. Перед самим шествием сослуживцы собрались у него на квартире. Выпить, закусить, покалякать… Флаги всех республик сложили во дворе вместе с портретами лидеров. Разгулялись, расслабились, дождик ещё с ветром… Колонны и ушли без них. Никто потом и не спросил, не при Сталине же.
Я вспоминаю жизнь,
Прошедшую так быстро.
Не Ельцин бы, кажись,
Дорос и до министра.
Не стал я депутатом,
И жуликом не стал.
Хотел простым солдатом
Взойти на пьедестал.
-Здравствуй, красивый, - перед Алексеем Евгеньевичем стояла цыганка без детей и возраста. Как из-под земли выросла. – До 90 лет проживёшь.
-Чего же не до ста?
Она пристально смотрела ему в глаза. «Сейчас скажет: “Позолоти ручку”».
-Сам себя гложешь. Пишешь. Вот и сделай четвёртую часть романа последнего.
-Но это же о будущем, разве я знаю его?
-Как скажешь, так всё и будет. И напечатают, яхонтовый мой.
-Да и герой главный... умер.
-Одинокий был? Потомков не осталось?
-Ты же прозорливая. Всё видишь.
-Туманно там...
Он вспомнил Бунина. Его роман, начало: «Вещи и дела, ещё не написании бывают тмою покрываются и гробу беспамятства предаются, написании же яко одушевленнии…» Это ...
-Я знаю. У него: ''я родился полвека тому назад, в средней России…''
-У меня больше...