Рассудок - это то, что человек развивает в себе сам. Это только его приобретение и каким ему быть - решает только он. А вот душа дана человеку извне. От неё идёт всё хорошее, что есть в человеке. Она не может быть грязной.
Когда ты был красивым, сильным, статным парнем выше среднего роста, как-то странно и непонятно вдруг оказаться возле самой земли. Запахи становятся резче. И всё бросается в глаза.И зелёная трава, и одуванчики на ней, и окурки вперемешку с битым стеклом и плевками на грязном асфальте. Как-будто попал в страну великанов, где даже 8-летние дети глядят на тебя сверху вниз.
Калека ощущал только душную, страшную ярость к жизни, которая так обошлась с ним.
Люди разные. Кому-то это состояние помогает остаться человеком, кого-то выжигает до сизого пепла, не оставляя ничего взамен.
Когда изнутри прёт чёрными липкими хлопьями ненависть ко всему белому свету, когда отчаянный вопль: "За что?" превращается в : "Пожалейте меня все и будьте прокляты!", когда в алкогольном мраке всё глуше и дальше голоса последних, самых терпеливых, друзей, происходит парадоксальная вещь - вопли человека о невозможности так жить, делают жизнь с ним рядом невозможной. Он отравляет своим присутствием всё, до чего может дотянуться. И неизбежно остаётся в одиночестве.
В один из размытых и сумрачных дней пропала из квартиры последняя стОящая вещь - инвалидная коляска. Безногий неверными дрожащими руками сколачивает деревянную низкую тачку и садит её на подшипники, принесённые сердобольными соратниками по бутылке. Зажав в руках грубо оструганные колодки, он с грохотом и дребезгом потащился на угол винного магазина, в надежде на вязкий сине-зелёный сумрак.
И всё же каждой из пропащих, отчаявшихся душ даётся в жизни ступенька, подставляется плечо или ладонь, оперевшись о которые можно оттолкнуться от чёрного, гиблого дна и попытаться вынырнуть.
"Повесть о настоящем человеке"? - к чёрту Мересьева!
Нико Вуйчич? - да о чём вы?
Кто вы такие?
Кто ты такой, мир, чтобы понять человека шагнувшего вниз, на метр к земле и вынужденного смотреть на всё снизу вверх?
В один из своих всё более и более редких проблесков в череде мутной вялой серости дней, лёжа в больнице после очередного запоя, убогий, гремя во все четыре колеса своей удалой "тачанки", выехал погреться на солнышке. Он споро и сильно отталкивался худыми, но жилистыми ещё руками. Широкие, чуть вислые плечи бывшего борца хоть и торчали мосласто в обтрёпанном халате, но двигались неутомимо, как поршни.
Этому телу здоровья было отмерено лет на сто. Калека пытался загнать себя в тридцать. Давно и где-то читал он в книге о парне, вернувшемся с войны без рук и ног. Кому нужен такой? Только матери. Она сажала его возле окна,на скамеечку, уходя на работу. Как нужно ненавидеть себя и жизнь, чтобы зацепившись зубами за штору, раскачаться и выброситься в окно? Калека так не мог. Суицид, как ни странно, вызывал в нём брезгливое ощущение гадливости. Трусом бывший борец не был, но так уходить не хотел.
Он выехал на тенистую, зелёную аллейку. За спиной болталась прихваченная бинтами подушка. На солнышке погреться хотелось со всеми удобствами. Кинув подушку под дерево с солнечной стороны, калека лихо, привычно перескочил на неё, опёрся спиной о ствол дерева и задремал, надвинув на нос кепку.
Из липкой дрёмы его выдернул детский восторженный визг. В той, прошлой уже, жизни парень любил детей. Ему нравилось возиться с ними, играть, чему-то учить, но теперь...
Он скривился и разлепил глаза. Смех доносился с другой стороны дерева, из-за спины. И к нему присоединился мягкий женский голос, что было уже совсем некстати.
- Вставай, Андрюшка! Ну,давай! - мягко и настойчиво уговаривала молодая, судя по голосу, мама своего сына.
- Ходить учит, что-ли? - с тупой и далёкой уже, знакомой болью подумал калека. - И зовут как меня. Тёзка. Глянуть, может?
Он чуть посунулся из-за дерева. Бросил взгляд, соскользнувший было в сторону, но споткнувшийся о какое-то несоответствие, странность и вернувшийся обратно.
Картина, открывшаяся ему, плавно накатила, вдвинулась в мозг и ударила в лоб, словно в голову с маху забили гвоздь. Он застыл, судорожно вцепившись в жёсткую кору ствола худыми пальцами.
На скамеечке сидела молодая женщина. Рядом, на небрежно брошенном в траву одеяле, возился маленький, не больше года, мальчишка. Крупный, светлый, весёлый и щекастый. Он крепко цеплялся за руку матери и пытался встать на ноги. Вернее, на ногу. Второй ноги у малыша не было. Мама бережно поднимала его, что-то приговаривая ободряющим голосом. Карапуз вставал на одну ногу и, покачиваясь, пытался то-ли прыгать, то-ли идти на ней. Нога подкашивалась, он падал и заливался смехом. Потом упорно вставал и снова падал. И снова вставал.
Сущность калеки прошибло сметающей все барьеры болью, будто прямо в сердце ему наотмашь хлестанули ковш кипятка. Таким дерьмом и ублюдком он не чувствовал себя никогда. Волна крови бросилась в голову. Было ощущение, что с лица сходит кожа и какие-то обугленные струпья отваливаются с сердца.
Годы беспросветной серой мглы промелькнули перед ним. А этот малыш просто делал невозможное, даже не подозревая об этом. У него ничего нет, кроме безграничной веры в себя. И он просто это делает. Упорно и весело.
У народов Севера есть странная легенда о друзьях и влюблённых. Якобы, все души людей - одноноги. И только найдя свою половинку дУши обнимают друг дружку за талию и, обретя таким образом две ноги, начинают не прыгать на одной, как раньше, а ходить уверенно и вместе на двух. Но у влюблённых не так всё просто. Ноги могут оказаться обе левыми или короче-длиннее одна другой. Любящим приходится терпеть и подстраиваться под другого. И только у настоящих друзей всё подходит так, как надо. Ведь дружба может быть только взаимной, в отличие от любви.
Андрей долго смотрел из глубокой тени дерева на маленького, упрямого тёзку. Потом, словно очнувшись, перевёл взгляд на крупные, мощные кисти своих рук. Затем, на "тачанку". Похлопал по ней рукой, криво усмехнувшись сполз с подушки и легонько толкнул тележку от себя. Взялся поплотнее за вытертые до блеска колодки и, мощно отпихиваясь и перебрасывая тело, пошёл в палату. Вечерело. Бывший борец не торопился. Равномерно и сильно ходили жилистые широкие плечи под старым халатом.
И тянулась живая нить от сердца к сердцу.
Путь предстоял долгий и непростой. Одно Андрей знал точно. Завтра он вернётся на эту аллею. Придёт. Без "тачанки". Сам.