Фото 1972-1973 года из семейного архива дочерей Салиджонова Курбонджона. В операционной Хорогской областной больницы.
Бадахшанский лал хирургии - Салиджанов Курбанджон
«…И тот больной, что уж за гранью был,
Открыв глаза, тебе шептал: "Спаситель..."
Но ты был скромен, молча уходил -
Мой врач, мой друг…
Олег Врайтов - « Моему врачу»
Интернет – великое творение человеческой мысли. Иногда я даже сомневаюсь, а человеческой ли мысли? Не привнесён ли он в нашу жизнь внеземным разумом? Сегодня он позволяет любому желающему круглосуточно общаться друг с другом из любой точки планеты.
Как–то на днях открыл свою страницу в «Одноклассниках» и увидел поступившее мне сообщение от Салиджановой Манзуры Курбанджановны. Она писала, что в газете прочитала мою статью со словами благодарности в адрес её отца Салиджанова Курбанджона, который в далеком 1968 году прооперировал меня в Хорогской областной больнице. При этом Манзура прислала мне вырезку со статьей из этой газеты. Действительно, в группе Памир-онлайн примерно в 2010 году я рассказал одногруппникам о своей жизни на Памире, о памирцах и о том, как хирург Салиджанов Курбанджон экстренно прооперировал меня и практически уберег мою жизнь от смертельной опасности.
Обращение Манзуры всколыхнуло мою душу, а память молниеносно перенесла меня в прошлое время, на полвека назад.
В мае 1968 года меня назначили на офицерскую должность в отдел государственной безопасности в Горно-Бадахшанскую автономную область. Офицер на службу не напрашивается, но и от службы не отказывается. А посему, июньским солнечным днем полуфанерный самолетик АН-2 –«Аннушка» мягко посадил меня на памирскую землю.
С нехитрым скарбом в угловатом дорожном чемодане и рюкзаком за плечами я прибыл к месту службы в отдел КГБ по ГБАО. Начальник отдела встретил по-будничному сухо. Вызвал к себе в кабинет работника и дал ему указание до конца дня сдать, а мне принять участок работы и документацию. Начальник, пыжась передо мной своею властью, сказал, что не он меня назначал на эту должность в "его отдел" поэтому и квартиру мне он давать не собирается. В связи с таким, необоснованным на мой взгляд, негативным отношением ко мне, я был вынужден сухо ответить ему, что приехал служить в отделе, и поэтому обречён подчиняться ему как начальнику. А к этому ещё добавил:
- Вы, товарищ подполковник, в отделе «бог,царь и воинский начальник». Это Вам-командирам Михаил Лермонтов в 19 веке ещё заповедовал быть «слугой царю,отцом солдату». Начальник от такого моего выпада ошалел, сразу проголодался и тут же ушёл домой обедать. Вот так меня встретили по месту службы: без оваций и ковровых дорожек, но уже грозным предостережением, что крова над головой мне долго не видать. "...Не без добрых душ на свете...",- вспомнил я поэта Некрасова и подумал,- "Не на одних начальниках мир держится, кто -нибудь поможет и мне выжить здесь вдали от родных мест."
В этот солнечный день меня устраивало уже то, что оказался на Крыше мира у Подножия Солнца. Через час я уже поселился в единственную хорогскую гостиницу, поблизости с отделом, кинотеатром и рядом со столовой. А много ли надо совершенно холостому, не обременённому бытом офицерику в неполные двадцать четыре года отроду.
Скромно отобедав в общепитовской столовой, тем, что повар сварганил, явился в отдел и к вечеру принял по акту сейф до отказа забитым секретными документами, кабинет со всеми канцелярскими и служебными прибамбасами. Так как в этот день начальник в отделе больше не появился, о том, что приступил к исполнению обязанностей доложил только на следующее утро. Так началась моя служба на Памире.
Всё своё свободное время вечерами и в выходные дни я употреблял на знакомство с городом Хорогом и его окрестностями, на изучение истории Бадахшана и народов, населяющих эту удивительную древнюю страну камней волшебной силы- бадахшанских лалов, лазуритов и многих других. С каждой прогулкой по бесконечной тенистой улице Ленина от ворот пограничного отряда до аэропорта, с каждым днём, прожитым в Хороге, я всё больше и больше влюблялся в Памир, в этот красивейший, но суровый край Бадахшан.
Побывав в Хорогском краеведческом музее и ознакомившись с экспонатами по истории Бадахшана, а затем на чудесном концерте народов Памира: шугнанцев,рушанцев,язгулёмцев ишкашимцев и представителей других районов автономной области, я понял, что бадахшанцы свободолюбивый,гордый,весёлый и трудолюбивый народ. Они каждый день и всю свою жизнь борются за своё выживание, за место под солнцем. Жилища бадахшанцев - памирские Чиды. Это семейные святилища исмаилитов, философия их жизни,веры и обычаев с древнейших времён. Они во многом схожи с русскими домами наших северных деревень,где всё под одной крышей,а в красном углу божница с иконами и горящей лампадкой,а по стенам рамки с пожелтевшими от времени фотографиями членов семьи.
Об этом написал в своем стихе "Русский огонёк" Николай Рубцов:
"...Как много желтых снимков на Руси
В такой простой и бережной оправе!
И вдруг открылся мне и поразил
Сиротский смысл семейных фотографий..."
***
Как прекрасен Хорог летом, так же грозен в зимнее время. Камнепады, глиняно-грязевые сели, снежные лавины, морозы и многие другие опасности поджидают памирцев всегда и в любом месте. Глубокой февральской ночью 1969 года под снежной лавиной оказался погребен кишлак Бидурт и заживо похоронены все его жители. Это была огромная человеческая беда - трагедия Горного Бадахшана.
Так как я не состоял в штате пограничной службы, рассчитывать на комнату в офицерском общежитии погранотряда не приходилось, а снять в наём частную квартиру в Хороге в те годы было совершенно не реально.
Когда закончился месячный срок моего проживания в гостинице, из гостиничного номера меня выселили. По понятиям памирцев я оказался бечёрашкой, то есть, бездомным сиротой. Но это меня не очень огорчало, при содействии заместителя начальника отдела Фомина Николая Васильевича, и "с высочайшего согласия шефа" мне было позволено ночевать в ленкомнате отдела.
Напрягало только то, что из-за отсутствия условий не имел возможности приготовить для себя самую простую горячую пищу. После рабочего дня приходилось обходиться не диетическими изысками, а практически не съеденными остатками еды в единственной столовой, или бутербродами и самодельным ширчоем с сгущёнкой. Это обстоятельство и неустроенность быта в последующем сыграли свою роковую роль в моей жизни.
Но, « Раз назвался груздем-полезай в кузов». Поэтому свою хорогскую жизнь я воспринимал как вынужденную необходимость и временное неудобство. Впоследствии, где-то в феврале 1969 года, с помощью Первого секретаря Обкома КП Таджикистана Моёншо Назаршоевича Назаршоева, мне было выделена комната в барачном доме около летнего кинотеатра.
А пока, теплыми летними вечерами, когда все расползались по своим семейным гнездышкам, я устраивал себе прогулки по хорогским улочкам, наслаждаясь серебряной музыкой легкого перезвона листвы пирамидальных тополей, вслушиваясь в рокот объятий Шах-дары и Гунта, несущих свои воды через весь город в бурный Пяндж. Величавые очертания пика Лягарседа- или, как его назвали пограничники, пик Дзержинского, в вечерней дымке радовали глаз и манили заглянуть за неприступную, как крепость, вершину. К таким прогулкам в одиночестве предрасполагало то, что во время очередного отпуска в ноябре я намеревался встретиться со своей невестой в городе Ленинграде, где мы, по обоюдной договоренности, загодя назначали свидание. Она собиралась с друзьями прилететь В Ленинград из Архангельска, где училась в Мединституте. Поэтому мои прогулки были эмоционально окрашены романтичным и радужным ореолом раздумий о предстоящей встречи
***
Однако, «человек предполагает, а Бог располагает».
Как-то во второй половине дня в начале октября я почувствовал себя очень скверно. Нестерпимая боль в желудке не давала дышать, сгибала тело пополам. О своём состоянии я предупредил дежурного по отделу и пошёл в поликлинику. Этот короткий путь мне показался вечностью. Во время приёма у дежурного врача я видимо уже начал утрачивать сознание, но держался, как мог из всех сухожилий. Доктор рекомендовала мне посидеть в коридоре, но я вышел на улицу и лег животом на прохладную металлическую каталку. Стало вроде бы полегче и я впал в забытьё. В сознание пришёл только в операционной хирургического отделения Хорогской облбольницы. Уже был поздний вечер, а скорее ночь, когда я оказался на операционном столе. Меня окружали люди в белых халатах с масками на лицах. Сначала я увидел своё отражение в рефлекторах ламп над головой, затем мне в глаза ударил яркий свет. Находясь уже под действием наркоза, продолжал ещё слышать металлический звук операционных инструментов, вдруг свет в глазах померк, боль ушла, мне стало легко и как-то невесомо.
Ночь минула, настало утро, а с ним вернулась боль, но вполне терпимая, поверхностная. Хотелось пить и спать, но мне медсестра не позволила ни того, ни другого. Во второй половине дня, а может быть и через день, в палату зашел доктор и, со строгостью в голосе, поинтересовался моим самочувствием. Я сказал, что чувствую себя хорошо и спросил, когда могу вставать. Доктор, удивленно окинув меня пронизывающим взглядом, объяснил, что вся сложность операции заключалась в том, что у меня уже начинался перитонит и промедление на час–два или больше могло угрожать жизни, но всё прошло благополучно. Через день можешь вставать и начинать двигаться. В следующий раз он зашел ко мне, наверное, через неделю сам лично снял швы.
В этот раз я ему сказал, что намереваюсь в начале ноября поехать в отпуск в Ленинград на встречу с невестой. На это он мне тогда с улыбкой сказал: - Ну, что же, «надежды юношей питают». Но, не знаю, как быстро ты управишься сам с собой. Но уверен, такое желание и молодость тела точно помогут тебе быстрее обрести физическую форму. Великое дело взаимность доверия между пациентом и доктором,особенно ,если он хирург, стоящий над твоим телом со скальпелем в руке.
В этом городе у меня еще не было близких друзей и добрых знакомых, но совершенно незнакомые мне люди: сестры отделения, санитарки, и даже одна оча-(по-таджикски - мать), навещавшая своего сына, который перенес операцию аппендицита, угощали меня ширчоем, каким-то сытным густым бульоном тёмного цвета. Вот такой народ бадахшанцы-памирцы. Они как и наши деревенские северные люди открыты и добры. У нас на вологодчине говорят: - «Спешите делать добрые дела», а наш поэт Николай Рубцов, которого я для себя открыл, здесь- на Памире, писал:
-«…За всё добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся любовью…"
Поэтому за последующие дни в больнице я понял, что любовь в душе и сердце человека становится огромной энергетической оздоровляющей силой. При выписке из больницы мне за подписью хирурга Салиджанова выдали справку. Так я узнал фамилию моего спасителя с того света, в который успел чуть-чуть заглянуть, ощутить его легкость и безболие тела, покой и обволакивающий свет.
На службе мне сказали, что в то время, пока я корчился на металлической каталке около поликлиники, а потом в хирургическом отделении, вопрос с вызовом из Душанбе санавиации отпал по причине вечернего времени. Хирург Салиджанов Курбанджон находился в отпуске и его только через несколько часов смогли найти в Гарм Чашме, куда за ним послали автомашину. До того времени пока не приехал Курбанджон, по всем организациям города искали кислород, которого не оказалось в больнице. Кислород подключили, когда уже хирург «точил ножи-скальпели», а ассистенты бряцали "ланцетами-пинцетами с зажимами". Тем временем моё тело с маской на лице безмолвно и смирно лежало на операционном столе в ожидании вдоха наркоза и освежающего глотка кислорода. Лёгкие золотые руки хирурга Курбанджона к утру вернули меня к жизни, которая, слава Богу, ещё продолжается с пользой себе и людям.
***
Вот так, благодаря Салиджанову Курбанджону и персоналу его отделения, мне удалось через пару недель встать на ноги.
После выписки из больницы я несколько дней провел в напрасном ожидании лётной погоды, но всё это время не терял возможности уехать из Хорога до Душанбе на любой попутной машине. Кто ищет, тот всегда найдет.
2 ноября Назирова Фирюза, жена сотрудника нашего отдела, сказала мне, что 3 ноября она вместе с научным работником из Ботанического сада поедет на «Виллисе» (так она назвала автомашину Газ-69), в Душанбе, и они могут взять меня в попутчики. Путь до Душанбе в ту пору таил в себе разные трудности: обвалы на дорогах, снежные заносы на перевалах, грязевые сели.
Мне, чтобы собраться в путь, необходимо было только подпоясаться, что я и сделал. Купил в аптеке склянку йода, обработал им послеоперационные швы , обмотал их длинным полотенцем, как паломник чалмой, чтобы не разошлись в дальней дороге.
Ранним туманным утром 3 ноября мы выехали из Хорога. До Рушана дорога была относительно ровная и наш «газик» бодренько тарахтел. За Рушаном начал моросить дождик и на дороге появились рытвины –ухабы, которые назойливо досаждали мне, так как наш газик ,оправдывая своё народное название, подпрыгивал словно «козлик». Я же, чтобы как-то отвлечь себя от болезненных ощущений, вглядывался в бурлящие воды Пянджа и наблюдал за осторожными передвижениями путников по оврингам на афганской стороне. К вечеру без особых приключений, если не считать остановку из-за скатившихся со скалы впереди нас нескольких камней, мы доехали до Калай- Хумба.
Переночевав в «древней столице Дарваза», утром мы вновь продолжили свой нелегкий путь от Калаи-Хумба. Почти до полудня поднимались по бесконечным серпантинам; слева пропасть с бурным Пянджем внизу, справа стена-гора, а сверху над дорогой свешиваются козырьки горных пород, и так до перевала Хабурабад через Дарвазский хребёт. Затем начался затяжной спуск с его высот в обихингоускую долину. Оказавшись на высоте более 3000 метров над уровнем моря, я наблюдал лениво плывущие облака под нами и над нами, ещё мне в этих местах запомнилась причудливая красотагоры с завитками в виде тюльпана-"каменный цветок" и горная цепь, напоминающая крепостные стены овальных форм. А в долине, почти у подножия этой горной сказки, возвышалась одинокая скала,(в народе её называют "Тамара Хонум")на которой,когда я проезжал мимо, царственно восседал огромный орёл как сторожевой этих красивейших мест.
Владимир Высоцкий многократно прав, когда с учащенным ритмом сердца поет:
«…Кто здесь не бывал, кто не рисковал - тот сам себя не испытал,
Пусть даже внизу он звезды хватал с небес.
Внизу не встретишь, как не тянись, за всю свою счастливую жизнь
Десятой доли таких красот и чудес…»
Уже за полдень, где-то между Калай-Хусейном и Тавильдарой, мы остановились передохнуть около невзрачной чайханы. Мусафед-(седовласый)чайханщик предложил нам покушать. Здесь, впервые за пару недель после операции, я с таким огромным аппетитом съел большую касу -( фарфоровую чашку) шурпы с бараниной, со свежим картофелем и овощами, что даже попросил добавки. Это чудо восточной кухни так благотворно подействовало на меня, что сразу же почувствовал прилив жизненных сил.
К вечеру 4 ноября, насквозь пропыленный, совершив двухсуточный марш-бросок , я прибыл в Душанбе, а седьмого ноября,в Красный день календаря,прилетев на «крыльях любви», в "Колыбель революции"-город Ленинград в назначенное время встретил и обнял свою будущую жену, а по совместительству и личного доктора-ангела хранителя на всю мою жизнь.
Вот порой, какую судьбоносную роль обретают непредвиденные обстоятельства на жизненном пути и встречи с человеком, который в одночасье оказывается и вашим спасителем и вершителем судьбы. Поэтому имя памирского доктора-хирурга Салиджанова Курбанджона я сохраняю в своем сердце и душе до своего смертного часа.
***
При общении с дочерьми Салиджанова Курбанджона - Манзурой и Ганджиной я узнал, что Курбонджон создал большую дружную семью.
Однако, жизнь непредсказуема и несчастья порой нас поджидают неожиданно за любым поворотом. Не зря говорят в народе: - «Знал бы где упасть - соломки бы положил». Вот и в семью Салиджановых, к большому моему сожалению, беда не обошла стороной, а больно ударила по ней. Вначале Курбанджон потерял сына, через несколько лет его дочь с внучкой погибли в автокатастрофе на горной дороге. Человек, сделавший столько добра людям, спасая их жизни от травм и увечий, сполна принял на себя чужую и свою боль. Курбанджон, не выдержал такого горя и через шесть месяцев сильно заболел и умер.
Как сказала мне дочь Курбанджона Манзура : -«Горе на горе приходит»
…Исчез твой след, пропал в тумане путь...
Где ты теперь, болезней усмиритель?
Я все б отдал, чтоб вновь тебя вернуть -
Мой врач, мой друг….»
Олег Врайтов –« Моему врачу»
Пусть всем даст Вам Аллах,родным и близким семьи Курбанджона благополучия,здоровья и всех земных радостей. Манзура и Ганджина берегите свою старушку-мать и пусть в Вашем семейном Чиде всегда будут мир и согласие.
С искренней признательностью и с земным поклоном к Вашей семье, Александр.
Город Вологда.
26 ноября 2017 года.